чести, обязательствах и порядочности по отношению к своим подчиненным. Их использовали, пока они представляли какую-то ценность, а потом отворачивались от них – без угрызений совести и компенсаций”.
Берзин лично опросил Зорге в своем кабинете в штаб-квартире Центра по адресу: Большой Знаменский переулок, 19, заурядном двухэтажном особняке в нескольких сотнях метров от Кремля. Берзин внимательно выслушал доклад агента Рамзая о сотрудниках его шанхайской агентуры: японском журналисте Хоцуми Одзаки, китайском ученом Чэнь Ханьшэне и рыжеволосой Ирен Видемайер. Агнес Смедли проделала “отличную работу”, докладывал Зорге. Была еще и немецкая домохозяйка Урсула Гамбургер, подававшая большие надежды в разведке. Манфред Штерн также положительно отзывался о подопечной Зорге. У Берзина сложилось хорошее впечатление об агенте Соне.
Неделю спустя в Шанхае Урсулу вызвали на встречу с Гришей Герцбергом и преемником Зорге Карлом Риммом. Из Центра поступило сообщение – нечто среднее между приглашением, предложением и приказом. “Будете ли вы готовы отправиться в Москву на курс подготовки? – спросил Римм. – Он продлится по меньшей мере полгода. Гарантировать, что по завершении курса вы вернетесь в Шанхай, мы не можем”.
Смысл прощальных слов Зорге – “У тебя все только начинается” – наконец стал ясен. Должно быть, он “доложил все разведывательному управлению РККА”, порекомендовав ее для дальнейшего обучения. Это было лестно, но, безусловно, непрактично. “А как же Миша?” – спросила она.
“Согласиться на это предложение вы можете только при условии, что не будете брать ребенка с собой, – без обиняков объяснил Римм. – Нельзя рисковать и везти его в Советский Союз, где он неизбежно выучит русский язык”. Здесь действовала элементарная, пусть и жестокая, логика. После обучения в Москве она должна как ни в чем не бывало вернуться в гражданскую жизнь, чтобы никто не знал, где она была. Миша на лету схватывал языки: немецкий от родителей и пиджин, гибрид китайского и английского, на котором изъяснялись многие городские жители Китая, от няни. Если ребенок вернется, зная хоть несколько слов по-русски, тайна будет раскрыта.
Урсуле еще никогда не приходилось принимать столь трудных решений, ведь по сути ей предстояло сделать выбор между ребенком и идеологией, семьей и шпионажем.
“У меня не возникало даже мысли отказаться от работы”, – писала она в дальнейшем. Как религиозный фанатик, она обрела единственную непоколебимую веру, вокруг которой вращалась вся ее жизнь. Приход к власти Гитлера, рост японской агрессии и постоянные убийства китайских коммунистов лишь упрочили ее решимость бороться с фашизмом. Курс подготовки ознаменует серьезность ее намерений. Возможно, она снова встретится с Рихардом Зорге. По правилам Центра, агентам и офицерам было запрещено контактировать друг с другом при выполнении разных заданий. Она не могла писать ему, а он ей. Но оставался шанс, что он все еще в России. Еще задолго до его отъезда из Шанхая она понимала, что Зорге, неутомимо искавший приключений на стороне, уже остановил на ком-то свой выбор. Она понимала, что он, вероятно, не любил ее – да и всех остальных своих женщин. Но она жаждала снова с ним увидеться. Честолюбие, идеология, приключения, романтика и политика слились воедино, став основой ее решения: она поедет в Москву, столицу коммунистической революции. “Я согласилась не раздумывая”, – писала Урсула. Но где же будет жить Миша? Берлин даже не обсуждался. Оставить ребенка в Шанхае тоже было невозможно – Урсулу предупредили, что она вряд ли туда вернется. После долгого обсуждения с Руди они решили, что Миша проведет следующие полгода с бабушкой и дедушкой по папиной линии в их шале в Чехословакии под вполне понятным предлогом, что “перемена климата” пойдет ребенку на пользу. Разлука с остававшимся в Шанхае Руди не должна была вызвать лишних вопросов, так как “иностранцы часто отправляли своих жен с детьми из Китая в длительный отпуск домой в Европу”. Руди верил, что их брак можно спасти. Его приверженность коммунизму с каждым днем становилась все сильнее. Раз советская разведка требует, чтобы Урсула поехала в Москву, он не будет (и, вероятно, не сможет) ей препятствовать. Его родители будут заботиться о Мише, а Урсула, пройдя обучение в России, заберет сына; семья вновь будет вместе, и они начнут все сначала. На это Руди и надеялся. Когда пришло время прощаться, он сжимал ребенка в объятьях, пока тот не вывернулся из его рук.
Глубокий след от разлуки с двухлетним сыном останется у Урсулы на всю жизнь. До конца своих дней она оправдывала это вынужденное решение, но сама себя так и не простила.
18 мая 1933 года Урсула с Мишей взошли на борт норвежского лесовоза, направлявшегося во Владивосток. Как раз перед поднятием якоря появился Гриша с большим, закрытым на замок чемоданом, где лежали документы, которые нужно было доставить в Центр. Во время долгого путешествия Урсула читала малышу детские стишки и рассказывала разные истории. Они часами болтали с жившей в клетке на палубе канарейкой. “Сердце у меня сжималось при одной мысли о расставании”, – писала она. Было тепло, воздух был наполнен запахом леса, который перевозило судно. “Миша будет в любящих бабушкиных руках, – говорила она сама себе. – Горный воздух пойдет ему на пользу”.
В порту Владивостока их встретил советский морской офицер, проводивший их на поезд до Москвы. В первую ночь в маленьком купе Миша никак не мог угомониться, стук колес не давал ему покоя. “Я лежала на койке рядом с ним, пока он не уснул у меня в объятьях, и я снова осознала, как трудно мне будет расстаться со своим сыном”. Девять дней спустя они приехали в Москву и передали чемодан ожидавшим их служащим, перед тем как сесть на другой поезд, в Чехословакию, где уже на такси они добрались до маленькой деревни Гренцбауден.
Макс и Эльза Гамбургеры, теперь постоянно жившие в Чехословакии, горячо встретили мать и дитя. Роберт Кучински за несколько месяцев до этого покинул шале и теперь находился в Англии. “Я сказала родителям Руди, что мы думаем перебраться в Советский Союз”, – писала Урсула. Она объяснила, что проведет несколько месяцев в Москве, чтобы понять, что к чему. Гамбургеры “были не в восторге от этого плана”, но согласились заботиться о внуке столько, сколько потребуется.
Через несколько дней из Берлина приехала мать Урсулы.
Долгожданная встреча со старшей дочерью и первым внуком должна была обрадовать Берту Кучински, но бедная женщина находилась в совершенной растерянности. За несколько месяцев, последовавших за бегством Роберта, притеснения со стороны нацистов лишь набирали обороты. Гестаповцы вернулись в Шлахтензее, требуя сообщить, куда уехал Кучински. В доме Юргена также проходили
