– Я должна тебе кое-что объяснить.
– Я тоже не раз об этом думал.
– Ты ждешь продолжительного или краткого объяснения?
– Я желал бы такого, которое ни во что меня не впутает.
– Полагаю, что заслужила такой ответ.
– Да, заслужила!
– Револьвер теперь лежит на верхней полке в чулане. Он не заряжен, в обувной коробке со старыми снимками. По большей части на них снят ты. На одном-двух и я присутствую. В общем, они наверху, и Джейс не сможет до них добраться. Да ему и ни к чему, но если тебе захочется их посмотреть, то, пожалуйста, поступай с ними, как сочтешь нужным. Сама я не знаю, что с ними делать.
Впервые за все время я внимательно вгляделся в темные мешки под ее глазами. Хотя это были не мешки…
– Это тебя твой парень разукрасил? У которого ты украла револьвер?
Она откинулась на спинку скамьи, втянула руки в рукава рубашки, так что и пальцев не стало видно, а у меня появилось ощущение, что сейчас мне предстоит выслушать повесть о двадцати годах ее жизни.
– Папа отвез нас в Атланту, но у него возникло какое-то странное чувство относительно работы у твоего отца, так что уже через три дня он уволился и стал работать у людей, которые его предупреждали, чтобы он не связывался с Рексом Мэйсоном. Так или иначе, но отец устроил свои дела, и мои тоже. Меня отдали учиться в хорошую частную музыкальную школу, расположенную недалеко от так называемой Академии Пэйс. Там меня многому научили, но я тогда же поняла, насколько хорошее образование дала мне мама. Одно открытие вело к другому. Мою игру услышали в Джуллиарде[16], я получила грант на дальнейшее образование и четыре года прожила в Нью-Йорке – училась, играла на пианино и дрожала от холода с ноября по март…
Нет, Кэти изменилась: изменились ее голос, фигура, выражение лица, да и все остальное – она выросла, обрела жизненный опыт, однако тон голоса, насмешливый по отношению к самой себе, давал понять, что она – все та же, прежняя. Под внешней оболочкой оскорбленной и униженной женщины скрывалась Кэти.
– Чтобы заработать побольше, я по уик-эндам играла в барах и в джазовых клубах Манхэттена. Когда я достигла совершеннолетия, позвонили хозяева клуба, и я начала играть по вечерам, при свечах, там, где на столики стелят белые скатерти.
– То есть, ты хочешь сказать, что ты работала там, где чаевые больше и посетители не рыгают тебе в лицо?
– Совершенно верно. Как-то вечером я решила проверить содержимое своей кубышки и обнаружила тысячедолларовую купюру. Целую тысячу долларов! И решила, что кто-то ошибся, давая чаевые, но никто не явился заявить об ошибке. Как бы то ни было, время шло, я окончила Джуллиард и решила, что не могу жить без Центрального парка, особенно весной, и стала откладывать деньги в нью-йоркский банк.
– Неужели тебе действительно мог понравиться Нью-Йорк? – перебил я, занимаясь очередной линзой.
– Сначала не нравился, но потом я к нему приросла. Это неплохое место, – Кэти улыбнулась, – хотя это отчасти сумасшедший город, и темп жизни там для провинциальной девушки из Атланты, пожалуй, несколько ускоренный. Когда мне исполнилось двадцать пять, джазовый ресторан около Пятой авеню, «Медное золото», который посещали чиновники с Уолл-стрит, подписал со мной контракт на четыре вечера в неделю, и у меня появилось ощущение, будто я стала вторым Билли Джоэлом, но только в женском образе.
Кэти отпила глоток, опять пристально посмотрела на кофе, и, казалось, она вся, собственной персоной, перенеслась на Пятую авеню. Да, долгий путь отделял ее от той маленькой девочки, которая махала мне в окошко автобуса, уезжая из Атланты.
– Друг моего приятеля познакомил меня с Тревором. Это был удачливый брокер, партнер владельца одной деловой фирмы с уже прочной репутацией на Уолл-стрит, а сам Тревор славился бульдожьей хваткой, но при этом казался человеком культурным, с добропорядочными деловыми связями, – и она покачала головой, – хотя и питающим привязанность к тысячедолларовым бумажкам.
Кэти устремила взгляд на пастбище.
– Послушать меня, – сказала она, помолчав, – так я сама стала выражаться очень по-нью-йоркски.
И, потерев пальцами глаза, опять поддала комок грязи ногой:
– Мы стали встречаться, и вскоре он пригласил меня к себе домой, а я, наверное, тоже стала выделять его среди прочих. Прошло пару месяцев, и после нескольких моих отказов я, наконец, сказала «может быть», и он увез меня в фешенебельный пригород, так сказать, на испытательный срок. Я до сих пор не понимаю, почему согласилась: наверное, потому, что других предложений не было.
Но это невероятно: у Кэти, конечно, был выбор. У красивой женщины, играющей так, что струны поют, словно сладкоголосые птицы, всегда есть возможности, но она, скорее всего, тогда растерялась, чувствовала себя очень одинокой, скучала по дому и поэтому отдалась на волю волн.
– Он старше меня и желал, чтобы у нас как можно скорее появились дети, и я подчинилась и вскоре узнала, что уже не одна.
Я налил нам свежего кофе, она отхлебнула и продолжила:
– Мы ожидали рождения ребенка и некоторое время были счастливы, потом стали подумывать о браке. Джейс родился на месяц раньше срока, и мы поженились без пышных празднеств. Просто исполнили необходимую формальность. Мы чувствовали, но, возможно, так чувствовала только я, что надо узаконить появление ребенка на свет. Не думаю, что я хоть когда-нибудь любила Тревора. Нет, – и она покачала головой, – даже тогда я знала, что не люблю его и никогда не любила.
– Кэти, я уверен, что…
– Нет, – перебила она и подняла руку, словно хотела в чем-то поклясться, – я старалась его полюбить, но, думаю, никогда не любила, и по многим причинам, но как бы это дурно ни прозвучало, мне нравились его возможности. Так все и шло, пока я не узнала получше, что он за человек. Несмотря на видимость, Тревор не из тех людей, которые могут внушить настоящую любовь. Этот тонко чувствующий, культурный человек со связями был одновременно Джекиллом и Хайдом[17]. К тому же Джейс, рожденный еще вне брака, вызывал у него только неприязнь, стыд и раздражение. И с первого же дня его жизни начались трудности: он был неразвит, его легкие – слабыми, он спал днем и кричал всю ночь, а я, – и Кэти уничижительным жестом показала на грудь, – никогда не отличалась пышностью форм, и поэтому возникли сложности с кормлением.
Тревор зарабатывал хорошие деньги и не хотел, чтобы его жена уступала в чем-то разряженным в пух и прах дамам из его общества. И я должна была непременно поправиться. Стать полнее.
– Да, понимаю. – и я улыбнулся.
– О чем ты?
– Когда я видел тебя в последний раз без рубашки, ты была такая же плоская, как я сам, да к тому же узкогрудая, словно воробышек.
– Такер! – и она хлопнула меня по руке, но поддразнил я ее добродушно и так же добродушно рассмеялся.
– Это шутка, – сказал я и поднял руку, будто защищаясь: – Сдаюсь!
Инцидент был исчерпан, и я дал волю любопытству:
– А как ты узнала обо мне?
– Тревор был страстным фотографом-любителем. Сам он в этом деле не преуспел, хотя считает себя мастером дела, поэтому наш почтовый ящик всегда лопался от фотожурналов, и мне было нетрудно познакомиться с карьерой Такера Рейна, – и, взглянув искоса, добавила: – А мне нравится твой псевдоним.
– Да, это хорошее, доброе имя, – ответил я, не отрываясь от своего занятия.
– И мне нравится качество твоей работы, – и она помолчала, подыскивая слова, – ну, особенно, что касается лиц. Тебе удается каким-то образом уловить главное выражение, то самое, что свойственно именно этому человеку и только в данный момент.
Я кивнул, вспомнив о тех семи годах, в течение которых яростно снимал, снимал и снимал:
– Да, иногда мне это удается, но в большинстве случаев я просто трачу пленку даром.
– Сомневаюсь!
Она подошла ближе, не сводя глаз с фотоаппарата, который я держал в руках. По-видимому, она уже отчасти свыклась с моим присутствием, стала меньше стесняться и заговорила откровеннее:
– Как бы то ни было, но после двух лет брака, огромного количества деловых обедов и затягивающихся за полночь встреч, о которых он не распространялся, Тревор начал терять деньги и вкладчиков, растолстел и превратился в человека, который мне совсем не нравился и с которым уже не хотелось жить. Рядом с ним, кроме меня, существовали еще три женщины – это те, о которых мне было известно. – Она пожала плечами. – Ради Джейса я прикусила язык и продолжала жить с мужем, надеясь, что все изменится к лучшему.
Кэти встала и подошла к двери амбара.
– Но я ошибалась. Он уже почти не скрывал, что изменяет, а когда я спросила его об этом прямо, он стал распускать руки. И все же я мирилась с этим, скрывала все от окружающих и надеялась, что положение переменится, а потом…
– Так что – потом?
– Он ударил Джейса. Я ушла от него и подала заявление на развод. А когда Тревор явился в суд на слушание дела весь развинченный, бессвязно говорящий, судья упрятал его в тюрьму за пьянство и неправоправное поведение, а мне присудил единоличное опекунство. Тревор, когда протрезвел, понял, что дела идут вразрез с его желаниями, а этого он никак не мог вынести, такое положение дел ему не подобало.
