его каждой клеточкой своего тела.
Боли не было.
И чем дольше Кендра двигалась, тем ей было приятнее.
Бальтазар смотрел на нее пристально и почти хмуро. И в любой другой ситуации она замерла бы, увидев его взгляд.
Он что‑то сказал по‑гречески, потом притянул Кендру к себе и обхватил губами ее сосок. Он неторопливо ласкал и целовал ее чувствительную грудь, и Кендра забылась от удовольствия.
Затем Бальтазар осторожно перевернул ее на спину и навис над ней, опираясь на руки. Внезапно он оказался еще глубже в ней, и Кендре показалось, что она умрет от наслаждения. Он шептал ей греческие слова, глядя на нее сверху вниз, и страстно целовал в шею.
А потом, когда все вокруг нее разлетелось на тысячи сверкающих осколков, Кендра всерьез подумала, что в самом деле она умирает. Другого объяснения тому, как она себя чувствовала – довольной и красивой, – не было. Она сразу приуныла, когда Бальтазар отстранился от нее и лег на спину.
Ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, что ее сердце по‑прежнему колотится, как отбойный молоток, но дыхание выравнивается.
Бальтазар сел спиной к ней на краю широкой кровати.
Кендра подумала, что ей следует как‑то отреагировать на это, но от усталости не могла пошевелиться.
– Я хочу, чтобы ты объяснилась, – мрачно сказал Бальтазар. – Сейчас же.
Его слова походили на ведро ледяной воды, которой ей плеснули в лицо.
Кендре удалось повернуться на бок. Ей хотелось протянуть руку и провести пальцами по сильной спине Бальтазара. Однако она не осмелилась этого сделать. Она вышла замуж за этого человека, вынашивает от него ребенка, только что у них был чудесный секс, но она боится к нему прикоснуться.
Да, он женился на ней. Он многое обещал ей у алтаря над морем, но не сказал ей, что это будет легко.
– Что я должна объяснить? – спросила она.
Бальтазар не смотрел на нее, но она все равно чувствовала его хмурый взгляд. Кендра поняла, что надвигается буря.
Он выглядел напряженным.
– Ты пришла ко мне в офис. Твое тело было твоим козырем. Ты сразу разделась. В тот вечер ты не могла быть девственницей.
– Если ты так говоришь…
Он повернулся, и она увидела на его лице обиду и обжигающее осуждение.
– Однажды в беседке ты уже пыталась меня обмануть. Мы оба знаем правду.
– Беседка? – Сердце Кендры сжалось, словно она должна была расстроиться, хотя ей было трудно следить за происходящим. Как он может быть таким угрюмым и злобным, если ей хочется все начать сначала?
– Я понятия не имела, что ты в беседке, – продолжала она. – Я решила отдохнуть от утомительной вечеринки моих родителей, вот и все. Но потом я увидела тебя. Ты поцеловал меня, и я не знала, что мне делать.
– Нет, это невозможно.
Кендра не сдержала смех.
– Ты предпочитаешь, чтобы я была шлюхой, какой ты всегда меня считал? – спросила она.
И тут ей стало не по себе. Она узнала выражение его лица и поняла, что он действительно этого хотел.
И в следующий момент она все осознала.
– Я думала, ты так относишься ко всем женщинам, – выдохнула она.
Внезапно Кендра почувствовала себя незащищенной и уродливой. Паникуя, она села и огляделась вокруг, желая чем‑нибудь прикрыться, но у изножья кровати лежало только ее свадебное платье. Она притянула его, прижимая к себе, как щит.
Она ждала ответа Бальтазара, но он молчал.
– Но ты не так относишься к большинству женщин, верно? – мягко спросила она, хотя ей хотелось кричать. – Так ты относишься только ко мне. Ты не считаешь всех женщин шлюхами. Ты считаешь шлюхой меня. Ты думаешь, что я такая и всегда такой была.
– Зачем твой отец или твой брат отправили тебя ко мне как жертву‑девственницу? – проревел Бальтазар. – Разве они не знают?..
Он не договорил. Кендра крепче прижала платье к груди.
– И конечно же, шлюха заслуживает того, чтобы ее заставили раздеться догола и унижали, – тихо сказала Кендра, потому что теперь она многое поняла. Его ярость. И его холодность. Он обзывал ее, а она по глупости не верила, что он говорит это всерьез. Может быть, если бы у нее было больше опыта, она бы повела себя иначе.
– Отправленная на переговоры своей омерзительной семьей, шлюха не заслуживает никакого уважения. Ее надо быстро уложить на рабочий стол и говорить ей гадости. Вот только я не понимаю одного: если ты такого дурного мнения обо мне, почему ты не надел презерватив, чтобы избежать ситуации, в которой мы сейчас оказались?
– Я потерял голову, – огрызнулся он. – Я не понимал, почему мне кажется, что ты невинна. Теперь я знаю.
Она могла поклясться, что он говорил так, словно горевал.
– Что случилось, муженек? – спросила она. – Ты злишься, что я не такая распутная, как ты думал? Ты сердишься из‑за того, что я не сказала тебе о своей девственности? Но ведь мы оба знаем, что ты бы мне не поверил. Или тебе неудобно оттого, что мы с тобой оказались не такими, какими хотели казаться?
– Настоящая игра? – произнес он. – Именно ее ты хотела все это время, Кендра? Тебе надо было связать меня в узел, забить мою голову фантазиями, сделать из меня сумасшедшего? Чего твой отец планировал добиться этими уловками?
Она моргнула, по‑прежнему прижимая к себе платье.
– Мой отец? При чем тут мой отец?
– Разве он не посылал тебя ко мне?
– Он не отправлял меня в беседку, – ответила она. – Но он в самом деле послал меня в Нью‑Йорк. Он никогда не интересовался, девственница я или нет.
Ей стало тошно от одной мысли о том, что она обсуждает свою невинность с отцом.
Бальтазар выглядел так, будто сейчас протянет руки и обнимет ее. И Кендре захотелось расплакаться. Но вместо этого он встал с кровати и прошелся по спальне. Он остановился у одной из величественных арок, выходящих на изящную террасу, и уставился на море.
Солнце заливало его тело, которое казалось вырезанным из камня и отполированным до блеска.
Поскольку он больше не смотрел на нее, Кендра прижала руку к груди в области громко колотящегося сердца.
– Ты должна была сказать мне, – сурово и хрипло произнес он.
– А зачем? – просто спросила она.
Даже с другого конца комнаты она услышала, как он глубоко вздохнул, и от этого звука ее сердце сильнее заныло.
Кендра закуталась в платье, как в одеяло. Она вспомнила, что чувствовала раньше, подходя к Бальтазару, когда он стоял на краю обрыва. Казалось, они оба могут улететь в синеву неба и остаться там навсегда.
