Придется пока удовлетвориться этим. Пока. Грек знал, что Король сделал первый шаг в нужном направлении. Сейчас он еще продолжает цепляться за свои чистенькие ручки и романтические бредни. Но он уже и сам начал чувствовать, как напяленные им доспехи благородного рыцаря начинают давить на грудь и перекрывать воздух.
Ничего. Грек знал людей. Как бы люди не называли себя, как бы ни пытались изобразить из себя самостоятельных и независимых – наступит момент и они выбирают. Либо теряют свой лоск, либо теряют все. Король, конечно, чистюля, но он деловой человек, и ему есть что терять. И жизнь – не самая маленькая из возможных потерь.
Палач
Тишина. Не абсолютная тишина подземелья, а уютная домашняя тишина, состоящая из шума водопроводных труб, шагов соседей с верхнего этажа и голосов людей с улицы. Тишина совершенно неуместная и непонятная. Палач поймал себя на том, что просто лежит с закрытыми глазами и слушает эту тишину.
Странно, но даже это «странно» шевельнулось в его мозгу вяло и необязательно. Было такое чувство, что он выпал из этого мира на какое-то время и теперь ему предстоит снова привыкать к этому миру, к его звукам и запахам.
Очень отстраненно Палач подумал о том, что такое странное и расслабленное состояние для него не свойственно. Он не мог вспомнить, когда в последний раз лежал вот так, покачиваясь на волнах покоя, и просто слушал окружающий мир, не пытаясь выделить из общего фона признаков возможной опасности.
Опасность… Не достаточно резко и конкретно. Опасность. Опасность. Наконец в мозгу Палача включился замораживающий центр самоконтроля. Опасность. О ней нельзя никогда забывать, это слово должно постоянно звучать в мозгу, напоминая о необходимости быть всегда настороже.
Дважды за день мелькнуло рядом одно и то же лицо – опасность. Слишком пристальный взгляд – опасность. Резкое движение собеседника, странный привкус напитка, посторонний запах в твоей комнате, легкий щелчок в телефонной трубке – опасность, опасность, опасность. Палач был готов к тому, что в любой момент эта самая опасность может возникнуть вне его, атаковать и попытаться уничтожить.
Она может выглядеть как угодно, может маскироваться и притворяться, но одного опасность не может изменить, не может спрятать своего очень важного признака – она всегда приходит извне. Она – порождение внешнего мира, мира людей, слабых и грязных. Поэтому ей никогда не удастся застать его врасплох. Он всегда готов к этому нападению и знает, как на него реагировать.
Но что делать, когда удар идет изнутри, когда подводит то, что Палач всегда считал самым надежным в мире – он сам.
Палач осторожно встал с кровати, стараясь не потревожить Дашу. Можно было обвинить во всем ее, ее неожиданный срыв и необходимость вывести ее из кризиса. Но если Даша только его оружие, то как можно ее обвинять? Для себя Палач уже давно решил, что оружие не может нести ответственность за совершенное. Так он снимал с себя ответственность, но сейчас это делало его виноватым.
Палач сильно потер лицо руками. Подошел к окну. Солнце уже не слепило. До наступления темноты еще было много времени, но горы встали между солнцем и раскаленным за ночь городом, и как ширма, не останавливая свет, делали его более мягким.
Наступал момент, которое Палачу, несмотря на его отвращение к летним курортам, почти нравилось. Люди, получив ежедневную порцию солнечной радиации, расходились по домам и оставались там в ожидании ночи.
В любое другое время и в любом другом месте ночь прекращала истерическую активность людей, но на курортах наступление темноты только открывало второй ежедневный приступ веселья.
Днем солнце выдавливало толпы людей из домов словно зубную пасту из тюбика. Однородная масса ползла по улицам к пляжам и там застывала с небольшим перерывом на обед, когда под открытым небом оставалось только безумное солнце и безумцы, в это солнце влюбленные. Когда солнце садилось, людей на улицу как вакуумом высасывало опустевшее небо, и будто мухи, люди летели на огни и запахи набережной, и будто мухи бесформенным облаком зудели в неподвижном ночном мареве до тех пор, пока усталость наконец не укладывала их в постели. До утреннего приступа курортного безумия.
Вот эту паузу между солнечным безумием и ночным сумасшествием и старался использовать Палач для того, чтобы хоть на несколько минут прийти в себя от постоянного напряжения и чувства брезгливости. Иногда, когда позволяли обстоятельства, он просто сидел и наблюдал, как меняет небо свой цвет от полуденного оттенка расплавленного олова до черного цвета наступившей ночи.
Потом на небе появлялись звезды и толпы людей снова начинали предаваться радостям жизни. И ее гнусностям.
Остывающий цвет неба сулил прохладу, но Палач слишком хорошо знал, что и ночь не принесет облегчения. На небе уже давно не появлялись облака, и две недели воздух оставался неподвижным.
Пыль, поднимаемая автомобилями и людьми, запахи и даже звуки оставались над городом, и если ночь в этом смысле чем-то отличалась от дня, то только тем, что днем весь этот чад поднимался к небу, закрывая его белесой дымкой, а ночью все это оседало легчайшей пылью на ничего не подозревающий курорт. В следующий день все это взлетит снова и снова упадет на следующую ночь и так до тех пор, пока вся грязь и все нечистоты города окажутся в воздухе, и люди не начнут ходить, разгребая застывающий воздух перед собой руками, пока каждый вдох не станет проникать в легкие с шуршанием, пока…
Либо пока небо не смилостивится и не смоет всю эту грязь дождем. На землю обрушатся потоки, и все-все будет смыто и утоплено, все будет снесено и разрушено, все…
Палач встряхнул головой. Плохо, он никак не может вернуть себе ясный взгляд на окружающее, он слишком подвержен эмоциям. Все это застало его врасплох. Будто он перепрыгивал пропасть, и на полпути тело его сковало параличом. Полет все еще продолжается, но уже понятно, что на финише будет не приземление, а падение.
Палач поймал себя на том, что движется медленно и осторожно, будто боится разорвать плавающую в комнате тишину. Тысячи липких невидимых нитей облепили его тело, сковывали его движения и даже его мысли.
Сняв на ходу с себя остатки одежды, Палач вошел в ванную, стал под душ и повернул вентиль крана. Холодная вода резко ударила его по лицу. Палач стоял под режущим холодным душем с закрытыми глазами. В мозгу его все еще звучал тихий голос семнадцатилетней Даши: «Я тебя люблю, слышишь, Слава, люблю. Я тебя всегда любила. Слышишь, Слава, слышишь?». Этот голос звучал так явственно, что Палач зажал уши руками. «Я тебя люблю…» – голос продолжал звучать.
Палач сильно ударил в белый кафель стены. Левой рукой. Потом удивленно поднес руку к глазам. Клочки разорванной кожи, быстро набухавшие ягоды крови и белесые ссадины там, где кровь выступала недостаточно быстро. Боль запаздывала, но возникла вдруг простая мысль, разом стершая слабый Дашин голос в его голове. Он ударил в стену левой рукой, сильно, разбивая в кровь костяшки пальцев, ударил слепо, но… он бил левой рукой. Даже в истерике он берег свою рабочую руку.
Палач смотрел на кровь, стекающую по его руке, на следы крови, смываемые брызгами воды с кафеля стены, и думал, что он прав, что он действительно не человек, что он оружие, раз даже в минуту неестественной слабости помнит о своем предназначении.
Он должен убивать, а для этого ему понадобится правая. Палач выключил воду, осторожно, чтобы не испачкать полотенце, вытерся. Так же осторожно он оделся, тихо подошел к спящей Даше и внимательно посмотрел в ее лицо. Даша спала очень тихо. Ее лицо было умиротворено и выражало… Палач резко отвернулся. На лице Даши было выражение счастья.
Теперь она будет спать, подумал Палач. Она всегда спит после этого. Палач решительно отбросил мысль о том, что сегодня все происходит не так.
Прежде чем Даша проснется, он успеет вернуться или пришлет Володю. Палач вышел из номера, прикрыл за собой дверь. Возле стола дежурной по этажу стояла молодая женщина. Палач мельком взглянул на нее и спустился по лестнице в вестибюль.
Как бы Палач не пытался убедить себя в том, что спокойствие вернулось, но это было не так. Палач не обратил внимания на изучающий взгляд молодой женщины и на бегающие глаза дежурной по этажу. И он даже не услышал, как дежурная громким шепотом сказала:
– Вот, Марина, это ее клиент.
Суета
Прихода Марины Ольга Семеновна Мусоргская дождалась с трудом. Желание сообщить о появлении чужой проститутки было даже сильнее желания получить с той процент. В первую минуту Ольга Семеновна действительно была готова молчать, если бы пришлая блядь отстегнула ей немного от своего гонорара. Ведь не за копеечную же зарплату здесь сидит жена старшего лейтенанта милиции. Муж и так приносит в дом достаточно денег, чтобы не чувствовать в них особого недостатка.
