— перепишу для тебя? Все для тебя готов, все… и это _д_л_я_ _т_е_б_я_ напишу я «Пути»! напишу _т_о_б_о_й. Олёлечка моя, не томи себя мыслями, что «бесталанна»! — сама же не веришь этому. Не растрачивайся на хозяйство, собери себя. Будешь писать — всячески! — и я буду. Помни. Брось свои «лейтмотивы». «Калачик» расцеловал, этот розовато-палевый, телесный отрезочек? О, ми-лый, на тебе грелся он. Ольгуночка, как ты близка мне! Вдыхаю тебя — живой мой воздух. Сейчас иду ко всенощной, завтра Никола-Вешний. Сегодня я полуименинник, мой Иоанн Богослов. Молюсь о тебе!
Олюша, дорожи весной, вдыхай ее, мечтай, строй в душе, вглядывайся в переживания. Как хорошо ты… — «чулки зеленятся», и — «такая легкость во всей»! Это верно. Я любил деревенский «Троицын День», — у церкви, на лужку, смотреть народ, девчонок с косичками, в свежем ситчике, их промытые щечки. Хорошо ситцем на солнце пахнет! А новые башмаки ноги жмут, жгут… душно в церкви от вялой травы, от жара бабьего… — выйдешь — и свежей волной с полей, травой размятой, на паперти, кислотцой от грудных ребят, и такое-то гуканье кормящих, и — вдруг — свеже так, поздний соловей чвокает-булькает, над речкой, в кустах росистых… и кукушка, далекая, приглушенная… — промытое будто кукованье, свеже-росистое! А дома… крепкий, очень горячий, со сливками, чай… и пирожки — пирог! — с яйцами и зеленым луком! Почему это ты — «ты верно не любишь?» Жадно люблю!!! это наши — «троицкие» самые пирожки! Но надо укропа, непременно укропа! больше укропа! Рос на пирожках. Исцеловал твои «троицкие» цветы — чудесна Ульянушка, как чудесна! Возьми для себя (в свою работу) ее «тройку», ее ласку к творению Господню! Олюнка, ради Господа пиши, что хочет сердце. Я тебе _в_с_е_ на днях написал о твоем праве-долге — творить. И березовые «сердечки» при «тройке» исцеловал, — будто тебя. — Я видел твое письмо по-немецки, которое ты послала Анне Семеновне. «Караимочка» — Елизавета Семеновна. Это дочери Дувана, евпаторийского городского головы, из очень богатой семьи. У отца в Евпаторийском уезде пять тысяч десятин пшеницы, сады, степи. Между нами, помнишь — писал тебе — «умирающий» меня просил приехать — принять исповедь от него. Так это — он. Я его успокоил, и он выздоровел. Его удручало, что его «Лизочек» не сделала блестящей партии. У него не клеилось с зятем. Я помог, чтобы клеилось. Сумел сказать ему, что разный бывает «блеск». Слава Богу… у ней сын 19 л. Ах, гордость человечья! Сказал ему: «м. б., Вашей „Лизочки“ не было бы уже, и внука не имели бы — красивого —! — если бы не состоялась свадьба в Константинополе, хоть и не „благородного“ слоя зять: он „выручил“ семью в нужде, любит и „Лизочку“, и… вас…» — ну, так _н_а_д_о_ было сказать — «блаженни миротворцы»… И на самом деле, муж Елизаветы Семеновны очень хороший человек, многих спасал, все раскидал в помощь, — у него был в Константинополе банчишка… но он не мог наживаться, как все… — он ставил очень большие моральные требования себе и компаньону, и не нажил миллионов. В Париж приехал почти нищим… — теперь — лавочка, и хорошо живут. Ну, у Лизы, м. б., — отцу лучше знать — иные требования, м. б. большей культуры нужно ей в муже… большего развития… — она очень пытливая, умная. А ты меня, деточка, чуть ли не обвиняла в «симпатиях» к ней. Если бы и тебя не встретил, никогда бы не допустил себя — к «симпатиям». Для этого мне надо «по себе» встретить, и еще многое. А тут человек, ко мне расположенный безотчетно!.. — муж-то ее. Я не из «саниных»743а, поверь. Если бы и молодой был — все равно, есть для меня непереходимые грани. — «Трамбовка» твоя — изумительна. Вижу ее… Не смей себя принижать: ты — именно — настоящий художник! И понимаю, что не любишь опускаться до «прикладного». Хотя оно не унижает, — может сосуществовать с «чистым». Ты еще — юная, и это пустяк — «20 лет без практики»! Ты за это время наполняла душу, _д_у_ш_у_ —! — а это главное. Ты теперь — богачка. Не присылай же «трефля», захочу — найду сам, — изволь купаться в «голубом часе», в «ливне»… — пахни ландышем, фиалкой, — чудесной Олькой! Изволь, девочка моя небесная. Прошу. Я, бессильный, только эту маленькую ласку мог послать тебе. В ней живи. Пока. Ах, Оля… почему мне не — хотя бы! — не 40–45!? Сколько бы впереди!.. А теперь… — «О, как на склоне наших лет… нежней мы любим…» — Как верно это. Ну, не надо удручаться — и тебя печалить. Все — в Господе. Надо быть благодарным, что хоть душа — _ж_и_в_а_я! Сережечка… — спасибо за вырезку. Нет Сережечки… сестра милосердия одна, полюбившая его в тюрьме — в подвале, в Феодосии, видела… как вывели его ночью с другими… — на казнь-убой. В таком чудес не бывает, Оля. Я еще надеюсь найти его останки, у меня есть признаки — нехватка двух зубов — передних, — у него был протез в два зубка, — не выросли почему-то внизу, после выпадения молочных. Он, кажется, не любил протеза. Так вот, по этому знаку, может быть найду, отличу, когда будут разрывать «бесовские бойни», в окрестностях города. Слабая надежда… Не мог он спастись, когда уже повели… студеной ночью… черной ночью… моего светлого, чистого, единственного (* NB — убил Сережу еврей, начальник Чека… фамилия Островский (псевдоним?), из Никополя.)! О, какой это был мальчик! Святой, весь — любовь. — Завтра пойду к одному полковнику7436, заместителю председателя Эмигрантского комитета. Он на Пасхе ездил в Италию. Он даст совет и поможет в хлопотах. Он — на отличном счету, «преображенец», из отряда ген. Самсонова, в 14 г. был в плену в Германии тогда, потом его отпустили в Голландию, где и женился. Потом развелся, — двое детей — и вновь здесь женился на разведенной жене фабриканта Мамонтова — сургучный-то! — спившегося. Был полковник председателем «Союза русских разведчиков», я для союза не раз читал743в, и полковник единомыслен со мной. Мой чи-та-тель, очень. И сам я числюсь «почетным председателем литературного отдела Комитета»743 г. Но, лентяй, только _ч_и_с_л_ю_с_ь.
Автопортрет твой я храню нежно, как все от тебя. Не кривись же, в нем твое дарование ясно, но тебя, _ж_и_в_о_й, как я _в_и_ж_у_… — очень мало. Видишь, я искренний с тобой, моя красавица… ты для меня — красавица… понимаешь?! Вся, всякая. Хоть порой и остроугольна до боли… но и боль эта дорога мне.
Да, «салфеточка» голубоватая — моя,
