Корпус 576 Судоверфь Уилера 1934 Бруклин, Нью-Йорк На верфях Уилера строили отличные яхты. Задержавшись у штурвала, Хемингуэй перечислил органы управления, не спуская с меня глаз и пытаясь понять, говорят ли мне что-либо эти названия. На панели штурвала была еще одна табличка — «Силовая установка Норзманн», и под ней четыре стрелочных указателя: тахометр, датчики уровня масла и температуры, а также амперметр. Слева от штурвала располагалась вертикальная панель освещения. Ее кнопки, от верхней до нижней, были обозначены следующим образом: СТОЯНОЧНЫЕ ОГНИ, ХОДОВЫЕ ОГНИ, ТРЮМНАЯ ПОМПА, СТЕКЛООЧИСТИТЕЛИ, ПРОЖЕКТОР-ИСКАТЕЛЬ. На одной из опор кабины висели хронометр и барометр.
Хемингуэй вытянул руку, как бы представляя меня яхте.
— Ты заметил, что я пристроил наверху ходовой мостик?
— Да.
— Оттуда можно направлять яхту и менять обороты двигателей, но запускать их можно только здесь. — Он указал ногой на две кнопки в палубе.
Я кивнул.
— Два двигателя?
— Ага. Разумеется, оба дизельные. Основной двигатель — «крайслер», семьдесят пять лошадей. Вспомогательный — сорокасильный «лайкоминг». Как только яхта набирает скорость, я отключаю «лайкоминг», чтобы уменьшить вибрацию. «Крайслер» установлен на резиновых опорах. — Его огромная ладонь легла на рукоятки дроссельных заслонок. — «Пилар» способна остановиться, пройдя путь, равный собственной длине, и развернуться на месте при выключенных двигателях.
Я вновь кивнул:
— Но зачем вам второй двигатель?
— Запас карман не тянет, — проворчал Хемингуэй.
У меня на этот счет было иное мнение. Я не видел смысла в том, чтобы увеличивать вес судна и усложнять уход за машинами — разумеется, если главный двигатель поддерживается в хорошем состоянии, — но промолчал.
Хемингуэй вновь вышел на солнце. Гест и Ибарлусия отодвинулись в сторону. Фуэнтес обошел рубку и опустился на Колени у носа яхты, готовый отвязать причальный конец.
— Ширина кубрика — двенадцать футов, длина — семнадцать, — сообщил Хемингуэй.
Я посмотрел на удобные кресла и скамьи вдоль переборок длинного помещения.
Хемингуэй прошел назад и постучал по кормовому люку.
— Топливный бак вмещает триста галлонов, емкость для питьевой воды — сто пятьдесят. В случае необходимости мы можем разместить в каюте еще пару сотен галлонов в оплетенных бутылях и бочках. В носовом кубрике две двуспальные койки, вдобавок имеются еще два помещения со спальными местами — они оборудованы отдельными гальюнами. Не вздумай спускать в очко туалетную бумагу — она засоряет помпы.
Бросай ее в иллюминатор. В камбузе установлены ящик со льдом и трехконфорочная спиртовая плита. — Он указал в сторону носа. — Ты мог заметить, что я устроил ларь для хранения рыбы и срезал корму до высоты трех футов над водой.
Я щурился на ярком солнце и молча ждал продолжения.
Гест и Ибарлусия наблюдали за мной.
— Вопросы? — осведомился Хемингуэй.
Я покачал головой.
— В маленьком носовом кубрике есть две полки, которые мы называем погребком, — сказал Уинстон Гест.
Я посмотрел на него:
— Почему?
— Мы держим там спиртное, — любезным тоном объяснил миллионер и просиял.
— При спокойном море «Пилар» может делать до шестнадцати узлов, хотя обычно я держу восемь, и имеет запас хода около пятисот миль с экипажем из семи человек, — продолжал Хемингуэй, пропустив мимо ушей замечание Геста. — Есть вопросы? — повторил он.
— Почему вы назвали яхту «Пилар»? — спросил я.
Хемингуэй поскреб щеку.
— Это имя носит один из персонажей «По ком звонит колокол», — объяснил он. — Оно мне нравится.
Пэтчи открыл холодильник и достал пиво. Дернув колечко, он вскрыл банку, приподнял ее и, улыбаясь, посмотрел поверх ободка.
— А по-моему, ты говорил мне, Эрнестино, что это было интимное имя твоей второй сеньоры Полины.
Хемингуэй сердито посмотрел на него и, повернувшись ко мне, сказал:
— Отдай кормовые концы, Лукас. Волфер, отправляйся в рубку и запусти машины. Я поднимусь на мостик и выведу яхту из порта. Пэтчи, ты можешь хлебать свое пиво — ради всего святого, ведь сейчас только половина десятого утра! — и валяться в тени. Мы разбудим тебя, когда доберемся до места, где водятся марлины.
Ибарлусия улыбнулся и с громким чмоканьем хлебнул пива. Гест побрел в рубку, продолжая позвякивать мелочью.
Фуэнтес бесстрастно наблюдал за нами с носа. Хемингуэй с неожиданной для столь крупного человека ловкостью взобрался по веревочной лестнице. Я отправился на корму отдавать швартовы.
Они явно что-то затевали. Во время нынешней прогулки меня ждало какое-то испытание.
Мы с Фуэнтесом отвязали канаты, свернули их в бухты и доложили об этом Хемингуэю. Взревели оба двигателя «Пилар», завертелись спаренные винты, и яхта медленно двинулась к выходу из порта, в открытое море.
* * *
Утром в субботу, вскоре после восхода, я услышал, как Хемингуэй и Купер плещутся в бассейне, потом — их голоса на террасе и, наконец, звук «Линкольна» Хемингуэя, на котором уехал Купер. Поскольку во флигель еще не завезли продукты, я полагал, что меня накормят в главном доме вместе со слугами, но прежде чем появиться на кухне, дал Хемингуэю и Марте время позавтракать.
Хемингуэй пришел на кухню, когда я допивал вторую чашку кофе под неодобрительные взгляды Рене и повара Рамона.
— Сегодня утром я пишу, — ворчливо сказал мне Хемингуэй. — Попытаюсь закончить к обеду, чтобы познакомить тебя кое с кем из агентов «Хитрого дела». — В руке он держал бокал, судя по виду — виски с содовой. Было без пятнадцати восемь утра.
Хемингуэй поймал мой взгляд.
— Осуждаешь меня, Лукас?
— Я не в том положении, чтобы кого-нибудь осуждать, — негромко произнес я. — Если вам хочется спозаранку глотать спиртное, это ваше дело. Вдобавок вы находитесь в своем доме, а значит — это вдвойне ваше дело.
Хемингуэй поднял бокал.
— Это не выпивка, — осипшим голосом сказал он. — Это лекарство против головной боли... — Он улыбнулся. — А здорово мы вчера потрепали Стейнхарта, а, Лукас?
— Еще бы, — ответил я.
Хемингуэй подошел к столу и взял кусок бекона с поджаренным хлебом, который я приготовил для себя. С минуту он молча жевал.
— Вы ведь считаете «Хитрое дело» чем-то вроде игры, забавы, ведь правда, специальный советник Джозеф Лукас?
Я ничего не сказал, но вряд ли мой взгляд опроверг его утверждение.
Хемингуэй проглотил бекон и вздохнул.
— Видишь ли, я сейчас работаю не над собственной книгой. Я редактирую антологию. Сборник под общим названием «Люди на войне». За пару последних лет я перечитал целую гору дерьма, которое этот парень Уортелс из Крауна считает Военной литературой. Они уже опубликовали массу подобного хлама. Вроде глупого, насквозь фальшивого рассказа Ральфа Бейтса о женщинах-пулеметчицах. Ничего подобного не было. Полная ерунда. И в то же время они отказались напечатать великолепный роман Фрэнка Тинкера о трагедии в Брихуэде.
Хемингуэй на секунду умолк, но я не имел ни малейшего понятия о названных им произведениях и ничего не сказал.
Он пригубил скотч с содовой и жестко посмотрел на меня.
— Что ты думаешь о войне, Лукас?
— Я никогда не носил форму, не сражался на фронте и не имею права судить об этом.
Хемингуэй кивнул, не спуская с меня глаз.
— А я носил форму, — сказал он. — В двадцатилетнем возрасте меня тяжело ранили. Пожалуй, я видел больше войн, чем ты — голых баб. И хочешь знать, что я думаю о войне?
Я молча ждал.
— Я считаю, что война — это мерзкая ловушка, в которую старики заманивают молодежь! — выпалил Хемингуэй, наконец отведя взгляд. — Это чудовищная мясорубка, через которую бессильные старые пердуны пропускают крепких молодых парней, чтобы избавиться от соперников. Война — настоящий кошмар, полный храбрости, величия и красоты. — Он допил виски. — Думаю, мой старший сын окажется достаточно взрослым, чтобы пойти на эту мерзкую, бессмысленную войну, — пробормотал Хемингуэй, словно обращаясь к самому себе. — Патрика и Джиджи постигнет та же участь, если война затянется надолго. А я полагаю, что так оно и будет. — Хемингуэй подошел к двери и вновь посмотрел на меня. — Я буду работать над введением до полудня. Потом мы вместе встретимся кое с кем из полевых агентов «Хитрого дела».
* * *
«Полевой агентурой» Хемингуэя оказалась разношерстная компания бродяг, собутыльников и старых приятелей, о которых Боб Джойс узнал из уст писателя, а я — из досье Гувера под грифом «О/К», в их числе — Пэтчи Ибарлусия и его брат, которые должны были действовать в качестве разведчиков в промежутках между матчами хай-алай; младший брат доктора Герреры Сотолонго, Роберт, которого Хемингуэй называл Синдбадом-мореходом; эмигрант из Каталонии по имени Фернандо Меса, работавший официантом и время от времени помогавший Хемингуэю управляться с яхтой; католический священник Андрее Унцзайн, плевавшийся при всяком упоминании о фашистах; несколько рыбаков из гаванских доков; два богатых испанских дворянина, проживавших в больших усадьбах на холмах, расположенных ближе к городу, чем финка Хемингуэя; целый выводок шлюх не менее чем из трех гаванских борделей; несколько портовых пропойц, провонявших ромом, и слепой старик, который днями напролет просиживал на Парк-Сентрал.
