— Приветствую тебя поколение следующих! Прыток ты, Ванюша, я погляжу…
— На том и стоим. Ты не сказал, откуда я тебя могу знать или мог знать. В каком переулке я тебя видел?
— Ты меня не видел, да и… не знал, в общем-то, никогда. Я твоё последнее переживание.
— Какое ещё переживание?
— Я, скажем так, если уж ты затронул тему фантазий, я… яблонька. А ты — яблочко, что не далеко от деревца упавшее. Усёк метафору?
— Чего-чего? Ка…кое… яблочко? — Ваню неожиданно прошиб пот. Он понял. Он и вспомнил. Испугался и растерялся от этого понимания. Во, чёрт…
— Да-да, Ванюша, я Валера Кришевич, твой биологический папа. — Красавец-чёлка широчайше улыбнулся и Ваня понял, что не нравилось в этой улыбке. Наследственные ямочки с лица этого образчика.
— Такой я был в восемьдесят девятом, незадолго до твоего появления на свет и…
— А ты знал о моём появлении? — Резко, с грубостью оборвал его Ваня. — И знаешь ли сейчас?
— Нет. — Просто ответил тот. — Не тогда, не сейчас.
— Вот! — Иван зло выкинул указательный палец. — Не тогда, не сейчас! А какого пипа ты лечишь, что отец! А?! Настоящий-то в Москве или где там… жирует. А ты? Кто ты или что ты такое?! Шизофрения, без спросу одевающая одежды. Беспардонный морок, играющий на чувствах. Чего добиваешься? Чтоб я тебе по-родственному морду набил? Так я запросто. Всегда мечтал прижалеть папашку! Особенно того, кто был в восемьдесят девятом!
— Но-но, Ваньша! — Предостерегающе скрестил руки мнимый Кришевич. — Ты же знаешь, что я проекция. Бросаться на меня всё равно, что на галлюцинацию.
— Тогда какого х… ты провоцируешь?!!! — Внутри Вани всё орало. — Чего бы тебе Давидом не обернуться, так нет, ты копошишься в самом больном для меня. Я подкидыш. Мать переширялась. Отец сука свинтил. Так чего ты ждёшь от меня? Сладких апельсинов или кулаком в зубы?! И заметь! Если информация по родителям порожняковая, если там было всё иначе и как-то проще, заметь! Мать я прощу, а отца… Никогда!
Пока Ивана несло, парень не то, чтоб испугался, он как-то стух под выбросом его агрессии, которую, кстати, Ванька никогда за собой не замечал.
— Видишь ли, Ваня, во-первых: информация самая-самая, точней не бывает. Ты ведь видишь над собой, а я — под! Но здесь, на перекрёстке двух нас и обоих нас, карты вскрываются на три-четыре. Ничего не попишешь! Это как в покере, только на порядок откровенней. Во-вторых: Почему я не Давид, а молодой ублюдок Кришевич, на то есть резон. Хотелось разобрать некоторые моменты твоей жизни. По отцу тебе ясно, а вот ты… Считаешь, что живёшь внятно?
— То есть?
Кришевич улыбнулся.
— Я оставлю тебя ненадолго. Схожу переоденусь, чё, правда, провоцировать… А ты, Ваня, погляди одно кино! Потом обсудим…
… Наманикюренные ухоженные пальцы тыкают кнопки мобильного телефона. На дисплее крупно отображается вызов: ВАНЧИК, и трясётся анимированный колокольчик. Девушка прикладывает мобильник к уху и ждет, вне всякого сомнения, ответа абонента. Только абонент не ответит не сейчас, ни потом, ни…
Так Климов подходит к решению проблемы. Расставания с навязчивыми подругами — процедура крайне неприятная, если учесть, что расставаться в планы подружки не входит. Тогда начинается театр одного актёра: Иван отчаянно стремиться разонравиться. Тут всё годится: от беспричинного гогота до обнажённого бескультурья. Ванька, бывало, тупел на глазах, как глухой дед акал, отработанным смехом ржал, стараясь брызнуть слюной, и показательно ковырял в носу. Ну, разве что не пукал, это он считал перебором, а так… Приёмы работали, обычно работали… Так он, например, разонравился двум твердолобым девицам задолго до Алёны, но Алёна… Та оказалась гранитным орешком. Либо настолько влюблённой, что не замечала «дебильной сущности» Ивана. Не хотела замечать. Жениться честно — для Климова как взойти на эшафот. Признаться об этом честно ещё тяжелей. И дело не в страхе испытать на своём фасаде когти справедливо разъяренной женщины. Уж это он как-нибудь пережил. Беда чувствовать клеймо вины, ведь ни один мужчина не просчитывает последствия затяжных романов. А надо бы… Из пяти два тебе навязывают чужой сценарий и этот сценарий с твоим существенно разнится. Поэтому, отработав все приёмчики, Ваня пришёл к радикальному методу: исчезнуть физически из поля зрения Алёны. Дать ей понять: исчез, мол, — прими и распишись!
Тогда, лет восемь назад, это принесло плоды. Месяц телефонного молчания и проживания на съёмной квартире не прошли даром. Алёна отстала. А ещё через полмесяца Ваня узнал совершенно случайно, что Алёна разбилась на своей иномарке. Случай, конечно, дикий, но Ваня не связывал это с собой. Мало ли… Ездят все по-разному, а женщина — статья особая. Пожалел, разумеется, поскорбел и забыл…
Теперь он смотрел тайком за штору чужой жизни. Той, что случилась восемь лет назад. Не с ним…
… Набранный тридцать седьмой раз номер (за два с половиной дня) не отвечает. Теперь вместо длинных гудков металлический женский голос без предисловий извещает о недоступности абонента. Алёна в ярости кидает мобильник. Предусмотрительно на диван.
— Сволочь! Гад! Гад!
Наконец-то до неё стало что-то доходить. Не мудрено, пора и связать концы… Труба молчит, дверной звонок на его квартире пиликает ни о чём. За дверью тишина… В сумерках окна не зажигаются. Это тоже она должна принять и намотать, если сидела в засаде, в своём автомобиле. А она сидела… Кстати, об автомобиле. Его, Ванькиного «ниссана» давно в дворовой парковке не видно. Это тоже звено той самой цепочки. Ну же! Давай, соображай, Алёна!
— Гадина… Тварь… — Голос Алёнкин ломается до плаксивого и вот она уже размазывает слёзы и тушь по лицу. Одна из причин, по которой он уходил от них по-английски. Чёрт! Зачем ему это кино?!
Девушка глотает таблетки, пьёт успокоительное, и к чему это показывать? Ясный перец, идёт ломка переживаний. Иван предпочитал оставлять эту лирику за кадром, а тут… «погляди». Кришевич, садюга! Да и какой он Кришевич! Морок с претензией на самокопание. Тьфу!
Алёна идёт на работу. Молчит с сослуживцами, не отвечает на шутки, депрессняк чего уж тут… Вроде потом налаживается, и к концу рабочего дня она весела и собрана в работе. Умничка, давно бы так!
Кино проматывает дни вперёд, неожиданно так быстро, как проматывают ленту на видике. Теперь Алёна едет в машине, видны её только руки, руль и панорама главной дороги. Знаки, указатели, встречное движение, трасса… Куда она так гонит? Словно с заднего пассажирского места Ваня видит стрелку спидометра за отметкой сто. Всегда боязливо аккуратная Алёна гонит не по-детски, и Ваня соображает, что наблюдает тот самый трагический финал. Она не удосуживается объезжать неровности и машину потряхивает на колдобинах. Это её не смущает, девушка что-то поёт себе под нос. Кажется мелодию, доносящуюся из магнитолы. Чего ж ты творишь, Алёнка?! Остановись! Словно услышав его, Алёна жмёт мобильник. Не дослушав: «Абонент временно не доступен», выбрасывает телефон через окно.
— А пошёл ты!!! — В исступлении орёт и извлекает из бардачка початую бутылку с темно-розовой жидкостью, жадно припадает к горлышку. Отдышавшись, бросает бутыль рядом на кресло и топит педаль акселератора. Стрелка взлетает до ста двадцати. Не показывая маневр, «мазда» делает играючи «хундай и стремительно приближается к кольцу. Грамотное исполнение действий в текущей ситуации это, во-первых: убрать ногу с педали газа, уронить скорость, во-вторых: выжав сцепуху, мягко притормозить у кольца, включив сигнал: «поворот-право». Отпустить всю «помеху» и культурненько шпилить дальше… Трудно поверить, что Алёна не знала элементарной азбуки. Вопрос в другом: хотела ли она… Нет, не хотела. Словно грозу Ваня почувствовал тяжёлую сгустившуюся атмосферу в салоне. Алёна не хотела жить и причиной тому был…
Секунды до удара, мгновения… Баннер с рекламным щитом «Мечты сбываются» летит тараном в объятия разогнавшейся пятиместной конструкции. Уже поздно что-либо делать. На полмгновения Ваня видит Алёнкино лицо. Просохшие слёзы, круги под глазами, искажённый в крике рот…
— А пошли вы все-е-е!!!
Трехмерное пространство раскалывается ударом, сплющивается невидимым прессом-молотом и как должно в подобном случае у Вани сдавливает грудную клетку, сознание разлетается на яркие вспышки, но дыхание не исчезает на самом деле. Оно собирается в горле комом, проваливается сгустком вниз и не сглотнуть, не выплюнуть… Ваня переживает чужую смерть… Но эффект скоро проходит: глаза промаргиваются, начинают видеть. Грудь отпускает, имитация боли рассеивается, но ком частично остаётся, горькой горошиной застревает где-то в трахее. Это горечь не физическая. Это осознание вины, острое чувство самоуничижения. Он убийца…
Занавес опущен. Свет включили, и кино уже не крутят. Матовое марево окружает Ивана, а впереди на три метра — печь-камин и…
