— А почему вы решились предупредить меня? Или того человека, который, как вы говорите, играл мою роль… А как он выглядел, интересно?
— Он был повыше вас, худой. Волосы светлее. Артистичный такой, будто привык на публику работать.
— Спасибо вам, — тихо произнес неотстрелянный муж. — Вы поступили как порядочный человек. И спасибо, что в милицию не пошли. Не хотелось бы, чтобы люди узнали. А сейчас Ника где?
— Сказала, что у подруги. Алиби обеспечивает. Кстати, у вас дома когда-нибудь хранилась винтовка?
— Оружия не держу.
— Еще одна ложь…
Мужчины сидели в остывающем салоне, где пахло кожей и, едва заметно, бензином. Между ними что-то уже сложилось, какое-то невысказанное понимание, нечто союзническое. Совершенно не склонный, в обычной обстановке, к патетике Седов даже ощутил совсем легкое, но явное удовлетворение от сделанного. Получалось, что он спас жизнь человеку, да еще незнакомому, а это выглядело благородно, как ни крути!
— Меня зовут Роман, — с запозданием представился спасенный.
— Меня — Павел, — ответил Седов, пожимая протянутую руку. Они еще немного помолчали, а потом Роман нерешительно кашлянул и проговорил, закончив фразу неопределенным, но понятным жестом:
— Думаю, я вам должен?…
— Нет! — встрепенулся Паша. «Господи, да он думает, что я жду денег! Вот черт!» — Я пойду!
Но Роман снова задержал Пашу:
— Постойте, в таком случае, я тоже хочу вам кое-что сказать. Понимаете, Ника права! Я понимаю и жалею ее, но место ей в больнице…
Седов, услышав столь неожиданное заявление, с недоумением уставился на него, оставив попытку выскочить из машины. Роман немного виновато улыбнулся и продолжил свои излияния. Получилась целая исповедь, но Седов в тот вечер об этом не пожалел.
— Понимаете, я на самом деле хотел поместить жену в лечебное учреждение и оградить сына от встреч с ней. Вы уже заметили, что она все время лжет… Но проблема намного глубже, чем это может представиться. Про то, что она людей обманывает и деньги с этого имеет, я не знал, но кое о чем догадывался. У нее же первый муж аферист был махровый. Он погиб еще до нашей встречи. В машине взорвался.
— Сам взорвался? — полюбопытствовал Пашка.
— Нет, наверное. — Толстяк развел пухлые ладони: — Вообще, я не в курсе. Ника про этого своего первого мужа не любила говорить. Кажется, нажил себе врагов среди каких-то сатанистов и потом они его прикончили.
— Ясно, — кивнул Седов. Он сделал только один вывод из сказанного: у Ники жизненный опыт на аферы весьма богатый.
Роман, тем временем, рассказывал:
— Это несколько лет назад началось… Раньше жили нормально, любили друг друга, сына растили, радовались. А потом стала Ника какая-то странная, вроде как шалая: глаза прячет, анекдоты некстати рассказывает, будто отвлечь пытается, мозги пудрит. Стала пропадать на целый день, на вечер, на ночь. То забудет сына из садика забрать, то говорит, будто с подругой едет на выходные в Курортный, а подруга и знать об этом не знает! Я спрашиваю, где была, а она плетет черт знает что. Потом, когда я все узнал, понял — ее лечить надо, а тогда злился, скандалил, ночевать не приходил. Ну, конечно же, я думал, будто любовник у нее… Ах, лучше бы любовник!
Тут Пашка невнятно гукнул, что обозначало… Но это уже было все равно.
— И тогда я стал за ней следить, — Роман вздохнул и взлохматил пухлой пятерней густой черный чуб. — Подумывал профессионала нанять, но было слишком стыдно, что хоть кто-то посторонний узнает. Ненавижу, когда чужие люди копаются в моем грязном белье…
Невольно Седов перебил его:
— А я, кажется, копаюсь…
— Что вы! — Взмахнул пухлой кистью собеседник, — Я же сам к вам с разговорами навязываюсь! И потом вы мне жизнь спасли — какой же вы чужой?
«Да и с женой твоей спал, — скрывая под шершавым цинизмом виноватость, подумал Пашка, — Так что, считай, уже родня!»
— Выследил я тогда Нику… — продолжил Роман. — Выследил, а что дальше делать — до сих пор не знаю! То, что с ней случилось — намного хуже всего, чего я боялся. Поэтому не удивляюсь ничему…
— Так что же вы узнали?
Рассказчик опустил голову. Он выглядел как человек, отказывающийся верить самому себе. Для Седова такое было не внове: ни зрение, ни слух, ни осязание, ни обоняние, ни даже сам разум человеческий, обожествленный и надежный, не могут помочь в такие вот минуты. Правда кажется невесомой, неуловимой, тонкой паутинкой, а собственная обывательская самоуверенность кричат: отвернись от такой жалкой правды, забудь, отбрось ее! Но ты не можешь отбросить и забыть. Ты видишь ниточку над ущельем, где под ногами облака, и точно, неумолимо точно знаешь, что ты откажешься от голоса разума и ступишь на эту непрочную нить. И будешь неловко балансировать, еле продвигаясь вперед и рискуя самой своей душой, на паутинке правды под улюлюканье людей, идущих широкими дорогами, прочно мощенными ложью, самообманами, невежеством. И лишь вера будет хранить тебя от падения.
— Вы и сами можете увидеть то, что увидел я, — наконец произнес Роман. — Нет, серьезно! Я отвезу вас туда, и вы все увидите сами.
— Куда еще отвезете? — Несмотря на возникшее между ними доверие, Паша никуда ехать не собирался. — Вы просто дорасскажите мне свою историю, да я пойду восвояси. Мне надо выпить.
— Выпить? — удивился муж девушки со светлыми волосами. — Это вы всегда успеете. Посмотрите лучше, что вокруг нас творится!
…Такие помещения раньше (а, может, и сейчас) назывались актовыми залами. Паше всегда хотелось соскабрезничать на этот счет, что по-настоящему актовыми залами следовало бы называть спальни, где совершаются нормальные половые акты. Этот актовый (хи!) зал располагался в старом Дворце пионеров, который лет двадцать назад неблагодарные пионеры покинули, переехав со всеми своими медными горнами, бархатными полотнищами и кружком домоводства в здание поновее и посовременнее. Поскольку пионерия почила в Бозе, новый Дворец пионеров вскоре переименовали в Дворец детского творчества, а вот брошенное здание так никому и не понадобилось. Еще полтора года назад, когда между самоубийством и принудительным запоем Паша выбрал второе, здесь были заколочены окна и сорваны двери, а вот сегодня… Только посмотрите на это!
Зал выглядел шикарно: дубовые панели выше человеческого роста, помпезные, цвета старого рубина, балдахины над окнами, расшитые золотом кулисы и занавес на сцене. Под потолком, окаймленном витиеватой лепниной сверкали гигантские люстры, похожие на перевернутые многоярусные хрустальные торты.
— О! — тихо сказал Седов, с удивлением озирая столпотворение, заполнившее помпезное помещение. Он остановился в дверях. Здесь не только яблоку негде было упасть! Здесь и блохе бы лапку отдавили! На сцене шло какое-то действие, но Паша с этим разобрался не сразу. Сначала он остановился в дверях, искоса разглядывая тех, кто стоял рядом с ним.
Это были люди самого разного возраста и социального положения. Впереди Паши, к примеру, стояла совсем молоденькая девчушка с простой русой коской, украшенной дешевой пластмассовой заколкой. На девчушке был надет свалявшийся розовый свитер и даже пахло от нее недельной немытостью. Тут же, плечом к плечу со свалявшимся свитером стоял мужчина лет шестидесяти, похожий на благородно поседевшего светского льва. Бабушки в платочках, бритые затылки над воротами спортивных костюмов, женские головки с блестящими от новомодных шампуней волосами, аккуратно стриженные головы мужчин, проводящих свои дни в душных офисах, банданы с веселыми роджерами — вот что рассмотрел Седов впереди себя.
При таком скоплении народа должно было быть шумно, но было тихо. Удивительно, но никто не шушукался, не хихикал, не переглядывался и не выискивал в толпе знакомых. Люди с предельным вниманием смотрели на сцену, ловя каждую деталь происходящего там.
Внезапно по залу разлились мелодичные аккорды. Паша немного вытянул шею, стремясь уловить звуки музыки, записанной на фонограмму. Будучи немного выше большинства стоявших перед ним людей, Павел сумел, наконец-таки, разглядеть сцену. Там стоял хор. Давненько не приходилось видеть такого! Прямо как в старые добрые времена, певцы были выстроены лесенкой: женщины в синих платьях с пуританскими беленькими воротничками образовывали нижние ряды хора, а мужчины в черных костюмах и голубых рубашках — верхние. После проигрыша они ладно запели. Разбирая слова, Пашка слегка морщил переносицу — смысл песнопения казался ему туманным. Слышались выспренные словосочетания: «земная юдоль», «обитель мрака», «благость спасения», «утоление праведной жажды»… От лексикона разило примитивной культовостью.
«Так это секта! — запоздало сориентировался Седов. — Чего Роман так темнил? Стеснялся признаться, что его жена попала в секту? И чего здесь особенного?!»
