А потом он встретился ей на улице — вроде бы случайно (она же не знала тогда, что это именно он ее спрашивал); Марина пыталась его отшить, как обычно поступала в таких случаях, но, едва поняла после рассказа Ольги, что встреча их совсем не случайна, что он, выходит дело, и впрямь положил на нее глаз, — расплавилась сразу. Хотя и ругала себя потом вдогон последними словами, которые хорошим девочкам и говорить-то не положено. Она ненавидела себя за эту неожиданную податливость, но сделать с собой, увы, ничего не могла — так долго она ждала этого момента, так привлекательна была для нее, изверившейся в том, что завтра может хоть что-то в ее жизни измениться, перспектива быть вместе с ним: высоким, плечистым, мужественным, так приятно было чувствовать себя красивой, значимой от того, что женщины на улице оборачиваются ему вслед; раз она даже слышала, как одна другой сказала: вчера видела, как мужик драку разнимал… Настоящий, как этот вон. И показала на Николая…
Если честно, он должен был бы ей не прийтись по душе с самого начала. Ну, во-первых, не москвич: не то что по выговору — по лицу видно, что провинциал, а она сама была москвичка до мозга костей — она здесь выросла и не смогла бы жить больше нигде. Во-вторых, как бы это поточнее выразиться… Он не глупый, нет, как раз умный, это по глазам сразу заметно, и вообще — он очень, очень умный, даже тонкий, когда дело касается способности понять другого человека даже без слов — по движению глаз, по невольному жесту, в этом Марина другой раз даже остро ему завидовала — вот ей бы так! Так вот, он был не глупый, но его интеллектуальный уровень, еще не зная Николая, по внешности, она определила бы как уровень провинциального инженера или гарнизонного военного…
Короче, по всем параметрам он бы не должен был ей нравиться, а нравился так, что другой раз, когда она его ждала или думала о нем, ей становилось больно дышать — черт с ним, что он не тонко интеллектуален, что не годится для светских тусовок, зато он сильный, надежный, и он — Марина это чувствовала (или хотела чувствовать только так, и никак иначе) — изо всех сил тянулся к ней. Точно так же, как она тянулась к нему…
И вот вчера вечером он должен был зайти, предполагалось, что они посидят втроем — она, мама и Николай, попьют чайку с тортом, поговорят… О чем? Это он сам так сказал: поговорим, и у нее екнуло сердце: неужели он хочет затеять разговор о браке, как бы просить ее руки? Надо же, как старомодно и как… трогательно…
Размечталась, дура старая. Марина тряхнула головой, чтобы отогнать это наваждение. Не бывает так, и нечего об этом мечтать! Поморочил голову мужичок — и в кусты. Неинтересно стало. И вообще, с чего это она губы-то раскатала? Все надо вовремя делать. Ушел ее поезд, и с этим пора смириться. Все хорошие мужики, как правильно Олька говорит, уже прикопаны, так что ей особо рассчитывать не на что…
Но она опять ошиблась, плохо подумав о Николае — он позвонил; даже, как оказалось, звонил несколько раз — пока она ходила в магазин за продуктами.
— Ну, где же ты пропала, Маша? — спросил он с легким недоумением, и сердце ее мгновенно зашлось от радости: всегда мечтала, чтобы он, как маленькую, звал ее Машей — как всю жизнь звали ее мама и дядя Антон.
— Это не я пропала, — стараясь, чтобы он не забывал, что она обижена, сказала Марина и не выдержала, счастливо засмеялась: — Это ты пропал. Я тебя ждала, ждала… Наобещал девушке сорок бочек…
И снова ей понравилось, как он отреагировал: он винился, но не унижался, не заискивал:
— Ты прости меня, Манюся, сначала не мог позвонить, что задержусь… Неожиданные дела возникли, ну, прости, бывает… А потом вроде как поздно уже стало, я не решился…
— Вот глупый! А я ждала, ждала…
— Ну, видишь, если б я знал, что можно… Честно говоря, я даже хотел зайти, даже рядом уже оказался, клянусь! А потом думаю: а что мамаша твоя скажет? Вот, скажет, и знакомы-то всего ничего, а уже что себе молодой человек позволяет… Глупо, да?
Это было вовсе не глупо, это было как-то очень трогательно и даже немножко смешно. Особенно когда он совсем по-деревенски назвал ее маму «мамашей». В этом слове была какая-то скрытая симпатия, и это Марине тоже понравилось, кстати, матери Николай сразу пришелся по душе, хоть она и видела его всего один раз.
— Да, обстоятельный мужик, — сказала мать. — Мужчина. За таким — как за каменной стеной. Только ведь он, поди, женатый, а? Не мальчик уже.
— Ой, мама! Что мне — замуж за него, что ли?..
— А разве нет? А я-то, дура, подумала…
А Марина и в самом деле не знала — откуда он, есть ли у него семья, как он жил до встречи с ней. Иногда ей ужасно хотелось спросить о чем-нибудь таком, раскрывающем подробности его отдельной от нее жизни, но она себя сдерживала: выпытывать все, что надо, будет время и потом. А сейчас… захочет — сам расскажет. Кое-что она о нем знала, и этого ей было вполне достаточно. Знала, что в Москве он сравнительно недавно, вроде бы в длительной командировке в архиве Министерства обороны (не зря, не зря она сразу подумала, что он, наверно, военный) — не то по наградным делам, не то по делам ветеранов-афганцев в своем городе… Ну и знала, что жил он не в гостинице, а снимал квартиру где-то в Выхино, что ли…
Как бы то ни было, сегодня у них все было хорошо: Николай позвонил, извинился; она поняла, что его тянет к ней точно так же, как ее тянет к нему, и конец их разговора безусловно подтвердил это.
— А знаешь что, — предложил он вдруг, — давай я свою вину исправлю? Давай мы с тобой куда-нибудь сходим вечером? В какое-нибудь кафе, что ли, в ресторан — выбери сама. Я приглашаю! Посидим, потанцуем. Ты не возражаешь?
Она не возражала. И не пожалела потом: вечер получился веселый, легкий, даже, можно сказать, счастливый. Они выпили немножко, потанцевали танцевал он не как их редакционные молодые люди, немного старомодно, но вполне прилично. Тем более что молодые люди всегда прыгали где-то рядом сами по себе, а Николай обнимал ее своими крепкими ручищами, прижимал к себе — аж сердце замирало. Так ей нравилось больше.
Был момент, когда Николай ее вновь радостно поразил. Рядом с ними гужевалась большая подвыпившая компания, и кто-то из-за того стола сделал попытку пригласить ее на танец. Николай только посмотрел, и приглашавший а был это крепкий спортивный малый — сразу покорно отошел к своему столу. Будто на пистолетный ствол наткнулся. Сравнение это пришло Марине в голову потому только, что она тоже видела этот взгляд Николая. Он был таким страшным, что она невольно повела лопатками от озноба. Больше того, неудавшийся кавалер что-то говорил своим за столом, стараясь не смотреть в их сторону, но говорил, видно, о них, точнее, о Николае, несколько мужчин, сидевших за тем столом, вдруг дружно посмотрели в их сторону и тут же, как по команде, отвели глаза.
Она засмеялась, положила руку на его запястье.
— Говорят, хищным зверям в глаза смотреть не рекомендуется. — Она с интересом разглядывала его лицо, пытаясь угадать для себя, в чем его сила. — Звери воспринимают это как вызов. Ты тоже такой, да?
— Какой — такой? — переспросил он, напрягшись, и она почувствовала: дальше нельзя, потому что уже сейчас, от одного невинного вопроса он воспринимает ее как чужую, как одну из тех, что за соседним столом; она этого не хотела, она хотела быть в одной с ним компании!
— Ну… дикий, — все же продолжила она, словно какой-то бесенок подтолкнул.
Он аккуратно снял ее руку со своего запястья.
— Ну, не дикий, не дикий, — поторопилась поправиться она. — Сильный как дикий зверь. Да?
Он молча, не дожидаясь ее, без всякого тоста опрокинул свой бокал, и по лицу его она поняла: пожалел, что шампанское, а не что-нибудь покрепче.
— Я не дикий, Маня, — сказал он вдруг. — Ну, к своим не дикий… А что касается всех остальных… — засмеялся вдруг как-то принужденно, но она почувствовала — уже свободнее, без напугавшего ее ожесточения. — Это у меня, знаешь, с Чечни… Я когда начинаю угрозу чувствовать, у меня словно зрение другое становится… Тебе это, наверно, не объяснишь… Какому-нибудь корешу, который и под пулями был, и сам убивал — и объяснять бы не надо… А всем вам — нормальным людям… — Он отчего-то безнадежно махнул рукой, добавил: — Да еще такой красивой женщине, как ты….
И снова не договорил, снова махнул рукой — давай, мол, не будем об этом. Она опять настырно взяла его руку — так бы и прилипла к нему сейчас; и так-то тянуло — просто нету сил… Да еще это шампанское, черт, всегда вот так!.. Шампанское — праздничное вино, оно всегда и действовало на нее празднично: ей хотелось смеха, действия, веселья… какой-то такой активности, которой ей, похоже, в обычной жизни так не хватало! Она запустила руку под манжету его рубашки, прошлась пальцами по его поросшей мягким волосом руке, наткнулась на какое-то неожиданное углубление — словно плоть была вырвана зубами какого-то зверя, — и пальцы замерли от того страха, который таили в себе края этой вмятины…