Стараясь не ломать сухих корней быстро — откуда взялась сила? — забираюсь под корягу. Сквозь сплетения корешков ищу глазами зверя. Медведь сидит на задних лапах и, пьяно качая головой, смотрит вверх, в кроны кедров. Потом лениво подходит к толстому стволу, берет его лапищами в объятья и пытается встряхнуть. Дерево слегка вздрагивает но это, видно, не удовлетворяет мишку. Он сердито рявкает и неуклюжими прыжками подбегает к дереву потоньше. От встряски в мох свалилось штук пять шишек.
— Да сыпьтесь же вы, окаянные, а то будет рыскать и наткнется на меня! — шепчу из своего укрытия.
Медведь обнюхал упавшие шишки, постоял, как бы подумал, потом, встряхнув шерстью, быстро и ловко полез на дерево. Ствол дрожит как былинка, макушка качается, но мишка лезет выше и выше… Раздался громкий треск — вершина кедра вместе с шишками летит на землю. С обезглавленного дерева легко, как кошка, слез и медведь. Он опять начал обнюхивать шишки, но теперь уж прямо на ветвях, взял одну в рот и, растянувшись рядом с вершиной, стал ее грызть, придерживая лапой. Потом вдруг насторожился, выплюнул шишку, поднял голову и нюхнул воздух; легко вскочил на ноги и, не оглядываясь, скрылся в чаще.
«Учуял запах человека», — подумал я и начал выбираться из укрытия. И это верно. Вид человека мало страшит медведя. Иногда даже наоборот — раздражает. Но стоит ему учуять запах человеческого пота, храбрость зверя исчезает: неимоверный ужас гонит его далеко-далеко в безопасное и укромное место.
Собрав в шлем и в карманы добычу незадачливого шишкаря, иду к шалашу с мыслью, что если сейчас не сделаю запаса орехов, то через день-два не увижу на дереве ни одной шишки.
Вечером по-новому зашептала тайга. В шепоте слышались унынье и ропот, обида и тревога. Возвращаясь к шалашу с последней ношей шишек, я задержался у опушки и свистнул изо всех сил. Словно в подушку ткнулся звук, сердитая тайга не ответила эхом.
Сквозь холодный густой туман с большим трудом пробилось запоздавшее серое утро. Туман, медленно и нехотя оставляя землю, серыми космами повис над деревьями, превратился в низкие угрюмые тучи. На листья и хвою из туч воровато посыпались мелкие капли знобящей влаги. Капли осмелели, стали чаще и звонче, застучали непрерывной дробью. Начались затяжные осенние дожди.
Закончив записи, берусь вымолачивать из шишек и сушить орехи: подвешиваю их в шалаше в узелках из купола парашюта. Эта работа заняла весь день. Пятого сентября погода такая же пасмурная, и я после завтрака, сидя в шалаше, привожу в порядок список растений, обнаруженных в этих местах. Здесь ничего не было нового и незнакомого, но часто удивляло то, что рядом с обитателями таежной флоры, точно приехав в гости, растут степные васильки, щучка, гулявник, лебеда, щирица, жабрей и другие южные растения. Они встречались на илистых наносах и смывах, на высохших болотцах.
И не трудно догадаться, что переносчиками семян и сеятелями были перелетные птицы, еще весною питавшиеся на озерах и полях юга и принесшие сюда семена в своих зобах и желудках. Ботаники знают много растений, семена которых прорастают только после того, как побывают в желудке птицы.
Под утро следующего дня по падям и распадкам несмело прополз заморозок, посыпав белой пылью сочные листочки трав. И хотя солнце взошло по-летнему бодрое и упрямое, весело заиграло в мириадах капелек росы, листья многих трав потемнели, стали как обваренные и безжизненно повисли на своих стебельках. Так пришел первый утренник.
Вечером седьмого сентября слабый ветерок с севера принес холодную струю — первый подых лютой северосибирской зимы. В воздухе, освещенные солнцем, поплыли белоснежные паутинки с пауками-путешественниками. Отдав свою судьбу в руки ветра, они неслись на юг, в неведомые им края. И как хочется подняться на послушной машине в голубое, по-осеннему высокое и просторное небо и полететь к людям, к работе, к товарищам, к Светлане…
Среди сочной зелени листьев березы и осины в этот день появилось много желтых, оранжевых и даже красных листочков. Некоторые опали и уже желтеют на зеленой перине мха и среди травы. Еще бойко выстукивают свою вечернюю «песню» дятлы, но гуси и утки как-то насторожились и притихли.
Уже давно скрылось за горизонтом солнце, потухла багровая заря. На потемневшем небе зажались частые белесые звезды, но идти в шалаш не хотелось. Спокойным сном уснула тайга. Лишь изредка дохнет она упругой ночной прохладой, словно шепчет — «не забывай — идет зима!».
Мне часто приходилось слышать рассказы о страданиях и гибели в тайге людей, оставшихся без пищи и соли, без огня и крова. Я верил рассказам, жалел пострадавших и при походах на охоту побаивался забираться в незнакомые дебри. Но теперь знаю, что только растерявшийся или крайне ленивый человек может погибнуть в тайге. Не растеряешься — найдешь соль и мясо, яйца и рыбу, хлеб и картофель. А грибов и ягод, плодов и орехов здесь так много, что каждый квадратный километр может прокормить не меньше, чем полсотни человек. Конечно, тайга не рынок. Здесь не выносят в кузовках и не отмеряют гранеными стаканами дары природы. Но потрудись — и получишь рубиновую малину и душистую клубнику, углистую чернику и сизую голубику, нежную бруснику и целебную клюкву, костянику, черемуху, сибирские яблочки, шиповник, облепиху, рябину, кедровые орехи…
Правда, все это есть только летом. И я, конечно, могу спокойно прожить зиму в шалаше, если заготовлю все. В шалаше?.. Спокойно?.. Зиму?!.. А потом, а дальше?.. Нет, нет!.. Я сделал здесь все, что мог, и ни одного дня не останусь ждать еще!
В ПУТЬ-ДОРОГУ
И вчера, так же на рассвете, я выходил из шалаша с трехпудовой ношей за плечами, чтобы вернуться сюда лишь тогда, когда найду реку или речку, вернуться за продуктами, имуществом и солью, звонкий шелест сухих опавших листьев гулко оповещал тайгу о каждом шаге. Он ударялся о колонны стволов, опять возвращался ко мне шипящим эхом, сливался со звуками шагов, и в ушах уже слышалась унылая мелодия осенней песни: «Скоро зима… зима… зима… Скоро зима!..» Зима?! Значит, может быть, сюда больше не вернусь? А как же узнают те, что побывают у шалаша после меня, кто и зачем там жил?
Опять вернулся к шалашу и, сняв рюкзак, взялся за работу.
Только с наступлением темноты новый сосновый столб был врыт в землю. С зачищенной площадки столба на поляну глядела вырезанная ножом надпись.
«Товарищи!
За озером в зыбуне — потерпевший аварию самолет. К нему вешки. Подход только зимою. Сообщите в ближайший совет или военкомат.
Капитан Кузнецов».
