не сказала. Она застегнула молнию на своей темной куртке, хотя вечер был теплым, и Ноне показалось, что она все поняла: ей тоже было холодно, гораздо холоднее, чем обычно после купания. Камилла скрестила руки на груди, как будто о чем-то задумалась. Нона была слишком пропитана жалостью и ненавистью к себе, ну и морской водой, и могла думать только, что Кэм, должно быть, очень злится на нее за крик, поэтому не осознавала ситуацию, пока они не выкатили мопед с причала и не провели его через столбики, которые не позволяли заезжать на пляж. Камилла внезапно остановилась. Прижалась к стене и задрожала. Нона чуть не уронила мопед.
– Кэм?
– Полотенце, – очень спокойно сказала Камилла, – и не кричи.
Нона собиралась возмутиться, но тут Кэм расстегнула молнию куртки, и Нона чуть не заорала. Тонкий хлопковый топ Кэм промок от крови. Верх ее штанов и вся куртка почернели, и капли крови уже не различались. Хуже всего было то, что кровь шла отовсюду – не из ран, пулевых отверстий или порезов. Кровоточила вся кожа.
Кэм быстро вытерла полотенцем обе руки. Полотенце стало ярко-красным.
– Кровавый пот, – сказала она неверным голосом.
– Позови Паламеда, – только и сказала Нона. – Паламед может это исправить.
– Нет, – ответила Камилла. Нона заметила, что ее губы стали такого же цвета, как кожа вокруг них – пепельно-смуглыми, а не цвета кожи или губ. Голос все еще оставался ровным и спокойным, но стал очень тихим и то и дело прерывался, когда она пыталась дышать.
– Он не может. Не это. Будет хуже.
– Но…
– Отвези нас домой, – сказала Камилла, – ты справишься. На байке.
Байк! Но Нона не могла возразить, что ее укачивает. Если Камилла говорила, что кто-то может что-то сделать, значит, этот кто-то был на это способен. Не то чтобы она часто такое говорила. Или вообще когда-нибудь. Ее поддерживала скорее внезапная вера Камиллы, чем уверенность в себе, – на самом деле Ноне очень захотелось в туалет. Паламед говорил, что такова ее смещенная активность. Нона села на мопед. Мужество почти покинуло ее, когда Камилла села сзади и очень крепко обняла Нону за талию. Нона поняла, что Кэм боится упасть.
Даже теперь Нона не понимала, как провезла Кэм по этим черным улицам, которых совсем не знала, – игнорируя все знаки и сигналы, медленно и с трудом сворачивая в переулки, разъезжаясь с одиноким грузовиком, нарушившим комендантский час, – он пронесся мимо, как огромная тварь из раскаленного ветра и шума. Но она это сделала, и это заняло вечность и не заняло нисколько времени. Камилла казалась очень теплой и сидела сзади очень ровно, сжимая ее крепкими руками. Она не отпускала Нону, и это было приятно, пока Нона не поняла, что тепло идет от крови, просачивающейся сквозь полотенце. Она собиралась поставить байк в гараж под Зданием, но Камилла с трудом прошептала:
– Брось его здесь.
«Здесь» было щелью за мусоркой рядом со Зданием. Кэм встала у стены, а Нона вкатила мопед в щель и завалила его коробками. Вышло очень аккуратно, и Нона была довольна, пока не вернулась к Камилле и не увидела смертельную бледность ее лица. Это спокойствие не было спокойствием Паламеда, просто Камилла берегла остатки собственной крови. В черной ночи переулка полотенце на животе Камиллы казалось черным от крови, а на одежде Ноны засохли кровь и морская вода. Она обняла Камиллу за плечи, и они побрели в гараж. Кэм дышала тяжело и свистяще. Странно было вообще слышать ее дыхание. Каким-то образом им удалось подняться по лестнице – лифт, разумеется, не работал, – и Нона еле сообразила, как стучать, так она испугалась и такой скользкой от крови себя чувствовала. Когда Пирра открыла дверь, Нона смогла только жалобно пискнуть:
– Нет, нет, нет, – как ребенок, каким она и была.
Но все же каким облегчением стала возможность передать ответственность Пирре. Пирра отнесла Камиллу в постель на больших смуглых руках, как будто Камилла ничего не весила, была меньше Ноны.
Пирра спросила:
– Что случилось?
И Нона рассказала ей. Пирра даже не злилась, но когда Нона сказала о глазах Кэм, Пирра посмотрела на Нону и сказала совершенно новое матерное слово. Это было такое необычное слово, что после Нона обменяла его у Чести на целых пять сигарет, так он впечатлился.
Пирра села, положив голову Кэм себе на колени, и разбудила ее. Заставила пить воду небольшими глотками. Кэм не открывала глаз, как сонное животное, но вода немного привела ее в чувство. Пирра говорила и говорила, тихо и ровно:
– Не теряй сознание, детка. У тебя танергический шок. Оживай давай.
Примерно через пять минут такого лечения глаза Кэм открылись, и она допила воду почти без помощи. Она позволила Ноне дать ей обезболивающее, но только крышечку, а не целый шприц.
В конце концов Пирра сказала спокойным, мертвым голосом:
– Никогда больше не делай этого, Гект, никогда. Слияние – это билет в один конец. Я произносила Восьмеричное слово, уж я-то знаю. Я бы помогла Паламеду спрятать его гребаную жизнь, если бы он не заимствовал твою задницу.
Камилла, лежа на руках Пирры, прикрытая ярко-алыми полотенцами, смотрела на Пирру так, будто Ноны вообще не было в комнате. Ее глаза были холодными, серыми и блестящими.
– Не говори ему, какая я слабая, – прошептала она.
– Он узнает, Гект. Вы убиваете друг друга.
– Это наш выбор.
– Он спросит.
– Ну так сделай то, что умеешь лучше всего. Соври.
– Гект, ты не слушаешь. Это убивает и его…
– Это было хорошо, – сказала Камилла и закрыла глаза. – Это было хорошо. Мы были счастливы.
Пирра сидела рядом, пока Камилла не заснула. Такого выражения лица Нона у нее никогда не видела. Нона тоже осталась с ними, разве что иногда отлучалась в туалет из-за долгого стресса.
Наконец Пирра велела Ноне пойти постелить себе постель рядом с Пиррой, на раскладном диване. Когда Нона спросила, поправится ли Камилла, Пирра сказала:
– Нет.
Но когда она увидела выражение лица Ноны, она натянула на лицо улыбку – искусственную, как будто собиралась раздавать конфетки, монеты или маленькие журналы, – и пояснила:
– Не бойся, мелкая. Я не имею в виду, что утром мы найдем ее мертвой.
Потом она пошла на кухню и налила себе немного чистого зернового спирта. Она подошла к заклеенному крест-накрест окну с бутылкой и стаканом. К изумлению Ноны, она раздвинула плотные шторы. Нона затаила дыхание. Стоя в синем сиянии, Пирра сказала окну:
– За Камиллу Гект, еще одну жертву беззаветной любви. – И опрокинула стакан.
Затем она очень мягко сказала свету:
– Я тебя не виню,
