В разгар праздника пришло письмо из Израиля. Писал сын бабкиного брата Мордхе-Йосла на отличном идише о том, что отец его умер, что он знает об их решении уехать и об отказе, но надеется на встречу. Железная бабка, впервые при внуке, разрыдалась в голос.
Днем Цигель готовился к вечерним урокам, не только по языку, но и по истории сионистского движения и государства Израиль, ибо надо было быть на уровне требований учеников, которые сообщали ему о том, что о нем передавали по Би-Би-Си.
Теперь ему полностью верили, делились планами, приносили самиздат. Так он узнал, каким образом в Израиль попадают нежелательные для властей материалы: отъезжающие запаивают их в электронные трубки телевизионных приемников. Он был в курсе того, что происходит в лагерях, где сидят узники Сиона, кто и как из них выносит бумаги при освобождении. Информация шла сплошным потоком. Теперь его открыто вызывали в КГБ на проработку, превратив его если не в героя, то в очень мужественного человека. Цигель вел себя сдержанно, постоянно напоминая себе: не зарывайся.
Но, вероятно, где-то забили тревогу, которая через учеников дошла и до Цигеля: кто-то закладывает нас по-крупному.
Тотчас дано было разрешение на выезд.
Предстояло пройти таможенную проверку в Бресте.
Таможенники свирепствовали, о чем, естественно узнали его ученики.
Театр абсурда в режиссерской обработке секретных органов продолжал работать в полную силу.
В Вене его приняли по высшей категории. Он искренне пустил слезу.
В аэропорту Бен-Гурион они приземлились вечером 14 июля 1977 года.
Цигеля с семьей отделили от остальных репатриантов. В зале, куда обычно никого из посторонних не пускают, подошел к нему бородатый мужчина в черной шляпе и черном костюме, из-под пиджака которого торчали какие-то нити.
Это и был сын Мордхе-Йосла Берга. Говорил, в основном, только с бабкой на идиш. Ведь он столько был наслышан о ней от покойного отца. Старуха плакала. У новоявленного племянника в глазах стыли слезы. А Цигель со скрытым удивлением, более похожим на неприязнь, во все глаза глядел на бородатого родственника, казалось, вынырнувшего в свете современного заливающего аэропорт электричества из далей средневековья. Немного придя в себя, он заговорил с бородачом на иврите. Пришел черед того удивиться.
– Откуда такой иврит?
– Это все бабка. А потом – сам.
– Извини, что не могу вас пригласить сегодня. У нас в Бней-Браке огромная демонстрация против движения транспорта в субботу. Туда сейчас просто опасно ехать.
Бородач был ужасно растроган. Он подвел всю семью Цигеля, поддерживая бабку под руку, к огромному во всю стену стеклу, отделяющему их от зала ожидания. Невысокая симпатичная женщина в шляпе-котелке с кучкой великовозрастных девиц махала им рукой. У мальчика, доходящего ей до плеча, вились пейсы.
– Моя семья, – умильно сказал родственник, – жена Малка.
Отвезли семью Цигеля в Рамат-Авив – в привилегированный центр абсорбции для еврейских активистов, диссидентов и бывших узников Сиона из СССР.
В холле он, оторопев, смотрел на экран телевизора. Там шла настоящая драка между одетыми так же, как его новые родственники жителями и полицейскими. Летели бутылки и камни. Полицейские в пуленепробиваемых жилетах били дубинками направо и налево.
Единственное, что было положительным в данный момент, это знание иврита, благодаря чему он с места в карьер включился в бурную событиями повседневность обетованной страны.
Израиль
Время глубоких переломов: 1967-1977
БЕРГ
Весь мир – узкий мост
С того мига, как Берг, родившийся в 1940 году, себя помнит, их квартира в Бней-Браке была полна мужчин, то в шляпах, то в меховых шапках.
Брацлавские хасиды посещали отца, раввина Мордхе-Йосла Берга в будние дни, жаждая исповедаться. В субботние же и праздничные дни застолья длились весь день с перерывом на три молитвы – утреннюю, дневную и вечернюю. Женщины меняли яства, мужчины пили вино и пели знаменитую на всю страну песню, сочиненную великим рабби Нахманом из Брацлава на иврите:
Кол аолам кулоГешер цар меод.Вэ аикар, вэ аикарЛо лэфахед клал —Весь мир – от бездн до звезд —Очень узкий мост,Но, главное, в юдоли прахаВообще не испытывать страха.
Перед каждой молитвой опять и опять пели на идиш:
Эйн, цвей, драй,Киндерлех, вос шлофт ир?Сы шойн цайт «Мойди» довэнэн, эйн, цвэй, драй, фиер.Ныт гедовэнт, нор гешлуфэн.Вос жэ лейбт ир ойф дер велт?Мит вос вэтер кумэн ойф енэр велт? —Раз, два, три,Все вы, детки, спите.Час настал с утра молиться, —Но лишь сном измяты лица.С чем вы пришли на этот свет?С чем вы придете на тот свет?
Но самой любимой песней малыша, как и всех брацлавских хасидов, была трогательная по мелодии, печали и какому-то удивительному свету «Песня трав» рабби Нахмана, от которой у Берга по сей день наворачиваются слезы на глаза. Этой песней хасиды Брацлава обычно завершали субботние и праздничные дни:
Знай,Что у каждого пастуха,Что у каждого пастыряСреди пастбищ, лесов и нивСвой особый мотив.Знай,Что у каждого стебелька травыСвоя особая песнь.И песня пастушья в сени дубравВозникает из песни трав.Как прекрасно,Всю горечь поправ,Слушать песню трав,К небу душою взывать,Имя Его воспевать.И, полнясь мотивом прекрасным,Изнывает сердце желанием страстным.И когда переполнится сердцеЧерез край песнею той,Оно тягой изноет к Земле Святой.И вливается в сердце, мерцая вдали,Божественный свет Святой земли.И из песни трав – меж лесов и нив —возникает в сердце мотив.
Первое воспоминание – он, малыш, сидит на книге, которая кажется огромной. Вокруг сплошной стеной бородатые приветливые лица, и рука отца водит его ручкой по буквам. После трех сестер он был долгожданным сыном. В четыре года Берг веселился, перепрыгивая предметы, как Бог перепрыгивал дома евреев в ночь перед Исходом, уничтожая египетских младенцев. Малыш кричал «Пасах», то есть «перепрыгнул» – в предвкушении праздника Пейсах. Весело и бойко задавал четыре «трудных» вопроса взрослым на вечернем пасхальном седере.
В тот же год он уже свободно читал и потрясал памятью, запоминая целые фрагменты молитв, псалмы Давида, оперируя цифрами и буквами. Его уже тогда прозвали – «илуй» – обладатель незаурядных способностей.
Когда ему исполнилось тринадцать, и он стал совершеннолетним, в день бар-мицва он читал по памяти фрагменты недельного комментария к Торе. Отныне мальчик участвовал в молитвах наравне со взрослыми.
Единственным из великих учителей, кто сам составлял молитвы, был рабби Нахман. Отец рассказывал о жизни рабби Нахмана каждый раз словно бы по-новому. Слушатели выглядели как благодарные дети, среди которых, судя по вопросам, самым взрослым казался ребенок Берг.
Где-то там, за пределами кварталов Бней-Брака, и, тем не менее, совсем рядом, был другой мир со своими событиями и не похожими на окружающих его хасидов людьми. Лишь изредка пугающим грохотом долетали до него звуки того мира. По озабоченным лицам отца, матери и старших сестер, он понимал, что происходило нечто тревожное.
Он на всю жизнь запомнил, как летом сорок восьмого года, некий Бен-Гурион, который не носил не то, что черную шляпу, а простую ермолку-кипу, провозгласил государство Израиль, не собираясь дожидаться Мессии, что, по мнению хасидов, было большим грехом. Наказание не заставило себя ждать. Самолеты египтян, врагов евреев еще со времен фараона, бомбили соседний Тель-Авив, убили ни в чем не повинных женщин и детей. А Бен-Гурион даже не предупредил сигналом тревоги. Впервые в жизни маленький Берг, чувствовавший себя в безопасности за пазухой отца и матери, ощутил полнейшую беспомощность и про себя решил: вырастет и выучится на летчика, чтобы отомстить приспешникам фараона новой казнью египетской – бомбардировкой. Он даже думать не хотел, что этому могут помешать черная шляпа, талес и цициот.
Все сообщения из внешнего мира приносили ученики отца. Им отводилось время после утренней субботней молитвы. Подросший Берг, покручивая в ужасе пейсы, слушал рассказы о возмутительном поведении социалистов Бен-Гуриона из Рабочей партии МАПАЙ. Это же надо такое придумать: в лагерях репатриантов они обрезают мальчикам пейсы и лишают их истинного еврейского религиозного воспитания. Более того, Бен-Гурион собирается издать закон, по которому девушки из верующих семей будут призываться на национальную службу. Но религиозные депутаты Парламента-Кнессета этого не допустят. Верующие Иерусалима и Бней-Брака собираются провести массовую демонстрацию.
Возмущенный мальчик сжимал кулаки, с жалостью поглядывая на трех старших сестер. Слава Богу, говорили хасиды, министр по делам религий раввин Йегуда Маймон подал в отставку в знак протеста против принудительного лишения детей репатриантов религиозного образования. Правительству был вынесен вотум недоверия, и оно пало.
