Не забуду трагедий, которые происходили от ошибок, допущенных во время подземных работ. Так, из-за плохой заморозки лопнул Старолюблинский канализационный канал. Массы зловонных нечистот пришлось спустить в Москву-реку. Произошла, как теперь говорят, экологическая катастрофа. При советской власти ее замолчала подцензурная печать по приказу свыше. Другой раз при гидротехнических работах под землей задели водовод, питавший автогигант ЗИЛ. Произошла крупная авария, вынудившая остановить главный конвейер, что по тем временам считалось государственным преступлением.
Меня учили не ошибаться славные учителя. Управлял трестом Иван Иванович Сапронов. Не знаю, было ли у него высшее образование, какой строительный институт он кончал. Должность у него была чисто хозяйственная. Мне он казался политическим комиссаром, чей образ так любили показывать в кино и описывать в романах. Иван Иванович - очень добрый, отзывчивый, порядочный человек, умел сближать вокруг себя самых разных людей. Я относился к нему как к родному отцу, и он мне платил той же монетой. Трест числился передовым, получал Красные знамена, премии. В этом во многом была его заслуга.
Образцом инженера служил мне, однако, не Иван Иванович. Моим кумиром, наставником стал в те годы главный инженер треста Евгений Адамович Григорьев. Он родился дворянином, более того, сыном генерал-губернатора. Получил до революции классическое образование, как моя мать. Знал несколько иностранных языков, читал газету "Юманите", орган французских коммунистов. Газету другой ориентации на французском языке в Москве выписать или купить в киоске было невозможно. Григорьев стремился быть в курсе всего, что происходило в Европе и мире, чувствовал себя европейцем. И в тоже время был подлинным русским патриотом.
Брата Григорьева расстреляли в 1937 году. Ему самому повезло. Несмотря на дворянское происхождение, его утвердили в должности главного инженера треста, имевшего отношение к сверхсекретным объектам в столице СССР. Евгения Адамовича наградили орденом Ленина, ему определили персональную пенсию. Он меня во многом воспитал, приучил к работе в самых сложных московских условиях. И научил не бояться нового.
Когда меня назначили начальником строительного управления, Григорьев поручал нашему СУ такие работы, которые никто не выполнял. Так я узнал, что такое кессонная проходка. Этими методами следовало проложить новый тоннель канализационного коллектора, который шел вдоль Сущевского вала. Тот коллектор никогда не забуду, как раз его построил с помощью кессона. В водонасыщенном слое земли мы создавали камеру, рабочее пространство, свободное от воды, вытесняемой сжатым воздухом. Тогда пришлось применять и замораживание грунтов, возводя фундаменты мостов и эстакад.
Когда я получил от Григорьева задание построить коллектор столь сложными методами, то подумал, что он - идеалист и мечтатель. Как можно с полуразваленным управлением, где больше пили, чем работали, где не существовало ни технологической, ни элементарной дисциплины, решать современные инженерные проблемы?
Меня бы никогда не выдвинули в начальники управления, если бы оно нормально функционировало. Но его развалили пропойцы до такой степени, что пришлось руководству треста принимать экстренные меры, одной из которых стало мое назначение. Повторилось то, что случилось несколько лет ранее, когда мне доверили Московский участок буровых работ, о котором я уже рассказал. Даже там не пришлось увидеть то, что предстало моим глазам в старейшем московском тресте, СУ-3. Нигде так не воровали, не пили, не дрались. Моя правая рука, главный инженер, валялся на полу пьяный и избитый! Рабочие глушили водку в кабинете, спаивали и били своего начальника у его письменного стола. Этому развалу я был обязан повышением.
Я старался оправдать доверие Басса, не подвести Сапронова и Григорьева. Как начальник, не прощал промахов никому. И сам работал сутками. Наша контора находилась на Хорошевском шоссе, 39. Там прослужил почти восемь лет. У управления были свои мастерские, склады, буровые установки. С подобными - хорошо познакомился в тресте "Союзшахтоосушение". Кроме буровых установок, у треста Горнопроходческих работ на вооружении были щиты, о которых упоминал. В нашем арсенале техники были собраны низкотемпературные, замораживающие станции, гидравлические продавливающие установки, автокраны, грузовые машины.
С чего наводить порядок? Начал с уборщицы, заставил ее отмыть душевой комбинат. Приказал отдраить полы в бытовке, где рабочие закусывали. Стало чисто. Потом наступил черед производственной базы, административного здания.
Требовал неукоснительно выполнять задания, которые принимались на оперативных совещаниях. Конечно, на месте в конторе не сидел, все время посещал объекты, общался с мастерами и рабочими. Жил их жизнью, заботами.
Вывел тогда для себя несколько правил. С тех пор им следую неуклонно. В книгах о людях госбезопасности читал не раз, что у чекистов в идеале должны были быть чистые руки, горячее сердце и холодная голова. Для руководителя в строительном комплексе требуется, по моим представлениям, сильная голова, тяжелая задница и крепкие ноги. Голова, чтобы думать. Задница, чтобы быть усидчивым, спокойно взвесить, оценить ситуацию, все рассчитать, с умом использовать силы и средства. Теперь есть возможность посидеть за столом не только с карандашом в руках, но и за компьютером. Не у всех, однако, терпения и ума хватает, чтобы руководить, даже при современных высоких технологиях.
Ноги волка кормят и нас строителей. Объекты одного стройуправления часто разбросаны на большой территории, отстоят далеко друг от друга. Упускать их из поля зрения из-за удаленности от конторы нельзя. Как ни странно, редко кто в одном лице обладает всеми этими тремя, казалось бы, естественными качествами.
* * *
Как читателю известно, я пришел в трест вскоре после того, как главу партии и государства Никиту Хрущева сместили со всех постов и отправили на пенсию. Но запущенная им на полный ход московская строительная машина не сбавляла обороты. Все начатые крупные проекты реализовывались той же сформированной им командой строителей и архитекторов.
Хрущев сместил с поста главного архитектора Москвы Иосифа Ловейко, не выразившего желания строить Дворец Съездов в Кремле. На его место выдвинул Михаила Посохина, автора Дворца. В сущности, одному ему да бывшему главному архитектору Москвы при Сталине Дмитрию Чечулину (еще кое-кому) давали тогда возможность творить, строить по индивидуальным проектам. Отставленному Ловейке пришлось после престижных домов проспекта Мира заниматься кварталами Дегунина и Лианозова, сплошь застроенными типовыми коробками. Сотни других зодчих-художников больше никому не требовались.
Сменивший Хрущева в результате кремлевского заговора Брежнев строительством Москвы не занимался. С его именем не связано ни одного крупного проекта, хотя руководил этот лидер страной почти двадцать лет.
Делами города больше интересовался премьер Косыгин, друживший с главным архитектором Москвы Михаилом Посохиным. С его именем связан Новый Арбат, вереница многоэтажных башен-близнецов. С одной стороны проспекта они напоминают развернутые книги, с другой, навешанными на всю длину стен балконами - этажерки. Тогда родился анекдот, связанный с именами Косыгина и Брежнева.
- Алексей Николаевич, - обратился Брежнев к Косыгину, - почему когда я еду по Новому Арбату в одну сторону, то вижу дома, а когда еду в другую сторону, вижу какие-то этажерки...
- А вы, Леонид Ильич, ездите только в одну сторону, - посоветовал Косыгин...
По заданию Хрущева с 1961 года разрабатывался новый Генеральный план развития Москвы. В инстанциях его не спешили утвердить после отставки Никиты Сергеевича. Все решалось при встречах с руководителями партии и правительства, которым Михаил Посохин представлял проекты. Они получали "добро" или отклонялись. Система была недемократическая, общественность узнавала о принятых решениях последней, из газет. Но при всем при том, то была система действенная. После встречи с правительством находились и силы, и средства, начиналось финансирование, поступали необходимые материалы.
Так, на встрече с руководителями СССР было решено сломать старый Арбат и проложить через его переулки Калининский проспект. Его называют "вставной челюстью Москвы", не любят, коренные москвичи не могут простить разрушения Собачьей площадки, многих милых особняков, связанных с именами великих людей прошлого.
Этот проспект был предопределен Генпланом 1935 года. На Западе города по трассе Можайского шоссе возник широкий красивый проспект. Его предполагали назвать именем Сталина. По этому пути следовала машина вождя из Кремля на "Ближнюю дачу". По обеим сторонам магистрали сооружали монументальные жилые дома, не жалея денег на украшения фасадов.
