способ приращения богатства издавна был освоен правящим сословием, но именно эпоха Морозова в сознании современников стала временем такого вымогательства и произвола, что перед ним блекли все предыдущие образчики приказного и воеводского самоуправства. Сам Морозов мелким мздоимством не грешил, однако свое положение использовал на полную катушку, отжимая у других помещиков их земли и крестьянские дворы. Если в 1638 году он владел 330 дворами, то в 1647-м в его владениях насчитывалось уже 6034 двора118.
Социальное напряжение угрожающе нарастало. Ненависть населения к Морозову становилась запредельной. И не к нему одному. Не меньшей ненавистью пользовались глава Земского приказа Леонтий Плещеев и глава Пушкарского приказа, шурин Морозова Петр Траханиотов.
Это были совершенно разные люди. Если Плещеев был чистейшим образцом коррупционера-взяточника, видевшим во власти исключительно средство обогащения, то Траханиотов – это пример государственника-бессребреника, осознававшего потребности в защите интересов государства, обновленной и энергичной политике. Однако в своем служении государю и государеву делу был бескомпромиссен и никому спуску не давал.
Когда в мае 1648 года вспыхнуло давно зревшее восстание, подавить которое не было никакой возможности, поскольку на его сторону встали даже стрельцы, ворвавшаяся в Кремль толпа потребовала наказания Морозова, Плещеева и Траханиотова.
Поначалу Кремль пытался отделаться только головой Плещеева. Его даже не смогли довести до плахи – толпа забила его камнями и палками по дороге.
Траханиотова отправили воеводой в Устюжну Железнопольскую, но московская чернь, посадские люди и стрельцы бушевали в Кремле, угрожая ворваться во дворец и расправиться с Борисом Ивановичем. Пришлось пожертвовать и Траханиотовым. Его вывели к плахе и отсекли голову якобы за многие вины, измену и поджог. Правда, через несколько месяцев полностью реабилитировали, но все его владения были уже полностью разграблены «сильными людьми».
Чтобы спасти Морозова, 18-летний царь принужден был сам, без посредников, говорить с возбужденной толпой. Собственно, это был не разговор, а «умоление». Выйдя на крыльцо, Алексей Михайлович просил пощадить Бориса Ивановича, обещая навсегда удалить его из Москвы и более никогда не поручать ему никаких дел. По одному из свидетельств, царь будто бы даже плакал. Обещание было закреплено крестоцелованием119. Морозова отправили даже не в ссылку, а на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь, откуда он вскоре вернулся благодаря усилиям Алексея Михайловича.
16 июля 1648 года в Москве, дабы снизить накал страстей, был собран Земский собор. В нем участвовали в общем-то случайные люди: находившиеся в Москве представители «городов», т. е. уездные дворяне и дети боярские, а также посадские люди («посады») из числа москвичей. Собор выдвинул главное требование – провести серьезные изменения в стране, навести порядок в управлении, налогах, наказаниях и т. п., говоря современным языком, осуществить государственно-правовую реформу. В новом законодательстве, Уложении, представители средних слоев видели главное средство для лечения язв, которыми была поражена власть. Но для разработки и принятия столь важного свода законов следовало собрать более представительный Земский собор. Он был созван осенью 1648 года и принял это самое Уложение. Но об этом мы расскажем в следующем параграфе.
Однако не только в укреплении государства видели русские люди способы преодоления последствий Смуты. Они считали, что Смута – это наказание за совершенные грехи и шатания в вере.
Подвижники и радетели за веру считали, что на Руси мало истинной веры и благочестия, а это могло закончиться новой смутой, еще более страшной. И тогда рухнет Москва, Третий Рим, и наступит конец мира, поскольку не останется царства, где было бы место истинной православной вере. Подвижники видели в небрежении, невежестве и пьянстве духовенства главную причину упадка благочестия в народе. При этом пессимистический взгляд ревнителей на современное им состояние церкви и общества сочетался с твердой убежденностью, что русскому православию предначертана высокая миссия сохранения и возвеличивания «истинного христианства».
В середине 1640-х годов в столице возник так называемый кружок ревнителей благочестия, или кружок боголюбов. Они стали общаться с молодым Алексеем Михайловичем, который увлекся их идеями. Лидером боголюбов был протопоп Стефан Вонифатьев. Около 1645 года он стал царским духовником120. Стефан был душой кружка ревнителей, идейного и организационного центра, готовившего перемены в церковной и общественной жизни.
В кружок к боголюбам были вхожи и люди светские. Первое место среди них по праву принадлежит Федору Михайловичу Ртищеву. Вонифатьев и Ртищев сделали Алексея Михайловича своим горячим сторонником. Даже события 1648 года государь считал несомненным свидетельством остужения православного чувства в народе. Сподвижники стали исподволь готовить церковную реформу, заронив в общество мысль о грядущих изменениях.
Церковная реформа для боголюбов стала не просто насущной задачей, но целью жизни. Однако имея эту общую, объединяющую в начале пути цель, боголюбы решительно разошлись в методах и принципах ее достижения. Сходясь в диагнозе, они не сходились в способах лечения. В этом кроется объяснение одной из самых драматичных страниц отечественной истории, получившей название «раскол» и превратившей в непримиримых врагов людей, некогда начинавших вместе и считавших себя единомышленниками121.
Поскольку у истоков церковных реформ стоял Вонифатьев, он и был в значительной степени ответствен за раскол. Именно он содействовал выдвижению на первые роли Никона. Стефан вполне разделял грекофильство Никона, но не разглядел его амбиции, усугубившие глубину раскола. В результате сотряслось все здание церкви, о процветании и благополучии которой так пекся Вонифатьев.
Авторитет византийской (греческой) церкви долгое время на Руси был непререкаем. Греческая апостольская церковь дала Древней Руси христианскую веру. Константинопольская патриархия была высшим судьей в вопросах веры. Однако вынужденное заигрывание константинопольских патриархов с католиками на излете существования Византии сильно подмочило их репутацию у русских православных. Русь, а не Византия сумела устоять в своем благочестии и не утратить православного царства. Православие греков казалось настолько сомнительным, что некоторых из них перестали по приезде в Москву пускать в православные храмы до сдачи ими, так сказать, экзамена на истинно православную веру.
Многие реформаторы церкви разделяли систему воззрений, согласно которым исправление всех неустройств и непорядков необходимо осуществлять по святорусским, а не греческим образцам и уставам.
Однако среди боголюбов имелось немало грекофилов. При этом они, как и их единомышленники-оппоненты, опирались на традицию. Но на иную – глубокого
