В течение пятидесяти лет Мозес Рейн каждый день проходил три квартала до своей приемной, работал до тех пор, пока не окажет помощь последнему пациенту, и, направляясь домой, по дороге еще навещал пять-шесть больных. В большинстве своем это были младенцы из бедных семей, черные и белые, не говоря уже о нескольких жеребятах в радиусе пятидесяти, а то и больше миль. Все они были рождены под самым зорким наблюдением доктора Мозеса Рейна.
С того самого дня, как он познакомился с Рексом, Моз его невзлюбил и уж конечно не доверял ему. Об этом ясно говорило выражение его лица. Рекс, ниже Моза ростом почти на фут и на несколько лет его моложе, всегда вел себя с Мозом оскорбительно, смотрел на него свысока и, морща нос, называл его «бой». Моз, как истинный джентльмен, только улыбался и по-прежнему лечил его лошадей. Будучи ветеринаром Рекса, но также и врачом в случае неотложной надобности, так как другие врачи здешних мест не хотели иметь дела с магнатом, Моз всегда был на подхвате, а это, в свою очередь, давало ему уверенность в том, что его сестра не лишится места работы, а он сам – возможности видеться с сестрой. Но часто я, стоя под окном мисс Эллы, слышал, как Моз пытается уговорить ее вызвать перевозку и под охраной полиции покинуть Уэверли Холл навсегда, конечно, захватив с собой и нас. Однако она слышать об этом не хотела и отметала предложение одним, но решительным взмахом руки. Наконец, однажды, когда обстановка очень накалилась, она буквально выставила брата, открыв дверь парадного хода:
– Моз, я никогда не оставлю мальчиков, я подписала этот договор на всю жизнь, и неважно, что хозяин сделает со мной. Он может меня убить, а я могу убить его, но этих двух мальчиков я никогда не покину. Я их не отдам даже под опеку властей штата. Ни сегодня! И – никогда!
С тех пор мы видели Моза каждые два дня. Чаще всего он приходил, когда Рекс отлучался в город. Тогда, как обычно, Моз приезжал к черному входу Уэверли Холл, пытливо всматривался в наши лица и спины в поисках синяков, выпивал чашечку кофе и, не торопясь, занимался делами.
В тот день, когда мисс Элла пыталась взять нас с собой в церковь, Моз приехал и все время где-то маячил на заднем плане, наблюдая за ситуацией. Думаю, он вполне представлял себе, что может выкинуть Рекс, когда узнает о намерении мисс Эллы. Когда Рекс уехал, Моз постоял у боковой двери в амбар, глядя на шоссе. В руках он держал мою деревянную биту и топорик для лучины. Губы его были плотно сжаты, а ноздри раздувались от гнева. Он не слышал наших приближающихся шагов, поэтому бормотал ругательства. Мы постояли минуту молча, но он нас все еще не замечал, и я потянул его за брючину: на нем был праздничный воскресный костюм.
– Доктор Моз, вы сегодня рубили дрова для мамы Эллы?
– А? – и Моз, словно очнувшись от транса, в котором пребывал, глядя на шоссе, спрятал руки за спину. – Тебе чего, Так?
Я указал на топорик:
– Вы хотите нарубить дров для мисс Эллы? Мы могли бы складывать их в поленницу.
Хотя Моз обращался с пациентами очень осторожно, чтобы не причинять им боль, с топором он управлялся достаточно решительно и почти никогда не заносил его дважды, чтобы разрубить полено пополам.
Моз улыбнулся, протянул нам биту и вытер лоб носовым платком:
– Нет, мальчики, сегодня я за вами буду убирать. Идите, играйте, а я пока… – и он поднял биту и внимательно ее оглядел. – Еще немного потру песком рукоятку, и, может, попозднее мы сыграем с вами в бейсбол. – И оглянулся на стойла. – А сейчас мне надо осмотреть лошадей. А вы идите, гуляйте.
– Да, сэр.
Моз снова пошел в амбар, поставил мою маленькую спортивную лопатку в угол, повесил на гвоздь топорик, вытащил стетоскоп из кармана и сделал вид, что его интересует исключительно сердцебиение лошади.
* * *
Мисс Элла никогда и не возила нас в церковь – она держала слово, даже если оно дано Рексу, – но, поместившись на заднее сиденье машины, мы прослушали десять тысяч проповедей. Каждый воскресный вечер, а кроме того, раз в неделю мисс Элла устраивала тайные, хорошо законспирированные походы. Она вела нас в бакалейную лавку или в магазин «Королева-молочница», а иногда мы ставили рекорд и успевали заскочить и туда и сюда. Мы с Мэттом вскоре усвоили, в каком отделе что продается, потому что мисс Элла давала каждому список – что надо купить, и мы знали с точностью до пенни, что сколько стоит – и простое ванильное мороженое, и два больших стаканчика с присыпкой. Но не поэтому садились мы в тот черный «Кадиллак». Когда мы подъезжали к самому концу круговой дорожки, мисс Элла, перегнувшись через переднее сиденье, включала радио, и нас снова приветствовал пастор Дэнни Рэндалл из церкви Христа, что в Дотане. Если это был воскресный вечер, мы слушали его вдохновенную воскресную проповедь. Если это была вечерняя передача на неделе или обычная послеполуденная, мисс Элла доставала из сумочки кассету и вставляла ее в плеер. Она хорошо разбиралась в делах церкви, и еще лучше в том, кто как читает проповеди, и двух центов не дала бы за мастерство всех проповедников, исключая, конечно, пастора Дэнни. «Ребенок, – как-то сказала она мне или Мэтту (я уж не помню, кому из нас), – я читаю Библию почти всю свою жизнь и знаю, о чем в ней говорится, – она погладила сумку с Библией, – и многие сплошь и рядом ошибаются, неправильно цитируют Писание. Такие проповедники не стоят пороха, чтобы их взорвать. Слишком они налегают на перец, а мяса-то и нет. А вот пастор Дэнни не такой. Он тебе дает косточку с мясцом». Думаю, что мисс Элла потом всегда покупала диски с записью всех проповедей пастора Дэнни.
Примерно раз в месяц в начале проповеди или в ее конце он упоминал наши с Мэттом имена, и мы на заднем сиденье нашего похоронного «Кадиллака» удивленно таращили глаза. Я никак сначала не мог понять, почему он так много о нас знает, но однажды утром в пятницу я подслушал, как мисс Элла, протянув телефонный провод в кладовку, шепотом разговаривает с секретаршей пастора Дэнни.
Куда бы мы ни приехали на «кадиллаке», в бакалейный магазин или на парковку, мисс Элла доставала Библию из сумки, находила соответствующую главу или стих, и мы читали ее в унисон с пастором Дэнни. К тому времени, как я поступил в колледж, мы, по словам мисс Эллы, прочитали всю Библию пять раз. Когда проповедь заканчивалась, мисс Элла хватала нас за руки, и, образовав кольцо, мы слушали, как пастор Дэнни молится, а когда он заканчивал молиться, она поворачивалась ко мне или к Мэтту и напоминала: «Твоя очередь», и мы опять все вместе возносили молитву о спасении и о том, чтобы Господь изгнал беса из Рекса, а потом мисс Элла, уже одна, молила Господа изгнать бесов из нас троих.
* * *
Когда мне исполнилось двенадцать, мы с ней поехали в Атланту повидаться с отцом – этот бездушный человек давал обед в своем небоскребе. Он, как будто Наполеон, избирал самое высокое место, чтобы оттуда озирать миры, которые покорил.
Мисс Элла, как заботливая наседка, втиснула меня в кабину лифта, и я оказался зажатым между бедрами человек пятнадцати, каждый из которых держал в руках кожаный портфель. На всех пассажирах были темные костюмы и у всех – несчастные лица. У двоих были еще и зонтики. Я поглядел вниз и увидел тридцать ног в блестящих, тесных на вид ботинках, явно неудобных. Зажатый со всех сторон, вдыхая запахи пятнадцати одеколонов, лосьонов после бритья и лака для волос, ощущая постоянное колебательное движение лифта, я почувствовал головокружение.
Если за мисс Эллой и числились грехи, то один из них явно заключался в стремлении как можно больше тратить на шляпки – она их очень любила, – но Рекс платил ей жалованье, едва превышающее прожиточный минимум, и ей приходилось проявлять изобретательность. Помню, как я смотрел на плечи, локти, сумки присутствующих, на покрытые красным лаком ногти и потом выискивал взглядом ее ярко-желтую шляпку с красным фазаньим пером. Желтое и красное в море черно-серого. Однако мисс Элла была именно такой – «светом в темноте»!
Помню, когда лифт еще стоял внизу, мисс Элла решила привлечь внимание плененной в кабине публики: «Хочу воспользоваться возможностью и прочитать Священное назидание: Господь наш, Иисус, любит нас и дарует нам свое прощение и возможность покаяться и всегда следовать учениям Святых апостолов».
Да, эта женщина нигде и никогда не терялась. Я оглянулся, посмотрел на все эти несчастные лица и улыбнулся: беднягам предстояло шестьдесят этажей слушать проповедь, хотят они того или нет. Я и сегодня убежден, что половина из них покидала лифт задолго до нужного этажа. Я уверен, что самым драгоценным достоянием своей жизни она считала Мэтта, меня и эту книгу.
Глава 10
Моз занимался лечебной практикой в домашней клинике, расположенной в семи километрах от Уэверли, так что, по мере того, как я взрослел, мое представление о том, каким должен быть врач, складывалось из опыта нашего с ним общения, и это продолжается до сих пор. Когда мисс Элла учила меня ездить на велосипеде и я упал, оцарапав коленки и разбив до крови губу, это Моз зашил ее и наложил пластыри на оба колена. Когда Мэтт долго болел лихорадкой и потом так пропотел, что обе простыни промокли, это Моз сидел около больного всю ночь со стетоскопом в руке. А когда Мэтт проснулся и попросил фруктовое эскимо – это Моз спустился в кухню, перерыл коробку с мороженым и достал три штуки вишневого, после чего, задрав ноги на кровать, слопал мороженое вместе с нами. И, наконец, когда я недавно повредил позвоночник, а потом явился домой с рентгеновским снимком в руке, Моз взглянул на него и крепко обнял меня, словно медведь.
