Очень скоро группа оказалась на вершине пологого холма, и все увидели внизу зеленые, мало обремененные человеческим присутствием территории. Гэррети был благодарен за прохладный ветерок, овеявший его взопревшее тело.
— Отличный вид, — сказал Скрамм.
Дорогу было видно миль на двенадцать вперед. Она спускалась вниз по длинному склону и скользила плавными зигзагами через леса — темно-серая, почти черная карандашная линия на зеленом листе гофрированной бумаги. Далеко впереди она снова взбиралась вверх, исчезая в розоватой дымке утреннего солнца.
— Наверно, это и есть Хайнесвилльские леса, — не вполне уверенно сказал Гэррети. — Кладбище для дальнобойщиков. Зимой здесь просто ад.
— Никогда ничего подобного не видел, — благоговейно сказал Скрамм. — Во всей Аризоне столько зелени не наберется.
— Наслаждайся пока можешь, — сказал Бейкер, присоединяясь к ним. — Сегодня будет пекло. Уже сейчас жарко, а ведь только полседьмого утра.
— А я думал, вы там у себя к такому привычные, — чуть ли не обиженно сказал Пирсон.
— К жаре нельзя привыкнуть, — ответил Бейкер, перекидывая куртку через согнутую руку. — Ты просто учишься с ней жить.
— Я хотел бы построить здесь дом, — сказал Скрамм и дважды чихнул от всей души, напомнив Гэррети, как чихают быки в жару. — Вот прямо здесь: построить своими руками, и каждое утро наслаждаться видом. Только я и Кэти. Возможно, я так и сделаю однажды, когда все это закончится.
Никто ему не ответил.
К 6:45 холмистая гряда осталась за спиной, ветерок почти совсем исчез, зато зной разгорался все сильнее. Гэррети снял куртку, скатал ее жгутом и надежно обвязал вокруг пояса. Постепенно людей на дороге становилось все больше: то и дело на обочинах попадались припаркованные какими-нибудь ранними пташками автомобили, а их хозяева собирались небольшими группами, приветственно кричали и размахивали табличками.
На дне очередной низины Идущие увидели помятый ЭмДжи[24], а рядом с ним — двух темноволосых девушек. На обеих были тесные летние шорты, свободные блузки и босоножки на ногах. Всем своим существом они излучали радость жизни; их разгоряченные, чуть влажные от пота лица были взволнованы каким-то сложным, бесконечно древним, а для Гэррети еще и возбуждающим в высшей степени, чувством. Он ощутил, как в нем набухает звериная похоть, живая и совершенно самостоятельная, как сладострастная дрожь волнами струится по его телу.
И вдруг Гриббл, самый среди Идущих бескомпромиссный, рванул к ним так, что только пыль взвилась по обочине. Одна из девушек откинулась назад, на капот, и слегка раздвинула ноги. Гриббл положил руку ей на грудь. Она даже не попыталась его остановить. Ему вынесли предупреждение, он заколебался, но все-таки придвинул рывком ее тело к своему, исполненному сомнения, страха и гнева, телу в белой, пропитанной потом рубашке и вельветовых брюках. Девушка обхватила коленками его икры и обняла его за шею. Они поцеловались.
Гриббл получил второе предупреждение, затем третье, а потом, когда ему уже наверное секунд пятнадцать оставалось, оторвался от девушки и сорвался в яростно-заплетающийся бег. Он упал на землю, поднялся, схватился за промежность и, пошатываясь, вернулся на дорогу. Его худощавое лицо лихорадочно пылало.
— Не смог, — всхлипывал он. — Времени было мало и она хотела а я не смог... я...
Он шел шатаясь, прижав руки к промежности, и рыдал. Его речь состояла скорее из невразумительных завываний, нежели из слов.
— Значит, ты решил немного встряхнуть эту трясину, — сказал Баркович. — Чтобы им было о чем поболтать завтра в Покажи и Расскажи[25].
— А ты заткнись! — закричал Гриббл, изо всех сил сжимая промежность. — Как больно, это судорога...
— Да он же перевозбудился[26], — сказал Пирсон.
Гриббл смотрел на него сквозь пряди волос, упавшие ему на глаза. Он был похож на куницу, которую треснули дубинкой по голове.
— Больно... — простонал он.
Он медленно упал на колени, прижав руки к низу живота, и низко опустив голову. Он дрожал и шмыгал носом, и Гэррети разглядел капли пота у него на шее, и еще несколько среди редких волос на загривке, — отец Гэррети обычно называл такие псевдопушком.
Секунду спустя Гриббл был мертв.
Гэррети повернул голову, чтобы посмотреть на девчонок, но те уже скрылись внутри машины, и лиц их было не разглядеть.
Он хотел забыть их, вытеснить из своего сознания, но они все равно возвращались. Интересно, каково им было — трахнуть, хоть и вхолостую, эту слабую, жаждущую плоть? Ее бедра сжались, о боже, они сжались в судороге, в оргазме, боже мой, неконтролируемой жажде сдавливать и ласкать... но главное — чувствовать пламя... пламя.
Он почувствовал, что спустил. Теплая, упругая струя ощущений согревала его. И еще увлажняла. Господи, да она ведь просочится через штаны, и кто-нибудь увидит. Увидит, покажет пальцем и спросит, как ему понравится пройтись по улице совсем без одежды, совсем голым, идти... и идти... и идти...
Джен, я люблю тебя правда люблю, подумал он, но мысль была путанной, с какой-то посторонней примесью.
Он ослабил куртку на поясе, и продолжил идти как раньше, и очень скоро воспоминание поблекло и угасло, словно полароидный снимок, оставленный на солнце.
Общая скорость выросла. Группа спускалась по довольно крутому склону, и чтобы идти медленнее, нужно было бы прилагать усилия. Мышцы сжимались и разжимались, работали в полную силу. Пот тёк ручьями. Гэррети вдруг поймал себя на желании, как бы невероятно это ни звучало, скорейшего пришествия ночи. Он с любопытством посмотрел на Олсона — как он там справляется?
Олсон смотрел на свои ноги. Жилы у него на шее набухли и были отчетливо видны. Губы растянулись в замороженной ухмылке.
— Он уже почти готов, — сказал МакФриз за его спиной, и Гэррети вздрогнул от неожиданности. — Когда начинаешь ждать пулю, чтобы дать, наконец, отдых ногам, значит ты уже близок.
— Да ладно! — раздраженно сказал Гэррети. — Как так получается, что все вокруг всегда знают о таких вещах больше моего?
— Это потому, что ты такой славный, — приветливо сказал МакФриз и, позволив силе тяжести увлечь себя вниз по склону, обогнал Гэррети.
Стеббинс. Что-то он давно не думал о Стеббинсе. Гэррети повернул голову, разыскивая его взглядом. Стеббинс был на месте. Группа растянулась чуть ли не по всему склону, и Стеббинс отстал примерно на четверть мили, но спутать его лиловые брюки и хлопчатобумажную рубашку с чем-то еще было сложно. Он по-прежнему замыкал группу, словно какой-то тощий стервятник, только и ждущий, когда они упадут...
Гэррети вдруг захлестнул гнев. Ему дико захотелось побежать назад и придушить Стеббинса. В этом не было никакого смысла, этому не нашлось бы причины, но чтобы подавить этот импульс, ему пришлось приложить немалые усилия.
К тому времени, когда группа достигла подножия, в ногах Гэррети поселилась неуверенность. Состояние вяло усугубляющейся усталости, к какому его плоть более-менее притерпелась, начало разрушаться неожиданными вспышками боли, которые пронизывали его ступни и лодыжки и угрожали превратить мышцы в бесполезное дерево, а то и вовсе спровоцировать спазм. И Гэррети подумал — господи, а почему бы и нет? Они в дороге уже двадцать два часа. Двадцать два часа безостановочной ходьбы, — это же умом тронуться.
— А теперь ты как себя чувствуешь? — спросил он у Скрамма так, словно в последний раз задавал этот вопрос часов двенадцать назад.
— Здоров и полон сил, — сказал Скрамм. Он шмыгнул, вытер нос тыльной стороной ладони и сплюнул. — Здоровее не придумаешь.
— У тебя такой голос, словно ты простудился.
— Не, это все пыльца. Каждую весну так. Аллергия. Она у меня даже в Аризоне случается. А простужаться я никогда не простужаюсь.
Гэррети открыл было рот, чтобы ответить, но глухой звук — пум-пум — эхом разнесся далеко впереди. Выстрелы. Позже стало известно — Харкнесс сгорел.
Желудок Гэррети неприятно сжался, когда он передавал слух дальше. Вот и нарушен магический круг. Харкнесс уже никогда не напишет своей книги о Долгой Прогулке. Тело Харкнесса сейчас оттаскивают на обочину как мешок с зерном, или забрасывают в недра грузовика, надежно упаковывают в брезентовый трупный мешок. Для Харкнесса Прогулка окончена.
— Харкнесс, — сказал МакФриз. — Старина Харкнесс купил билет до конечной станции.
— Может стишок ему напишешь? — издалека отозвался Баркович.
— Заткнись, убийца, — рассеянно ответил МакФриз. Он покачал головой. — Старина Харкнесс, сукин ты сын.
— Я не убийца! — заорал Баркович. — Я еще спляшу на твоей могиле, ты, лицо со шрамом! Я еще...
