годов. Но иногда, особенно от больших потрясений и хренового самочувствия, его переворачивало в гадкого такого сурового мужика – вот тогда его точно лучше было не трогать. Не уверена, как именно он это делал, но его раздувало в плечах раза в два, и глаза темнели и уходили совсем под брови. «Дикий взгляд» – это довольно растяжимое понятие, но Женя исполнял его виртуозно, и я всё время думала, а не звенит ли такой видок о затаённом нездоровье. Я всегда тревожилась, когда видела его таким; но, как только начинала тревожиться, он брал себя в руки, и глазки снова становились большими и блестящими, плечики сдувались, а губки припухали, как если бы его накусала пчёлка: может быть, он их сам для этого покусывал.
– Бедняжка, – покачал головой Женечка, глядя, как задержанного заталкивают в кабинет, – напугал тебя, а? Ничё, на зоне ещё не такого насмотришься.
Менты разные, и к бездомным относятся по-разному. Обычно привокзальный патруль и местные бездомные прекрасно знакомы: и с той, и с другой стороны знают, кого опасаться, с кем можно договориться и с кем нужно быть на стрёме.
Помню, как мы с Женей пришли в участок: там нужно было получить справку о том, что он обращался в связи с утерей документов, их поискали и не нашли. Без этой справки не восстановить паспорт. Вообще с этими проволочками мы постепенно сходили с ума: у нас всё время не хотели ничего брать, и добиться своего получалось только угрозами или уговорами. Мы пробовали разные схемы. Та, где я – строгий социальный работник, не слишком-то удавалась: скандалы у меня не выходили. Я грозила прокуратурой, орала, требовала дать мне письменный отказ, но почти никто не пугался. Вид у меня, что ли, был не строгий: Женя вон всегда хихикал с того, как я матерюсь. Говорил, что у меня выходит очень миленько.
Со временем мы нашли другой вариант, причём натолкнулись мы на него случайно, первый раз он развернулся сам по себе, без нашего актёрского таланта. Однажды Жека не выдержал очередную тётку, которая не хотела работать, а хотела на обед, послал её на хуй и вылетел из кабинета, долбанув дверью так, что полетела казённая штукатурка. Пока она не успела прийти в себя, я запела ей про то, что мы с мальчиком в отчаянии, что мальчик бедный, больной и несчастный, мы не знаем, что нам делать, что он не со зла, что мне очень жаль, что я за него и за нас у неё, у понимающего человека, прошу только пять минут времени и листочек А4 и ручку, пожалуйста. Я думала, что меня попросят. Но передо мной вдруг появились листок и ручка. Бинго. Мы теперь знали, чем брать чинушей.
В общем, сидели мы у участка и ждали, когда приедет начальник. Женя спрашивал, нравится ли мне фильм «Горбатая гора»: пытался заговорить со мной про то, что он бисексуален. Я сказала, что мне нравится сцена с рубашкой и я на ней очень плакала. Я даю ему понять, что нет, я не против геев. Тогда он решает узнать, а бисексуальна ли я – тогда со мной точно можно будет не стремаясь поговорить о таких делах напрямую, и спрашивает, как мне фильм «Жизнь Адель».
– Там ещё про макароны?
– Там про любовь. Я люблю лезбийское порно, я на нём учился всяким фишечкам. У гетеросексуалов не так: там всё скучно – сунул, кончил, вынул, всё. А лезбиянки так ласкают друг друга, класс.
– Ну однополым партнёрам легче друг друга понять, но в конечно итоге это только вопрос опыта.
– А у тебя был когда-нибудь такой опыт?
– Какой опыт? – если я и издеваюсь над Женей, то только слегка. В участок приходит первый мент, он попал под дождь и от этого не в духе, говорит нам, что начальника нет и нам нужно посидеть ещё немного.
– Ну, такой вот.
– Такой?
– Ты же меня поняла.
– Да, конечно, я спала с девочками, боже мой, Женечка, мы же в Москве, в два-восемнадцатом году. А если это твои зоновские штучки и ты теперь меня не уважаешь, то я с удовольствием отчалю, у меня уже зад болит с тобой документы собирать.
– Вот-вот, – согласился Женя, – изверги. На, сядь на шарфик. Рассказывай. Я тоже, честно говоря, спал с мальчиками. Но я потом, сначала ты.
В участок приходит второй мент, тоже вымокший и недовольный, – это начальник. Оказалось, что под нужды МВД тут отдано целое крыло. В участке тепло, уютно и много цветов в горшках, с большими восковыми листьями. Начальник оказывается дружелюбным, выписывает нам справку чуть лучше, чем нужно: пока он забивает Женькины данные, несколько раз переспрашивая название родного посёлка, Женя тянется к оставленному на столе бумажнику. Я легонько шлёпаю его по руке. Он делает мне рожу, но оставляет бумажник в покое; правда, тут же залезает в пачку начальниковых сигарет и вытаскивает парочку.
Мне хочется, чтобы всё в ментовке осталось на своих местах. Участковый мне нравится, мы ему, кажется, нравимся тоже. На прощание он пожимает Жене руку. Уже на улице, раскуривая утянутую сигаретку, Женя вытирает ладошку об кустик.
– Ненавижу мусоров, – объясняет он мне, – вот он мне ручку жмёт, а сам – мусор.
Я пытаюсь поговорить с ним о том, что мусора бывают разные. Он отвечает мне, что я глупенькая, хоть и добрая. Потом, когда мы, незадолго до того, как разбежаться, будем страшно ссориться, Женя скажет мне, что я тряпка, потому что не могу выбрать, на чьей я стороне.
– Вот будет такой день, Ксенечка, когда тебе дадут пистолет, а перед тобой поставят меня и мусора начальника моего с зоны с Владимира. И скажут – выстрели в одного, а второй спасётся. Но ты ссыкло, ты тряпка, ты слабая, ты – как ты там это говоришь – людей любишь. Через коленку таких, как ты гнут и ебут, штанов не снимая. Тебе скажут: стреляй одного, со вторым сваливай – а ты знаешь в кого выстрелишь? В себя. Дура ты лицемерная, лечишь меня, лечишь: себе бы помогла сначала, а потом лечила. Странно, что твой муж не мусор, а то было бы у нас совсем как в сказке, а?
Потом он сложил пальцы пистолетиком, направил на меня и сказал «бдыщь». Потом попросил меня не плакать.
– Ну ладно тебе, ты же просто молоденькая ещё, научишься. Ты это всё поймёшь потом, Ксенечка. Все мы когда-то были лохами. Ну не рыдай только, пожалуйста, я сейчас тоже рыдать
