и крутили в большом барабане, все время спрашивая, не тошнит ли его. И так поиздевались и еще один день.
Забирать его из этой больницы приехал сам Орловский и обрадованно похвалил, хлопнув по плечу:
– Ты отличный здоровяк, сын!
Не, это, конечно, хорошая новость, но чего, спрашивается, так радоваться? Подозрительно все это было Пашке, ох, подозрительно.
Дальше – еще того не чище! Павла отвезли в какой-то институт, где его до самого вечера гоняли и спрашивали по всей школьной программе разные ученые люди, правда, с перерывом на полдник и обед.
Какие он показал результаты, отец не посчитал своим долгом донести до сына, а просто поставил его перед фактом своих дальнейших решений, в результате которых через неделю после той проверки в институте в дом-дворец приехали два репетитора по английскому языку и по испанскому.
И начались с этого момента мытарства и мучения Пашки, тогда еще Орлова.
Позже к репетиторам по языкам прибавился репетитор по математике и геометрии. Ну а следующим пунктом в отцовском плане-капкане для сына стало физическое развитие ребенка, множество раз чуть не стоившее тому самому ребенку жизни.
Павла отдали на обучение непонятной борьбе какому-то крутому инструктору. Это отец так сказал.
– Учись, Паша, старательно и терпи, – напутствовал его папаша. – И запомни на всю жизнь, Павел, один из главных принципов успешного бизнеса гласит: «учись у лучших». Если хочешь стать действительно крутым человеком и мощной личностью, а не куском высохшего человеческого отброса, всегда учись у самых лучших. Артем Стародуб – вот как раз самый лучший инструктор и специалист из всех, которые есть в этой стране. Круче него нет никого. Иди и учись. Пластайся, как хочешь, помирай, но учись.
Такое вот было первое отцовское напутствие и назидание сыну от господина Орловского.
Ох и досталось от того гадского инструктора Пашке! Ох и досталось!
Поначалу Артем Викторович казался мальчишке фашистом, о которых рассказывал ему прадед, извергом и сволочью. И пацан его ненавидел люто – зализывая кровавые мозоли и поливая слезами ушибы и царапины. Но спустя полгода, когда втянулся, да еще и пару раз посмотрел, как тренируются настоящие ученики этого мастера, на минуточку, бойцы какого-то уж очень сильно засекреченного подразделения, и что они выделывают на своих занятиях, Пашка начал как-то совсем по-другому относиться к Артему Викторовичу.
А еще через полгода так и вовсе учитель стал для него чуть ли не родным человеком. По крайней мере, доверял своему тренеру мальчишка гораздо больше, чем родному отцу, да и уважал куда как больше, чем папашу. И, пожалуй, даже любил по-своему.
А через следующие полгода, когда Пашке исполнилось уж одиннадцать лет, Артем Викторович с Орловским разругались в пух и прах. Что там между ними произошло – никто не удосужился сообщать ему такие подробности. Павел знал только то, что именно он стал причиной их раздора, из-за которой отец отменил занятия сына со Стародубом. Но перед тем как они расстались, Артем Викторович дал Пашке свое последнее наставление.
В последний день, после крайней тренировки, как научили его говорить те самые спецназеры, наставник кивком отозвал Павла выйти на улицу из зала, отвел подальше в сторонку, аж к дальней скамейке в сквере, и сказал:
– Вот что, Павел, мы с тобой больше заниматься не сможем, но ничего страшного, комплекс ты весь знаешь и отлично отрабатываешь. Занимайся сам, и хорошо бы каждый день, хотя бы базовые связки делай. Ты же не для соревнований тренируешься, а для жизни, а это куда как важней. Вспоминай и прогоняй в голове мои наставления, это тебе поможет. И еще, Паша, я все понимаю, Андрей Ильич твой отец, но будь с ним осторожен, – и, покрутив удрученно головой, Стародуб выдохнул расстроенно и пояснил свою мысль: – Он краев не знает и не признает, если только это не касается его самого. Ты сейчас для него игрушка, которую он выстругивает, как ему хочется, под себя и под свои интересы. Не понравится куколка, сломает и выбросит. Принимай все, чему он хочет тебя научить, но с головой и только с мыслью и анализом того, как тебе в жизни пригодятся эти новые навыки, их и осваивай. И помни, пока ты личность, пока ты внутренне блюдешь свой кодекс чести, свое достоинство и не прогибаешься под его принципы, не продаешься за бабло и бирюльки всякие, он тебя будет уважать. Но стоит тебе дать слабину и принять его правила, ты станешь ему неинтересен. Вот это самое страшное. И вот еще что, я тебе сейчас продиктую координаты. Запомни их как свое имя и никогда никому не озвучивай. Если станет совсем хреново, если почувствуешь, что это точно край – найдешь меня по ним. Все, иди, – хлопнул он его по плечу. – Я в тебя верю, Павел. Тебя теперь не так-то легко сломать.
– Ничего себе наставничек, – подивилась Ева явно неодобрительно: – Такое мальчишке в одиннадцать лет говорить. Настраивать пацана против отца.
– Да к тому моменту я все это и сам отлично понимал, – пожал плечами Павел и объяснил девушке: – Я ж дворовой пацанчик из девяностых. Не в таких, конечно, четко обозначенных понятиях и словах, в которые облек эту проблему Артем Викторович, но интуитивно, на инстинктах понимал и чувствовал отношение отца ко мне. Как понимал и чувствовал и то, что мне ни в коем случае нельзя рассказывать об этом нашем противостоянии матери. Отец сразу же узнает и примет естественные жалобы ребенка маме за слабость. А с ним как с хищником: если не хочешь быть съеденным, ни в коем случае не показывай своего страха и своей слабости. Это не нынешние бизнесмены, в Америках и Европах обученные и там же прикормленные, эти «Шерханы» в девяностых были вообще без тех самых краев, о которых упоминал мой наставник, – пираты и захватчики, отличавшиеся от честных бандюков лишь внешним антуражем и лоском. И папенька мой из этих рядов не выпадал, в общем строю двигался, если не в передовом его отряде.
– То есть у вас прямо война-борьба была, а не отношения отца с сыном? – удивлялась Ева. – На фига тогда он вообще вас выдергивал из привычной среды, из устоявшейся жизни?
– Честно говоря, меня это не сильно удивляло, поскольку я имел возможность пообщаться и познакомиться с его родителями, которые, к слову сказать, так и не приняли и не признали ни меня, ни маму. Дед Орловский был из партийной номенклатуры, бабка, что называется, «при крутом муже». Продвижению сыночка по комсомольской линии дед очень даже способствовал.
