они бегом устремляются к линии рогаток и стараются по максиму снести заграждение, раскидав его в стороны. В это же время защитники града открывают ворота, забрасывают ров у подошвы башни заранее запасенным хворостом, бревнами, мешками с землей и даже снегом, сталкивают вниз груженые телеги — а поверху оперативно накидывают настил! И затем из детинца вылетает максимальное число всадников, прорывающихся по направлению к ханскому шатру расчищенным от рогаток коридором! При этом хотя бы полсотни верховых (из числа севших на лошадей ополченцев) сжигают уже построенные катапульты! А с противоположной от нас оконечности леса выходят и вступают в бой те пешие ратники, на кого верных боевых коней как раз не хватило — если такие вообще найдутся…
Ну, и с реки уже привычно атакует отряд Захара Глебовича, отрезая стоянку ворога от выпасов. Его сотня конных дружинников вдвое сократилась в схватке с тургаудами — но лошадей, в отличие от людей, пало меньше, и уцелели все седла. Взамен раненым и убитым животным наши взяли наиболее крупных половецких жеребцов из угнанных табунов, а место павших ратников заняли новые дружинники. Так что сотня кавалеристов в нашем отряде уцелела; во время марша скакунов вели следом за лыжниками пол уздцы. Когда же вои поравнялись с колонной поганых, то лошадям для верности стянули морды ремнями — впрочем, из-за шума животных на реке поганые вряд ли бы что-то услышали… Но, как говорится, береженого Бог бережет!
А казака сабля стережет…
Итого, мной планировался удар сразу с четырех сторон по лагерю поганых — но жизнь внесла в эти планы свои коррективы. Впрочем, впервые эти коррективы были столь для меня удачны!
Уже ближе к полуночи вернулся первый отправившийся в Пронск посыльный, честно покаявшийся в том, что возвращаться в рассеивающихся сумерках не решился, а весь прошедший день провел с оставшимися в граде родными… За что был тут же милостиво прощен — а уж когда ратник поведал, что в град перед самой осадой прибыл боярин Коловрат с тремя сотнями отборных панцирных гридей из числа своей личной охраны и черниговских добровольцев, я смущенного воя едва не расцеловал! Кроме того, в крепости осталась вся княжеская дружина (как я и предполагал) в восемь сотен всадников — а вдобавок, шесть сотен ополченцев. Посыльный также донес до меня и решение князя Всеволода по скорректированному предложению — он оставит в граде четыре сотни ополченцев и сотню лучших стрелков из числа дружинников. Остальные же пешцы разберут рогатки, как я и предложил, а практически все всадники — более тысячи конных гридей (!) — ударят по лагерю единым кулаком, прорываясь к ставке темника!
Хороший план, хотя атаки с четырёх сторон уже не получится. Впрочем, таран многочисленной конной дружины будет даже эффективнее, чем если бы половину её спешили да заставили бежать от леса…
Уже наедине гридень поведал мне и о княжне Ростиславе. Оказалось, что Всеволод Михайлович проявил неожиданную принципиальность в делах семейных — и рискуя гибелью своего рода, оставил в Пронске и дочку. Ибо раз в осажленном граде остались и его подданные со своими чадами, раз остались в нем и семьи ратников, то негоже князю отсылать собственную дочь в Рязань! Гриди должны верить в то, что сумеют отбиться и защитить Пронск — а как же им в это верить, коли Всеволод попытается спасти Ростиславу, удалив её из осажденной крепости?!
Н-да, не ожидал я от него подобного — впрочем, думаю, немалую роль сыграло то, что для дочери уже не осталось воев, коих можно было бы выделить в сопровождении и оберегать в дороге. Думаю также и то, что при необходимости князь обязательно воспользуется тайным подземным ходом, удалив Ростиславу из обречённого детинца…
А так молодец, сильный ход для поддержания воинского духа!
…Сотни русичей разом устремилась на лыжах вперед, компактной коробочкой в двадцать восемь дружинников по фронту — и столько же в глубину. Вои стараются не отставать друг от друга — и хотя впереди бегут самые ходкие, и держать их темп ой как непросто (в том числе и мне), мы не растягиваемся в цепочку, силясь как можно быстрее преодолеть разделяющее нас с татарским лагерем расстояние. Мгновенно взопревшие, с трудом держащие дыхание — и все одно хватающие ледяной воздух ртом…
Бежим.
Бежим безмолвно, стараясь не выдать себя лишним шумом — лишь легкий хруст утоптанного копытами сотен лошадей снега да дружное сопение выдает нас… Но этих звуков совершенно точно недостаточно, чтобы разбудить крепко спящих поганых!
И вот уже в каких-то трех десятках шагов впереди буквально выросли шатры степняков — и никакого шума, никакой тревоги! Не заметили нас, все сработало!!! А меж тем по цепочке гридей уже стремительно распространяется команда Кречета:
— Расходимся. Режем спящих. Не шумим!
Первые шатры достаются следующим впереди быстроногим гридям, все-таки оторвавшимся под конец броска по заснеженному полю. Эх, хорошо бы было подрубить придерживающие юрты веревки, да спокойно переколоть копьями всех, кто начнет метаться под тяжесть упавшего сверху полотна! Но пусть и временные, жилища кочевников собираются все же из деревянного корпуса-решетки, поверх которой стелется войлок. А потому на каждый крупный шатер выделяется десяток воев, на те, что поменьше — по пятерке. Наш десяток, к примеру, для удобства поделен между мной и Микулой (как сотник я для своих воев пока просто не нужен). И сейчас мы спешно бежим вперед, все еще на лыжах, стараясь успеть пройти как можно дальше прежде, чем поднимется тревога…
Но вот впереди показались два небольших шатра, еще не занятых дружинниками. И я коротко, глухо бросаю своим:
— Делимся!
После чего направился к стоящей справа юрте, на ходу бросив на землю лыжные палки — а затормозив, принялся освобождать крепления на ногах. И именно в этот миг из шатра вышел ежащийся от холода степняк — видать, по малой нужде.
Мы всего на мгновение встретились взглядами — и еще не успевший все осознать, но сильно испуганный половец дернулся назад, уже открывая рот для упреждающего крика… Рывком сорвав нежелающее поддаваться крепление на правой ноге, я буквально прыгаю вперед, уже в движении достав нож из ножен! Но прежде, чем я настиг бы противника — и прежде, чем он успел бы закричать во весь голос! — слева, совсем близко с моей головой, пролетело что-то увесистое… Тяжелый удар — и тут же тихий сип кипчака, осевшего в снег; из груди его торчит топорище удачно брошенного одним из дружинников чекана.
Зябко передернув плечами (мог и в меня попасть!), но даже не посмотрев назад — просто нет времени — я устремляюсь ко входу в юрту, перехватив
