Наполнил рог вином и подал ей. —
Поверь, и сам я тоже – будь я проклят! —
Когда во гневе или же сраженьем
Разгорячен, не ем, пока не выпью».
«Клянусь Всевышним, – крикнула она, —
Не выпью я, покуда не увижу,
Как господин возлюбленный мой встанет
И сам со мною выпьет. Ну, а если
Не встанет больше он, то на вино
Я больше не взгляну до самой смерти!»
Услышав это, граф залился краской,
Вскочил и принялся ходить по залу,
Кусая губы. Наконец, он к ней
Приблизился и вымолвил: «Девица!
Поскольку ты любезностью моей
Пренебрегаешь, то предупреждаю:
Супруг твой, несомненно, умер. Здесь же —
Для всех мои желания – закон.
Не есть, не пить и плакать по тому,
Кто над твоей красою насмеялся,
Одев тебя в тряпье? Я поражен
Тем, что моей ты прекословишь воле!
Я терпелив, но не перечь мне больше.
Доставь мне удовольствие и сбрось
С себя ты этот нищенский наряд.
Красавица должна ходить в красивом.
Иль ты не видишь этих дам прелестных?
Как веселы они, как к ним подходит
Та фраза, что я только что сказал:
«Красавица должна ходить в красивом!»
Я требую. Иди – переоденься!»
Так граф сказал. И сразу же одна
Из этих дам пред Энид развернула
Великолепный шелковый наряд
Работы иноземной. Он, как море,
Переливался синим и зеленым,
А низ его был спереди усыпан
Сверкающими камушками гуще,
Чем луг – росой жемчужной на рассвете,
Когда за холм цеплявшаяся тучка,
Уплыв куда-то после долгой ночи,
Местечко это уступает дню.
Вот сколько было там камней сверкавших!
Но жестко вымолвила Энид, – жестче,[118]
Чем самые жестокие тираны,
Горящие отмстить за оскорбленье
Смертельное, когда пришел их час.
Сказала Энид:
«В этом бедном платье
Возлюбленный мой господин, впервые
Меня увидев, полюбил, когда
На стол я подавала в отчем замке.
И в этом бедном платье поскакала
С ним ко двору я, где меня к венцу
Украсила, как солнце, королева.
И в этом бедном платье приказал он
Мне быть, когда отправились вчера мы
За славою в поездку роковую,
Достичь в которой славы невозможно.
И в этом бедном платье я останусь
До той поры, пока мой муж не встанет
И мне не скажет, чтоб его сняла я.
Хватает горя мне и без того!
Молю вас, проявите благородство,
Не трогайте меня! Я никого,
Кроме него, не полюблю вовек.
О, будьте, ради Бога, милосердны,
Он очень плох, дозвольте быть мне с ним».
Вновь зашагал жестокий граф по залу,
Покусывая бороду свою,
Потом внезапно к Энид подойдя,
Воскликнул в гневе: «Право, все едино —
Я буду милосердным иль не буду.
Так вот тебе!» И по щеке слегка
Ударил не по-рыцарски ее.
От полной беззащитности своей
Подумала вдруг Энид: «Никогда бы
Он не осмелился меня ударить,
Кабы не знал, что господин мой мертв».
И закричала горько и истошно,
Как дикий зверь кричит, в капкан попавший,
Когда ловца в лесу он замечает.
Услышав крик, Герейнт схватил свой меч,
Лежавший рядом, на его щите
И, резко прыгнув, с маху рубанул
По смуглой шее. И скатилась на пол,
Как шар, рыжебородая башка.
Вот так погиб граф Дурм, сраженный тем,
Кого считал умершим. Все, кто был
В огромном зале – женщины, мужчины, —
Увидев, что умерший встал, вскочили
И с воплями пустились наутек,
Приняв его за призрак. И вдвоем
Они остались, и сказал Герейнт:
«Я, Энид, вел себя с тобою хуже,
Чем этот граф покойный. Я сильней
Тебя обидел. Но за беды те,
Что вместе пережили мы, я стал
Твоим втройне. Теперь скорей умру я,
Чем в верности твоей засомневаюсь.
Не знаешь ты, как я себя корю,
Хоть и слыхал вчера, что ты сказала…
Ты думала, я сплю, а я слыхал —
Слыхал слова, что ты жена плохая…
Клянусь не спрашивать тебя о том,
Что прячется за этими словами.
Тебе я верю вопреки тебе
Самой. И я, поверь, скорей умру,
Чем в верности твоей засомневаюсь».
Так Энид потрясло его признанье,
Что не смогла в ответ она найти
Ни одного приветливого слова,
Сказала лишь: «Беги, они вернутся
И умертвят тебя. Твой конь – у замка,
А мой исчез». – «Тогда ты, Энид, сядешь
За мной». – «Ну что ж, – сказала Энид, – В путь».
Покинув замок, тут же увидали
Они того достойного коня.
А конь, поняв, что больше не слуга он
Разбойника и вскоре вновь сумеет
В бою законном члены поразмять,
От радости заржал и к ним двоим,
Когда они приблизились, нагнулся.
И Энид, также радуясь ему,
Поцеловала белую звезду
На лбу его прекрасном. Тут Герейнт
Вскочил в седло и протянул ей руку.
И, на ногу его свою поставив,
Она вскочила тоже. Обернувшись,
Ее поцеловал он, а она
Руками его крепко обхватила,
И прочь во весь опор они помчались…
С тех пор как в вышине, в саду Эдема,[119]
Близ четырех священных рек впервые
Раскрылись розы, ни один из смертных
Не испытал столь чистого блаженства,
Как Энид, обнимавшая Герейнта
Под самым сердцем в этот страшный час
И знавшая, что он опять – ее.
Был влажным кроткий взор ее, но это
Не слезы были, а туман счастливый,
Как тот, что сохранял Эдем зеленым,
Когда еще не падали дожди.
И все же не настолько затуманен
Был кроткий взор ее, чтоб не увидеть
На тропке пред собою у ворот
В разбойничье жилище – одного
Из рыцарей Артурова двора,
Который так держал свое копье,
Будто напасть собрался на Герейнта.
Тогда она, не в силах позабыть
Того, что с ними было, и боясь
За жизнь Герейнта, ибо потерял он
Немало крови, крикнула с испугом:
«Не убивайте раненого, рыцарь!»
«Да это ж голос Энид!» – тот воскликнул.
Но Энид, увидав, что это Эдирн,
Сын Надда, подалась вперед дрожа,
И снова крикнула: «Не убивай,
Кузен, того, кому обязан жизнью!»
Приблизясь, Эдирн искренне сказал:
«Примите, принц, сердечный мой привет!
Я думал, вы разбойник графа Дурма.
Не бойся, Энид. Я не нападу
На мужа твоего. Я вас, Герейнт,
Люблю такой же сильною любовью,
Какой мы, люди, любим небеса,
Что очищают души нам. Когда-то,
Когда я в гордости своей вознесся
Столь высоко, что пал уже едва ли
Не в самый ад, меня вы, сбросив наземь,
Вновь подняли на высоту. Теперь
Я тоже – рыцарь Круглого Стола.
А так как графа этого я знал,
Когда и сам не брезговал разбоем,
Я послан к Дурму нашим Королем —
Король сейчас невдалеке – с приказом
Сложить оружье, распустить отряд
И, покорившись, выслушать смиренно
Решенье королевского суда».
«Король всех королей уже призвал
Его на суд, – воскликнул бледный принц. —
А что касается отряда Дурма…
Так он распущен». И Герейнт рукою
На поле указал, где в кучки сбившись,
Стояли на холмах и тут и там
Мужчины с женщинами, в страхе глядя
В их сторону. А были и такие,
Что даже удирали. И затем
Он честно рассказал: верзила-граф
Лежит убитый в замке, на полу.
Когда же Эдирн стал его просить:
«Поедем в лагерь, принц, и пусть Король
Услышит сам, что здесь произошло.
Свершили удивительного столько
Вы в одиночку!», принц залился краской,
Понурил голову и промолчал,
Боясь предстать перед смиренным ликом
Безгрешного монарха. Он стыдился
Вопросов о былом своем безумстве.
Тогда воскликнул Эдирн: «Если вы
К Артуру не поедете, то сам он
Приедет к вам». – «Довольно, – молвил принц. —
Я еду». И они пустились в путь.
В дороге Энид двух страшилась зол:
Разбойников, скрывающихся в поле,
И Эдирна. Когда он временами
Осаживал вблизи нее коня,
Она старалась в сторону отпрянуть.
На землях, где пожар уже прошелся,
Страшатся люди нового пожара
И разрушений. Он, поняв, сказал:
«Прекрасная и славная кузина!
Был у тебя, конечно, веский повод
Меня бояться, но теперь не бойся.
Я изменился. Это ты была
Той самою – невольною – причиной,
Которая заставила меня
Раздуть из искры гордости в крови
Неистово бушующее пламя.
Отвергнут Иниолом и тобой,
Я до тех пор интриги плел, покуда
Не сверг его. Затем устроил я —
С одной единственною тайной целью —
Турнир, гордясь собою, и завел
Любовницу. Влюбленным притворившись,
Я воздавал ей почести сверх меры
И звал ее «прекраснейшей из женщин».
Я, всех своих противников побив,
Так возгордился, что и сам поверил
В свою непобедимость, ибо был
Почти безумен. И когда бы я
Своей не добивался главной цели,
Давно бы твоего отца убил
И завладел тобой: я жил надеждой,
Что ты с избранником своим однажды
Придешь на мой турнир и там, бедняжка,
Узришь своим честнейшим, кротким взором,
Своими синими глазами – цвета
