Даже уличные подростки с пивом начали вызывать у меня жалость — правда, с примесью не совсем исчезнувшей гадливости. Когда у парня нет ни искорки за душой, чтоб ощутить себя крутым, конечно, он заслуживает сострадания. Сострадания заслуживают все, кроме меня. С недавних пор я ощутил себя совершенно неуязвимым. Наглость, глупость, грубость почему-то совсем перестали меня задевать. Как-то слишком уж хорошо я понимал: и это ненадолго. Иногда я с некоторым даже удивлением вспоминал, что в молодости для меня было важно, кто кому должен уступить дорогу, — иногда я из принципа не хуже Генки Ломинадзе проталкивался сквозь опасные компашки, — теперь я готов был обойти хоть за квартал любого пьянчужку, только бы не соприкоснуться с кем-то, кто может заставить меня испытать к нему неприязнь. Стоит ли бороться за какие-то вершки и крошки, если жизнь уже проиграна?
Оставаясь один, я общался с Викой. Я не разговаривал с нею, увы, я не настолько сошел с ума. Просто поглядывал на нее отсутствующим глазом, потерянным в бурные детские годы. И мне было не до себя. Только пару раз я отвлекся на доделки по воздаянию мертвым. Припомнилось вдруг, что на родословном древе Волчеков вызрел такой экзотический фрукт, как Сырок-порнограф, отыскать которого мне удалось не сразу — он был оттеснен на задворки истории вождем донского расказачивания Сергеем Ивановичем Сырцовым-Ломинадзе, точнее, просто Сырцовым, соорудившим впоследствии оксюморонный право-левацкий блок на пару с однофамильцем моего друга Генки Ломинадзе. Я извлек Сырка на свет лишь через сложную цепочку сисек и писек — последний путь во владения Сырка пролегал через сияющую на весь экран женскую задницу с чернильными штампами «Дозволено цензурой» и «Уплочено», оттиснутыми на правой и левой розовевшей, будто напаренной, ягодице. Пройдя же через задницу, ты оказывался в такой же телесного цвета гостиной, где на телесного цвета шелковом диване раскинулся средних лет и телесного цвета голый мужчина, упитанный как пупс, вольно разбросавший полные розовые ноги, промеж которых возносился здоровенный черный елдак, достойный каратауского жеребца-производителя, — фотообъектив, орудие труда. Полные, элегантно небритые щеки пупса раздвигала самая чистосердечная и размашистая улыбка, какую только можно вообразить, а широкий, несколько вздернутый нос смотрелся слишком простонародным над богемно-офисной коротко остриженной бородой, о которой и была сложена пословица «седина в бороду, а бес в ребро». Если бы не борода, этот жирный Адам был бы похож… нет, все-таки не на кита. О! На дельфина.
А вот он же в смокинге входит в прокуратуру, намереваясь доказать, что поедание кала не наносит ущерба нравственному состоянию общества. Сам он полон и чести и достоинства, тем более что в кейсе у него ждет минуты торжества заключение эстетической комиссии, подтвердившей, что копрофагия не порнографична, а эротична. А вот Сырок в шелковой переливающейся рясе на фоне Спаса на Нередице готовится к съемкам фильма «Горячие комсомолки 12». А вот Сырок в попугайской футболке посылает на три буквы трех дев из общества защиты потребителей, вздумавших попенять ему на низкое качество звукозаписи в «Горячих комсомолках 7». А вот он же в ватнике и резиновых сапогах дружески треплет по доброй честной морде нашу Зойку на разваливающейся колхозной ферме — «Горячие комсомолки в колхозе». А вот Сырок в форме советского генерала оседлал крылатую ракету — «Горячие комсомолки и атомная бомба» (рядом более мелкая иллюстрация: три голые девки верхом на узенькой ракете, будто на общем помеле). А вот Сырок хозяйским взором окидывает нефтяную вышку (голые девки поливают друг дружку из ведер жирной черной нефтью, а буровики сбрасывают комбинезоны). А вот… Мне надоело, и я перескочил на литературное наследие — на переписку Сырка с полицией нравов, где Сырок с поистине сократическим искусством убеждал, что сократическая любовь не есть мужеложство, если ее орудием служит фаллоимитатор. Он и по поводу вечного вопроса, как укрепить эрекцию, мог высказаться небанально: лично ему помогает месяц отдыха на Лазурном берегу и диета из устриц с красным вином. Сырок был явно неглуп и даже начитан, а его интервью газете «По секрету всему свету» показалось мне не лишенным и остроумия: «Я понимаю, что такое высокая или низкая эрекция, но что такое высокие или низкие чувства, я не понимаю».
Что ж, с Викой мы выделывали такие штуки, на которые бы я никогда не пустился ни с горячими, ни с холодными комсомолками, — мне было бы противно. Да и неловко. Не зря же мы стараемся поменьше обнаруживать наше рабство у анатомической тирании — требуется море нежности, чтобы изнанка тела перестала унижать и отталкивать. И наши высокие чувства не возводили, а уничтожали барьеры.
Я не разглядел в сырковских комсомолках ничего особенно горячего — сплошная рутина. Ну коленопреклонные на брусчатке Красной площади две сучки припадают к вытянувшимся в струнку часовым на фоне Мавзолея, а третья пытается оттащить то одну, то другую. Ну крест-накрест втираются друг в дружку промежностями на паперти сияющего в ночи храма Христа Спасителя. Ну подбираются по зеленой травке к вздувшемуся пурпурным колхозному бугаю на цепи — ну девки, ну голые — мне-то что до всего до этого? Раз им явно нет никакого дела до меня. Не больше, чем Мишане Терлецкому. Но они, в отличие от него, похоже, и собой не сильно любуются. Похоже, они и не пробовали этого деликатеса — влюбленных глаз, подтаивающих нежностью при виде ровно остриженных ноготков…
Ох ты господи, до чего же больно!.. Ну почему бы безумию не установиться раз и навсегда?..
Я поспешил пуститься на поиски Данилевского.
До моего просветления я сторонился Интернета с его кипением нагноившихся амбиций. А теперь задумался, каким макаром мне обратить на себя хотя бы лучик телезвезды. Я обнаружил, что образ небритого Сталина Данилевский употреблял для завлечения масс, в собственном же блоге он косил под русского барина, умеющего быть любезным с гостями и благодушным с дворней: «подъезжая к имению», «абонировал ложу», «отпустил кучера»… Словно не допуская мысли, что его гости могли и не получить классического образования, он вставлял без перевода всевозможные «igni et ferro», «il faut reculer pour mieux sauter», «da liegt der Hund begraben». Однако его заметно раздражало, когда кто-то пытался стать с ним на подобную же изысканную ногу. Поэтому я избрал тон предельно почтительный, но незатейливый. Я написал Данилевскому, что занимаюсь генеалогией советской аристократии, которую Сталин, действуя по классическому шаблону, истребил, дабы опереться на более послушный плебс. Однако выстроенная Сталиным Вторая империя не могла устоять без храброго и патриотичного дворянства. Сегодня мы должны исправить ошибку Сталина, построение Третьей империи нужно начинать с возрождения аристократии. Которой необходимо гордиться своими предками, но вот с ними у большинства наших граждан дела обстоят, увы, неважно. В связи с этим необходимо составить некую «бархатную книгу» советского периода, перечень пышно, хотя и кратковременно расцветших советских родов, и эту книгу невозможно вообразить без самого Данилевского и двух его дядей, представляющих инженерную и силовую аристократию. К счастью, блистательная судьба Льва Семеновича Волчека и без моей помощи занесена в анналы российской истории, но вот биография Григория Залмановича Волчека содержит очень много белых пятен. И я обращаюсь к господину Данилевскому с нижайшей просьбой рассказать об этом достойном человеке все, что ему известно.
Я угодил в десятку — Данилевский удостоил меня не публичного, но личного ответа: «Досточтимый Лев Янкелевич! Начну сразу in medias res. Мне мало что ведомо о моем злосчастном дядюшке. Знаю лишь, что представлял он не высший слой советской знати, но лишь ее demi-monde. И хотя из двух оплодотворяющих начал этногенеза Blut und Boden Григорий Залманович обладал лишь вторым, нет сомнений в его принадлежности к аристократии Второй империи. Пассионарные аристократы первого поколения, selfmademen, бывают очень хороши in statu nascendi, но они же становятся малоудобны для правильного течения государственных дел зрелых империй. Вот raison d’etre их устранения. Мой дядюшка был чересчур горяч и горд, чтобы отлично, благородно переместиться из сословия аристократического в сословие бюрократическое. Что удалось второму моему дядюшке, поелику у аристократии мартена и кульмана, в отличность от аристократии меча и кинжала, меньше соблазна впадать в грех гордыни и высокоумия. А Caesar Сталин следовал испытанному завету: Kill superbus.
Так ли, этак ли, идея mixt-аристократии, игнорирующая октябрьский coup d’etat, представляется Вашему покорнейшему слуге на удивление своевременной. Надеюсь в разумные сроки обрести дюжину экземпляров Новейшей бархатной книги, на страницах которой протянут друг другу руки аристократы Первой и Второй российских империй.
