— Ну, Лёша! Что ты думаешь о…
— Да нету тут никаких скрытых смыслов, Амалия Леонидовна! Обыкновенная нескладуха в отношениях. Типично рядовой случай! Она вбултыхалась, то есть влюбилась, а он старый конь постеснялся её использовать. Удержался, так сказать, и воздержался. Значит, грит Сандр Сергеич, Онегин не конченная сволочь. Вот и вся фигня!
Класс ликующе взрывается хохотом. Хохмач «Стевер» не подвёл. Во, даёт!
Амалия Леонидовна картинно выгибает бровь и сердито кривит губу. Признак нерасположенности её ушей втягивать подобные инсинуации. Особенно по Пушкину. «Аномалия» — производная её имени, ставшая впоследствии и навсегда крёстным прозвищем. За глаза, разумеется…
— Линия твоя поверхностна, Стеверченко, как и убогий твой лексикон! «Нескладуха», «бултыхнулась» — ф-фу! Когда я вас научу облекать свои мысли в ясную литературную форму? Тем не менее, мнение есть, и я не скажу, что оно в корне неверно. Однако, мысль у Стеверченко до конца не развита и поэтому бедна. Кто хочет выразить её более детально? Кто хочет дополнить? Девочки?
Взгляд Аномалии скользит по опущенным головам учениц и неожиданно упирается якорем в открытый и безбоязненный взор Клишковой.
— Наташа?
Наталья давно ждёт этот якорь и знает что скажет. А руку ей мешало поднять чувство стадного пофигизма, называемое лаконично: «не высовывайся!»
— Тебе есть что добавить?
— Да, есть! Онегин, никогда не любивший, боится любви Татьяны Лариной. Он видит, что её любовь чиста и бескорыстна, а он считает, что сам так не сможет, не сумеет полюбить. Ведь он погряз в разврате высшего света, пропитался цинизмом больших городов. А Татьяна — непорочный цветок, не знавший греха и выросший в чистоте глухой деревушки. Онегин чувствует, что не сможет дать ей того, что она хочет. Чего она достойна… Во-от…
По мере запальчивой речи Натальи, лицо Аномалии просветляется, уголки губ поощрительно выстраиваются в улыбку. Глаза у учительницы — высшая мера одобрения.
— Абсолютное верное понимание пушкинских строк! Браво, Наташенька! Стоит подчеркнуть, однако, что за опытом прожженного кутилы Онегина, автор недвусмысленно рисует затхлость и обреченность исчерпавшёй в кутежах уходящего столетия. Татьяна же — это свежая кровь, это обновление и надежда. Именно этого и сторонится Онегин, являясь продуктом загнивающей системы. Именно Ларина, по мнению Пушкина, является тем лучом света в тёмном царстве, способным разогнать закосневелое мракобесие и пошлость.
— А, по-моему, Амалия Леонидовна, Пушкин рассматривал только отношения мужчины и женщины и не вкладывал ничего лишнего за рамки этих понятий.
Наталью несет, и она знает: подобный диспут может пагубно отразиться на её оценке, но амбиции и максимализм превыше казённых баллов. А уж поспорить с ней, великой спорщицей не всякий взрослый решается. Шутка ли, пятнадцать лет на свете отжито, а мнение как лезвие бритвы…
— Но-но, Наташенька, здесь ты не права! Пушкин не был бы Пушкином, если бы за контекстом простых человеческих отношений не высматривал упадничество и безнадёжность привилегированных классов. А декабристы? С каким восторгом поэт славит их тяжкий крест, с каким упоением приветствует их начинание. М-да-а… Но об этом потом отдельно, а пока Клишковой ставлю пять, Стеверченко — три.
— А почему мне три? — Ноет «Стевер». — Вы же сами сказали: моё мнение верно.
— За косноязычие, Стеверченко. За невыразительность и скудность! Сленг и жаргон оставь для улиц, а здесь… Поучись излагать убеждения у Клишковой.
Наталья ловит неприязненный взгляд одноклассника, но это её больно-то не расстраивает. Такие как Стевер для неё как приматы с примитивной извилиной. Однообразны и серы. «Тусня»; «ха-ха»; «приколюха»; «прошарено»; «менять настройки» — все эти словеса коснутся девушку позже, по мере узнавания мира реального и ухода от мира книжного. Но сейчас она инфальтивна в своей начитанности и в кой-то мере блаженна.
Первый её опыт стал строчкой из песни группы «Наутилус-Помпилиус»: «Она читала мир как роман, а он оказался повестью…»
— Не зажимайся ты так. Расслабься… — Парень, понравившийся ей, с параллельного класса пытается настойчиво раздеть её. Они одни в его квартире. Вернее в квартире его родителей, которых просчитано нет дома.
— Ну, чё ты… Я ж люблю тебя… — Жаркие поцелуи Антона дурманят голову, но Наташа боится зайти дальше, чем нужно. Она уверена: «это» должно случится не так и, уж в любом случае, не на второй день.
— Не надо, Антош… Рано… — Руки борятся с его руками, а расстегнутая блузка застёгивается вновь.
— Чё не надо?! — В голосе Антона слышится злость. — Чё тогда пришла? Дразнить меня поцелуйчиками?
— Антош, не надо сразу… Чувство должно окрепнуть…
— Чего?! Ты чё, дура, да?! — Вскакивает с дивана парень и Наташа видит на его подбородке тщательно запудренный прыщ. Подбородок раздвигается в неприятной ухмылке. — Моё чувство давно уже окрепло! Показать?
Он вжикает молнией на штанах и суёт в ширинку руку, но Наталья в ужасе отталкивает его и бежит к порогу.
— Урод! Озабоченный урод! — Кричит она, втискивась в туфли. Щёки её горят как после пощёчин. Она стремительно сбегает по лестнице, а вдогонку несётся:
— Я всё равно расскажу всем, что тебя трахнул!!!
«… соседи по подъезду, парни с прыщавой совестью…» Не любительница «Наутилуса» Наталья принимает эти слова сердцем. Книжная Наталья умерла в той квартире и родилась Наталья эксцентричная, злая и острая на язык. Надежда встретить любовь, конечно, осталась, но поменялись оценки и подходы к будущему избраннику. А вот розовые очки были напрочь разбиты.
Павел. Высокий, статный и очень умный. Вот он, Артур Грей из «Алых парусов». Её Айвенго… Именно тот.
Первое время она упивалась разговорами с ним, поражаясь его умению выстраивать грамотно речь, отсутствию в этой речи матерков и слов-паразитов. Павел читал всё то, что читала она и сверх того серьезно увлекался трудами древних мыслителей. Аристотель, Платон, Софокл… Павел был интересен, представителен и Наталья поневоле вскручивала в себе пружину, силясь убедить себя, что любит. Любит человека-мечту. Но оставаясь одна, она недоумевала. Она не понимала, что в ней не так. Сердце молчало. Не трепетало, не томилось в ожидании следующей встречи. Оно оставалось инертно и равнодушно. Не наблюдала она даже девичьей влюблённости, что была с Антоном. Со временем, уже по мере детального узнавания Павла, она осознала ужасный для себя факт, что плох вовсе не Павел. Нехороша она. Когда и где она пропиталась цинизмом? Нахваталась пошлых словечек и полюбила солёные шутки? Где та Наташа, что любила Тургенева и плакала над «Оводом»? И главный вопрос: какая из Наташ настоящая? Та юная романтическая первая или та вторая, незнакомая ей, что патологически рвётся в накуренные клубы и девичные «хаты»? Туда, где «отрыв», сальный смех и алкогольные коктейли… Павел, он добрый, мягкий, он ни причём. Всего лишь раз она затащила его к подруге на день рождения, и этот раз стал роковой точкой в их отношениях.
Гибкий элегантный Павел выделяется среди расхристанных девиц, как выделяется стройный парусник среди рыбацких лодок.
— Паша, а вы всегда такой серьёзный? А, правда, вы будущий профессор? А поможете мне с дипломом? Я тупая… — Ну и так далее. Все эти кокетства сыпятся на него со всех сторон от разомлевших поддатых девок.
Павел (кстати, не приветствующий обращение «Паша») совершенно обескуражен. Шутка для него — это средство не ранить собеседника, а слегка, быть может, поддеть иронией с дружеской самоотдачей. Тут картина иная. Хохот гомерический, а заряды бронебойные. Рассчитанные на толстую кожу. А он-то тонкий, Наташа знает…
— А Плейшнер вам не брат?
— Это который «Итого» ведёт?
— Дура! Это который в Штирлице из окна выкинулся!
— А-а, помню! Он ещё на лыжах не умел ходить…
— Кто? Штирлиц?
— Всё, гараж, проехали! Глухой телефон…
— А-ха-ха-ха…
— Паша, а расскажи какой-нибудь анекдот!
— Я не знаю анекдотов. Знаю пару оригинальных тостов. Если изволите…
— Изволим-м!
Длинный витиеватый тост с философской подоплёкой не производит никакого впечатления на окосевших барышень. Те съезжают на свою понятную им «ржачку», и Наталья, которая сидит как на иголках, не способна: ни участвовать в этих хи-хи-хохмах, ни быть единодушной с Павлом. Она где-то посередине между космосом и свинарником. Состояние дурацкое, врагу не пожелаешь. Благо хватило ума прикрикнуть на распоясавшихся подружек, чтоб отстали от Павла и те отстали. Праздник пошел мимо, и Наташа не раз замечает на лице непьющего Павла смешанное выражение брезгливости и высокомерия.
Провожаясь, Наталья молчала, утонув в свои мысли. Павел, заговоривши было, вдруг наткнулся на безответную стену, осёкся и неловко замолчал. До дому дошли молчком и как-то виновато попрощались. Не так как всегда. Уснула Наташа под утро и всё время видела перед собой надменное интеллигентное лицо Павла. На следующий день она поменяла сим-карту на телефоне и со дня на день ожидала, когда придёт Павел. Он не пришёл. Он всё понял.
