Он сидел над чашкой кофе, смотрел внутрь, словно хотел там что-то увидеть. «А поможет ли вообще адвокат? Может, взять детектива из хорошего агентства? Он будет рыскать в поисках убийцы, тогда как у адвоката задача проще: всего лишь отмазаться от обвинения или смягчить его». Он отпил кофе и снова стал смотреть в чашку. «Детектив или адвокат? Да, пожалуй, и детективное агентство возьмёт не меньше, у них аппаратура, агентура и тому подобное, всё надо оплатить. Может, взять частного детектива?»
Он сделал ещё несколько глотков. «А может, попробовать самому?» – мелькнула шальная мыслишка, от которой самому стало смешно.
И всё же через некоторое время, отодвинув чашку, Владимир достал свою записную книжку и ручку. Судорожно вспоминая прочитанные детективы, на одном листочке он написал: «Случайное убийство». На другом – «Преднамеренное убийство.
Итак, случайное убийство. Зная, что Татьяна живёт одна и в это время она на работе, в квартиру мог проникнуть вор. Неожиданно он встретил Кэт и убил её как нежеланного свидетеля. Это вполне возможно, но здесь никаких ниточек, за которые можно потянуть, нет. Пожалуй, теорию случайного убийства надо пока отложить. Подумаем о преднамеренном убийстве. Владимир знал из рассказов сестры, что Кэт была отвергнута родственниками. По каким причинам – неизвестно. Татьяна не расспрашивала Кэт о подробностях, считая, что та сама расскажет, если посчитает нужным. В графе «преднамеренное убийство» появился первый пункт: семья. Далее. По какой причине от неё отказались родные? Может, она попала в плохую компанию? Пьянствовала или торговала собой? И какой-нибудь сутенёр нашёл её? Владимир аккуратно записал: 2.друзья. Следом появилось: 3. долг. 4. месть. 5. опасный свидетель.
«Но мы ничего не знаем о ней, – с горечью подумал он. – Как только будет установлена её личность и известны подробности её жизни, сразу же можно будет проверить все версии и ненужные откинуть. И тогда поиск сузится. А пока надо ехать к отцу, не откладывая это в долгий ящик».
Николай Бобров жил в милом загородном домике, окружённом ухоженным садом с красивыми высокорастущими цветами. Этот дом при покупке выбирала его жена, ныне покойная, и за цветами ухаживала тоже она. Теперь у них уже не было той заботы и той любви, но они продолжали цвести вольно и буйно, вопреки всему плохому, что происходит в мире. Гладиолусы, георгины, пионы, словно в почётном карауле стояли по сторонам, когда Владимир приходил по дорожке, вымощенной кирпичом, к дверям отцовского дома. Сейчас они стояли поникшие – не их сезон.
Он позвонил, и дверь незамедлительно открылась. На пороге стоял отец в праздничном костюме, весь напомаженный, благоухающий дорогим одеколоном, словно куда-то собирался или кого-то ждал. Без лишних слов отец и сын обнялись и прошли в гостиную.
– Ну, рассказывай, – сказал отец, – когда вернулся, каковы дальнейшие планы?
– Вернулся вчера, – ответил Владимир. – В планах написание книги. Есть хороший материал. Только вот появились обстоятельства, которые отодвигают книгу на второй план…
Возникло неловкое молчание, в котором оба думали об одном и том же, и каждый ждал, что другой первым прервёт это молчание.
– Таня арестована, – сказал наконец Владимир. – Её обвиняют в убийстве.
– Да знаю я, – нервно отмахнулся Николай Бобров. – Об этом уже во всех газетах написали. Прославилась!
Владимир недоумённо посмотрел на отца. Он не ожидал такой его реакции.
– Может, мы чайку попьём? – сказал он, чтоб как-то сгладить возникшее напряжение.
– Да-да, конечно, я сейчас заварю мой любимый «Седой граф» с бергамотом, – ответил отец и ушёл на кухню.
Владимир, оставшись один, оглядел комнату. Чисто и уютно – всё, как при маме. Нигде ни пылинки. Все вещи на прежних местах. Словно она вышла на минутку в булочную, а не ушла отсюда навсегда. И всё же, всё же что-то неуловимо изменилось, что-то такое, что зримо не присутствовало, а ощущалось лишь шестым чувством.
– Вот и чаёк, – сказал отец, внося красивый поднос с чайником, двумя чашками, сахарницей, лимоном, розетками с вареньем. Он не очень ловкими движениями стал переставлять всё это с подноса на стол.
– Давай лучше я, – сказал Владимир, боясь, что отец что-нибудь опрокинет или разобьёт. – У меня лучше получится, – всё-таки Владимир всю жизнь был холостяком и обслуживал себя сам, а отец привык, что всё подаёт ему жена, и вот теперь, перешагнувшему за шестьдесят, ему приходится учиться всё делать самому, а руки никак не слушаются: нет-нет, да и выронят что-то.
Отец с радостью закивал головой и, освободившись от обременительных обязанностей, пошёл снова на кухню. На этот раз за булочками.
– Вот эти – с корицей, а эти с маком, – сказал он, вернувшись. – Варенье: малиновое, вишнёвое, абрикосовое, а это из крыжовника. Ещё мама варила. Вы не приезжаете, есть его некому. Клубничное, правда, закончилось.
Владимир разрезал булочку вдоль и на белоснежную сдобу положил две чайных ложки абрикосового варенья. Сироп потёк, он поднёс руку к чашке с чаем. Всё это он делал сосредоточенно, придавая значение каждой мелочи. Он тянул время, оттягивая серьёзный разговор, потому что уже понял: обычных слов будет недостаточно, надо готовить проникновенную речь, чтобы отец изменил тон по отношению к своей попавшей в беду дочери.
Чаепитие длилось, казалось, вечно. Сопровождалось оно беседой о разнице между зимой в Альпах и в Лондоне. О смоге, который стал меньше докучать лондонцам, чем во времена Конана Дойля: после перехода отопления с печного на паровое выбросов в атмосферу стало меньше, а, следовательно, знаменитые лондонские туманы реже посещают столицу, давая людям возможность радоваться солнечным дням.
– На месте правительства я бы законодательно ограничил эксплуатацию автомобилей в мегаполисах, – горячился Николай Егорович. – Чтобы не повторился кошмар 52-го года, тогда от смога умерли тысячи… Ты этого не помнишь, тебя ещё на свете не было. А в шестьдесят втором мы вообще одели противогазы! Почему людей против их воли заставляют дышать выхлопами машин? А дети?! Что их ждёт при такой экологии?
Владимир смотрел на отца так, словно видел его впервые. Таким он его не знал. Он не знал, что отец может разводить демагогию в то время, как его любимая дочь находится в тюрьме по страшному, нелепому обвинению в убийстве. И вместо того, чтобы броситься спасать её или хотя бы облегчить участь, он преспокойно пьёт чай с булочками и вареньем, тщательно соскабливая его со дна розетки, и рассуждает о судьбах человечества.
– Папа, – сказал Владимир, – давай поговорим о главном.
Он отставил чашку в сторону.
