Родной, к тому ж любимый, брат мой Балан.
У входа в замок вашему рабу
Я латной рукавицей раскроил
Обритую башку, поскольку он
Был груб со мной. За это справедливо
Разгневались вы и меня сослали
Прочь с глаз своих на три на долгих года.
Готов сознаться, эти годы были
Не лучшими из прожитых. Не мог я
Забыть о том, как был жесток с рабом,
И сделал бы с собою что-нибудь,
Кабы не Балан, мой любимый брат.
Да, эти годы вне дворцовых стен
Полыни горше были… Мой Король,
Я думал, коли станем мы сидеть
У родника и побеждать подряд
Всех рыцарей, что скачут мимо нас,
То будете вы рады возвратить
Меня назад, а брата моего
Вы посвятите в рыцари, ведь он
Раз в десять больше этого достоин,
Чем двадцать Балинов. Я все сказал.
А впрочем, нет… Ваш человек сегодня
Обоих нас побил и посрамил
За наше хвастовство… По вашей воле?»
Сказал Артур: «Я вижу, вы правдивы.
Отвага не дала солгать вам. Встаньте,
Правдивый рыцарь мой! Для вас, я вижу,
Паденье было неплохою школой.
Мудрее стали вы. Ну что ж, пойдемте
Со мной туда, где музыка играет
Для Короля и Круглого Стола.
Собратья ваши, рыцари все время
В печали пребывали оттого,
Что ваше место пустовало, но
Теперь вы вновь его займете, рыцарь!»
Когда проследовал сэр Балин в зал,
Заблудший сын, вернувшийся назад,[124]
Он словно бы попал на Небеса —
С таким его встречали ликованьем
Среди листвы, среди гирлянд цветочных
Вдоль стен и на столе. Расселись все,
И чаша с чашей встретились со звоном.
Все выпили. И чей-то сладкий голос
Приветственную песню затянул,
А остальные тотчас подхватили.
И от взлетевших мощно голосов
Над ними вдруг затрепетали стяги
Двенадцати сражений. Так однажды
Они затрепетали от приветствий,
Какими войско встретило Артура
В тот день, когда он праздновал победу.
А вскоре был и Балан принят в Орден.
И жил он жизнью более достойной,
Чем прежде, вместе с братом и другими
Воителями до тех пор, пока
Посольство от Пеллама не вернулось.
«Король мой, – доложил посол. – С трудом
В глухом бору мы отыскали замок
Пеллама. Вашим будучи врагом,
Не веруя в Христа, он постоянно
В былые годы конницу свою
Слал против вашей. Но поняв однажды,
Что ваше королевство процветает
Во славу Бога нашего Христа,
Король в пылу соперничества стал
Святых даров вседенно причащаться
И с некоторых пор вообразил,
Что происходит родом от святого,
Известного под именем Иосиф
Аримафейский[125], от того, кто первым
В Британию, чрез море переплыв,
Принес великую Христову веру.
Поэтому Пеллам стал похваляться,
Что жизнь его почище вашей будет.
Почти не ест он в набожном угаре,
Прервал сношенья с верною женой,
Не допускает в замок никого —
Ни дам, ни дев, дабы не осквернили
Они его. Сей сумрачный король
Нам показал чудесную гробницу
И в ней ковчег с бесценными костями
Великомученика. Рядом были
Венец терновый и куски креста.
Но более всего нас поразил он,
Когда нам показал копье («Его, —
Сказал он нам, – привез святой Иосиф
В Британию»), то самое, которым
Пронзил Христово тело римский воин.
Когда же мы потребовали дани,
Пеллам ответил: «В этом мире я
Дела оставил. Гарлон[126] – мой наследник.
Он и заплатит дань вам». Так что нам
Дань передал с великой неохотой,
Вас проклиная, этот самый Гарлон.
Покинув замок, мы в лесной глуши
На рыцаря убитого наткнулись,
Который сзади проткнут был копьем.
Мы рыцаря того похоронили,
И многие из нас за эту смерть
На Гарлона грешили. Но охотник,
Нам встретившийся, рассказал, что в чаще
Живет злой дух, который человеком
Когда-то был. Тот человек покинул
Товарищей из-за наветов гнусных,
Жил в полном одиночестве, пошел
Учиться черной магии и люто
Настолько рыцарство возненавидел,
Что стала демоном его душа,
Когда он умер. С той поры за то,
Что злыми языками ранен был,
Невидимый, он сзади ударяет.
Охотник показал пещеру нам,
Где обитает демон и откуда
Свои он совершает нападенья.
Там видели мы конские следы,
Но больше, к сожаленью, ничего…»
Артур воскликнул: «У меня никто
Удара не получит в спину! Мерзкий,
Безжалостный убийца! Кто найдет
Мне демона?» Воскликнул Балан: «Я!»
Но прежде, чем на поиски пуститься,
Он обнял Балина: «Любимый брат!
Не позволяй горячности своей
Тобою овладеть, когда уеду,
Ведь только я могу ее унять.
Не дай проснуться дьяволу в тебе,
Не дай ему в тебе разбушеваться.
А явится, так прочь его гони:
Сны правят нами, коли разум спит!
Ты сам себе вредишь, поверив им.
Свидетельствую силу ярких снов.
Держи себя в руках, дабы они
Не натворили разных бед. Ах, если б
Я за тебя не так боялся, был бы
Я совершенно счастлив, ибо здесь
Обрел себе товарищей прекрасных.
И ты – один из них. Так будь же этих
Великолепных рыцарей достоин.
Их уважай. Таким же будь терпимым,
Как все они в своей любви друг к другу.
Не больше ненависти, чем на небе,
Не больше зависти, чем в Райских кущах!»
Наставив брата, Балан ускакал,
А Балин за учебу принялся,
Ибо всего лишь три луны коротких
Был рыцарем Артура, а потом,
Когда избил раба, он изгнан был
Из общества на долгие года.
Он заниматься заставлял себя
Тем, что Артур считал всего важнее:
Наукой рыцарства и этикетом.
Поэтому старался постоянно
Быть рядом с Ланселотом, и когда
Тот изредка одаривал его
Улыбкой доброй и случайным словом,
Которые заставить бы могли
Заулыбаться и счастливым стать
Простолюдина, рыцаря и даму,
Вздыхал он, как вздыхает под горой,
Собой прикрывшей целую долину,
Мальчишка от рождения хромой,
Желающий увидеть горный пик,
Залитый солнцем, а ночной порой
Полярной достигающий звезды,
Ибо недавно на него взбирался
Один из жителей его деревни
(А сам-то он без помощи не мог бы
Подняться кверху и на сотню футов),
Который всем поведал о прекрасной
Земле в лазури неба, что уходит
Далеко вправо и далеко влево;
Еще нередко Балин изумлялся
Тому, насколько лучше Ланселот,
Чем он, владеет рыцарским искусством
И, тяжело вздыхая, бормотал:
«Такой его талант, рожденный кровью,
Не требует ученья. Он – от Бога.
Во мне такого нет. Зато я дрался,
Умело дрался в жесточайших битвах.
Удар мой был тяжел. Я славой венчан
За множество убитых мной в сраженьях,
А это ведь важней! Но королева
Глядит на одного лишь Ланселота
И лишь ему оказывает честь.
Ее вниманье, словно солнца свет,
От коего растешь и обретаешь
Не уходящую со смертью славу
И силу, дабы побеждать врагов,
И доброту, которую так ценит —
И даже слишком ценит – наш Король.
И я бы поклонялся королеве,
Хоть не был бы, конечно, близок ей,
Как Ланселот, ее сюда привезший.
А может, попросить мне Короля,
Дабы и мне позволил он носить
Какой-нибудь из знаков королевы,
Чтоб, глядя на него и вспоминая
О ней, я позабыл свое безумство?
Чтоб снова ожил я? Унизит разве
Гиньевру этот дар? О нет, ничуть!
В ней столько благородства! Не захочет
Она мой мрак еще темнее сделать.
О, как была добра она со мной,
Когда я возвратился! Буду смелым —
И на щите вот этом – вместо зверя
С кровавым языком и злым оскалом —
Появится прекрасный герб Гиньевры!»
Когда сэр Балин подошел к Артуру,
Король спросил: «Каким гербом украсить
Вы щит хотели б?» И ответил Балин:
«Хотел бы я короной королевы».
Она, услышав это, улыбнулась
И обернулась к Королю, который
Кивнул: «Ну что ж! Короной так короной.
Корона – тень всего лишь короля!
А это – тень от тени. Коль ему
Сие поможет справиться с безумством,
Пускай свой щит короною украсит».
«Не тень, о госпожа моя, но свет,
Горящий для меня, – воскликнул Балин. —
Не тень, о мой Король, но искра злата,
Душевного спокойствия залог».
И стал он на щите носить корону,
И рыцарство одобрило его,
И королева. И весь мир, казалось,
Наполнился музыкою прекрасной,
Которая его соединила
И с Орденом, и с Королем Артуром.
Поет сладкоголосо соловей
Лишь в мае, а затем все тише, глуше, —
И кажется, что голос стал другим.
Такое же и с Балином случилось —
Вслед за внезапной, краткой вспышкой гнева
Музыка в нем вдруг выдыхаться стала
И затихать: тогда он встретил вновь
Раба, которого до полусмерти
Избил когда-то и кого считал
Виновником изгнанья своего.
И показалось Балину, что раб
Ему излишне дерзко улыбнулся.
И снова замахнулся на него
