— Мистеръ Франклинъ на террасѣ, миссъ, отвѣчалъ я за свою дочь.
Не сказавъ болѣе на слова, не обративъ ни малѣйшаго вниманія на надзирателя, хотѣвшаго было заговорить съ ней, блѣдная какъ смерть и погруженная въ свои собственныя мысли, миссъ Рахиль вышла изъ комнаты и спустилась на террасу къ своимъ двоюроднымъ братьямъ.
Сознаюсь, что я нарушилъ въ этомъ случаѣ должное къ моимъ господамъ уваженіе, что я оскорбилъ приличіе и выказалъ недостатокъ хорошихъ манеръ, но хоть зарѣжьте меня, а я не въ силахъ былъ удержаться отъ покушенія посмотрѣть изъ окошка, какъ встрѣтится миссъ Рахиль съ джентльменами. Она прямо подошла къ мистеру Франклину, словно не замѣчая присутствія мистера Годфрея, который изъ скромности отошелъ въ сторонѣ и оставилъ ихъ вдвоемъ. Миссъ Рахиль говорила не долго, но съ большою запальчивостію; а судя по лицу мистера Франклина, которое я наблюдалъ изъ окна, слова ея привели его въ неописанное изумленіе.
Между тѣмъ какъ они еще разговаривали, на террасѣ появилась миледи. Увидавъ ее, миссъ Рахиль сказала еще нѣсколько словъ мистеру Франклину, и не дождавшись приближенія матери, внезапно возвратилась домой. Замѣтивъ изумленіе, написанное на лицѣ мистера Франклина, удивленная миледи обратилась къ нему съ разспросами, въ которыхъ принялъ участіе и мистеръ Годфрей. Всѣ трое стали ходить по террасѣ, но когда мистеръ Франклинъ сообщалъ имъ о словахъ миссъ Рахили, миледи и мистеръ Годфрей остановились какъ вкопанные. Въ ту минуту какъ я слѣдилъ за ними изъ окошка, дверь кабинета растворилась съ шумомъ, а гнѣвная миссъ Рахиль, съ сверкающимъ взоромъ и воспламененнымъ лицомъ, быстро прошла мимо васъ къ своей спальнѣ. Надзиратель опять было обратился къ ней съ вопросами, но она, стоя у двери своей комнаты, обернулась только для того, чтобы запальчиво проговорить ему въ отвѣтъ:
— Я не посылала за вами, и вы мнѣ ненужны! Мой алмазъ пропалъ, но ни вамъ, да и никому на свѣтѣ не удастся отыскать его!
Съ этими словами она скрылась, и хлопнувъ дверью, заперла ее у насъ подъ носомъ. Пенелопа, стоявшая къ ней ближе всѣхъ, слышала, какъ, оставшись одна, миссъ Рахиль громко зарыдала.
Чудное дѣло! То въ сердцахъ, то въ слезахъ! Что бы это могло значить?
Я старался объяснить эту вспышку надзирателю чрезмѣрнымъ огорченіемъ миссъ Рахили по случаю пропажи ея алмаза. Дорожа фамильною честью, я былъ весьма опечаленъ тѣмъ, что наша молодая госпожа компрометтировала себя такимъ образомъ въ глазахъ полицейскаго чиновника, и потому я всячески старался оправдать ее, не переставая въ то же время удивляться про себя страннымъ рѣчамъ и поступкамъ миссъ Рахили. Изъ словъ, сказанныхъ ею у дверей спальни, я могъ только заключать, что она была жестоко оскорблена появленіемъ въ домѣ полицейскихъ сыщиковъ, а что удивленіе мистера Франклина на террасѣ вызвано было, вѣроятно, ея упреками на этотъ счетъ, обращенными къ нему, какъ къ главному виновнику предпринятыхъ розысковъ. Но если предположеніе мое было основательно, то какъ могла миссъ Рахиль, разъ утративъ свой алмазъ, столь недружелюбно относиться къ лицу пріѣхавшему его разыскивать? И почему, ради самого Бога, могла она знать, что Лунный камень никогда не отыщется?
При настоящемъ положеніи дѣлъ мнѣ не отъ кого было ждать разъясненія этихъ вопросовъ. Честь, повидимому, воспрещала мистеру Франклину посвятить даже такого стараго слугу какъ я въ тайну миссъ Рахили. Съ своей стороны и мистеръ Годфрей, хотя, и пользовавшійся, въ качествѣ джентльмена и родственника, довѣріемъ мистера Франклина, вѣроятно, считалъ своею обязанностію ненарушимо хранить ввѣренную ему тайну. Что же касается до миледи, которая, конечно, знала о разговорѣ на террасѣ и сверхъ того одна только имѣла доступъ къ миссъ Рахили, миледи прямо сознавала себя безсильною добиться отъ дочери какого-либо путнаго объясненія насчетъ алмаза. «Вы бѣсите меня своими разспросами о немъ!» говорила миссъ Рахиль, и даже вліяніе матери не могло вырвать у нея другахъ словъ.
Такимъ образомъ мы были какъ въ потемкахъ и насчетъ миссъ Рахили, и насчетъ Луннаго камня. Относительно первой даже сама миледи не могла разсѣять нашихъ недоумѣній. А относительно втораго (какъ вы сейчасъ увидите) мистеръ Сигревъ быстро приближался къ тому моменту, когда умъ полицейскаго сыщика окончательно становится въ тупикъ.
Обшаривъ весь будуаръ и не сдѣлавъ никакихъ новыхъ открытій, нашъ опытный дѣлецъ обратился ко мнѣ съ слѣдующимъ вопросомъ: извѣстно ли было прислугѣ, куда спрятали на ночь алмазъ?
— Начиная съ меня, вѣроятно, это было извѣстно всѣмъ, сэръ, отвѣчалъ я. — Слуга Самуилъ находился вмѣстѣ со мною въ столовой въ то время, какъ зашла рѣчь о выборѣ мѣста для храненія алмаза въ эту ночь. Дочери моей Пенелопѣ, какъ она уже докладывала вамъ, это также было извѣстно. А остальные слуги могли или узнать объ этомъ чрезъ мою дочь и Самуила, или сами услыхать этотъ разговоръ чрезъ боковую дверь столовой, которая, быть-можетъ, была отворена въ эту минуту около задней лѣстницы. Во всякомъ случаѣ я никакъ не могъ поручиться, чтобы въ домѣ не было извѣстно всѣмъ и каждому куда миссъ Рахиль собиралась спрятать свой алмазъ.
Такъ какъ надзиратель нашелъ, что отвѣтъ мой представлялъ слишкомъ обширное поле для его догадокъ, то чтобы не затеряться на немъ, онъ попытался нѣсколько сжать его разспросами о личности вашихъ слугъ.
Мнѣ тотчасъ же пришла въ голову Розанна Сперманъ, но было бы неумѣстно и жестоко съ моей стороны возбуждать подозрѣнія надзирателя противъ бѣдной дѣвушки, въ честности которой я не имѣлъ ни малѣйшаго повода усомниться съ тѣхъ поръ, какъ она поступила къ намъ въ услуженіе. Рекомендуя ее миледи, надзирательница исправительнаго дома прибавляла, что Розанна искренно раскаялась и заслуживаетъ теперь полнаго довѣрія. Вотъ еслибы мистеръ Сигревъ самъ возымѣлъ противъ вся подозрѣнія, тогда, и только тогда, обязанъ бы я былъ разказать ему, какимъ образомъ попала она въ вашъ домъ.
— Всѣ наши слуги имѣютъ отличные аттестаты, сказалъ я, — и всѣ они достойны довѣрія своей госпожи.
Послѣ такого отвѣта мистеру Сигреву ничего болѣе не оставалось дѣлать, какъ самому ознакомиться съ репутаціей нашей прислуги.
Всѣ они были поочередно подвергнуты допросу, и всѣ отвѣчали, что ничего не могутъ сообщить ему; при чемъ женщины не ограничились одними прямыми отвѣтами, но наговорили иного лишняго и непріятнаго по поводу секвестра, наложеннаго на ихъ комнаты. Когда всѣ были снова отпущены внизъ, надзиратель опять позвалъ Пенелопу и вторично допросилъ ее.
Маленькая вспышка моей дочери въ будуарѣ и поспѣшность, съ которою она вообразила себя заподозрѣнною въ покражѣ, казалось, произвела невыгодное впечатлѣніе на надзирателя Сигрева. Сверхъ того, ему очевидно запало на умъ и то обстоятельство, что она послѣдняя видѣла въ этотъ вечеръ алмазъ. По окончаніи втораго допроса, дочь моя вернулась ко мнѣ разогорченною до нельзя. Сомнѣваться долѣе было невозможно. Надзиратель только что не назвалъ ее въглаза воровкой. Мнѣ не вѣрилось (глядя на него съ точки зрѣнія мистера Франклина), чтобъ онъ былъ дѣйствительно такой оселъ. Однако, не взводя на дочь мою прямыхъ обвиненій, онъ все-таки посматривалъ на нее не совсѣмъ-то благопріятнымъ окомъ. Я старался успокоить бѣдную Пенелопу и увѣрить ее, что подозрѣнія эти были слишкомъ забавны, чтобы придавать имъ серіозное значеніе. Да и въ самомъ дѣлѣ это было такъ. А между тѣмъ въ душѣ я, и самъ былъ настолько глупъ, что обижался, кажется, не менѣе Пенелопы. Да коли хотите, оно и было чѣмъ обидѣться. Дѣвка моя забилась въ уголокъ и сидѣла тамъ какъ убитая, закрывъ лицо передникомъ. Вы скажете, пожалуй, читатель, что это было весьма глупо съ ея стороны, и что ей слѣдовало бы подождать офиціальнаго обвиненія. Какъ человѣкъ прямаго и ровнаго характера, я готовъ согласиться съ вами. Однако все-таки надзирателю не мѣшало бы вспомнить…. ну, да не скажу, что именно не мѣшало бы ему вспомнить. Чортъ бы его побралъ совсѣмъ!
Слѣдующій и окончательный шагъ въ предпринятыхъ розыскахъ довелъ дѣла, какъ говорится, до кризиса. Надзиратель имѣлъ съ моею госпожой свиданіе (при которомъ присутствовалъ и я); объявилъ ей, что алмазъ, по всей вѣроятности, похищенъ кѣмъ-нибудь изъ домашнихъ, и просилъ для себя и для своихъ помощниковъ позволенія немедленно обыскать комнаты и сундуки прислуги. Наша добрая госпожа, какъ женщина великодушная и благовоспитанная, отвѣчала, что не позволитъ обходиться съ своими служителями какъ съ ворами.
— Никогда не рѣшусь я, оказала она, — отплатить неблагодарностію за усердіе моихъ преданныхъ слугъ.
Послѣ такого отвѣта надзиратель сталъ откланиваться, бросивъ въ мою сторону взглядъ, который ясно говорилъ: «Зачѣмъ было звать меня, коли вы связываете мнѣ руки?» Какъ глава прислуги, я тотчасъ же почувствовалъ, что справедливость обязываетъ васъ всѣхъ не злоупотреблять великодушіемъ вашей госпожи.
