Но убежавшим неизбежно пришлось бы превращаться в обычных жителюдей, а я не уверен, что такое превращение происходит безболезненно. Знание, полученное от Учителя, никуда не исчезает, а оно совсем не то знание, что помогает выращивать овощи или ловить крабов.
Но для чего идти куда-то пешком, за тридевять земель? Чтобы увидеть воочию то, что можно легко узреть в мысленном Путешествии? Чтобы принести красивый камушек или раковинку с берега Моря?
Но каждый старший ученик мог, протянув руку, взять любую из них. Любую, кроме тех, брать которые нельзя; которые могли как-то повлиять на Будущее, оставаясь на предназначенном им месте.
Но их легко чувствуешь, а некоторые даже и не возьмешь, несмотря на все прилагаемые усилия. И я не уверен, что смог бы их взять, даже окажись рядом в реальном облике, а не в ментальном. Они принадлежат Закону, а Закон изменить невозможно.
И разве можно ученикам превращаться в обычных жителюдей? Ведь они давно вышли из их среды, и, пока Искра не угасла, должны оставаться самими собой. Движение вспять невозможно.
Но похожее иногда происходило. Пусть не вспять, но… тогда куда, вбок? Вниз? Нет, внизу Подземные. Значит, куда-то в сторону. Не помогал ли в подобном движении блеск того жёлтого металла? Опять же: какую власть он имел на отдельных караванщиков, и почему? Откуда появлялась его власть?
Однажды подобные искатели жёлтого металла появились на границах Общины. Но они пришли не с товарами.
Почему? Что стало причиной их прихода? Чем вызван визит незваных гостей, какими мыслями и поступками жителюдей? О чём они думали, если их мысли вызвали появление опасных странников на границах Общины?
Я привык искать истоки событий внутри Общины, а не вне. Подобно тому, как Хищники, возможно, появляются из-за того, что кто-то из жителюдей возненавидел себе подобного, и его ненависть оказалась уловленной, аккумулированной одним из моих учеников, оказавшимся наиболее чувствительным членом Общины.
А когда ненависти становится слишком много, ему приходится превращаться в Хищника.
Опять же: почему обычно спокойные жителюди начинают вдруг ненавидеть друг друга? И почему кто-то из учеников улавливает их ненависть и превращается в Хищника? Неужели и это есть Закон?!
Тогда, получается, Хищник приносит себя в жертву ради того, чтобы остальные члены Общины не перервали друг другу глотки? Ему приходится брать на себя такую тяжесть. Он собирает в себе всё зло, медленно проявляющееся в жителюдях, а затем показывает его им. Но они не узнают своё зло, хотя начинают и бояться его, и бороться с ним.
Странно: вне себя они видят и распознают зло, сражаются с ним, а внутри не видят, не замечают и не борются. Может быть, потому, что в них нет Искры? Или потому, что им трудно отделить своё зло от себя?
Поэтому не всё и не всегда было гладко в Общине и её окрестностях. Хотя и получше, чем в других местах: в Путешествиях по свету я натыкался на непонятные картины, когда одни люди нападали на других со странными предметами в руках, напоминающими лезвия кос; либо бросали друг в друга острые охотничьи дротики или стреляли из луков.
Но у нас охотники никогда не стреляют друг в друга, и не метают дротики! Нет, на празднествах они, конечно, могут разыграть сценку из предстоящей, или когда-то прошедшей охоты. Но тогда одни представляют охотников, а другие – оленей и кабанов. И тогда стреляют стрелами с кожаными наконечниками. И из упавших не течёт кровь!
А здесь все наконечники и орудия были металлическими, и легко входили в тело жертвы. Какое неразумное применение столь тяжело достающемуся металлу!
И они убивали друг друга, как охотники убивают дичь, но не поедали, как следовало ожидать. И это было ещё более странно: если безумие настолько охватило людей, что они вместо плугов и кос изготовляют орудия для убийства себе подобных, то очевидно, что пищи не хватит на всех: к нехватке орудий труда прибавляется нехватка работников; некому и нечем становится пахать землю и убирать урожай.
Но, поскольку пищи не хватает, почему они не поедают убитых? Какая практическая польза заключалась в кровавых схватках? Для чего они убивали? Ради развлечения? Но убитые не могли оценить чьего-то грандиозного замысла, да и израненные победители выглядели не лучшим образом. И зрителей в местах кровавых схваток, признаться, я не замечал.
Или они убивали тех, кому не хватало еды? Но если бы вместо взаимоубийства они тратили силы на производство пищи, её бы всем хватило.
Сколько я ни наблюдал подобные побоища, я решительно не мог понять их смысл, а потому старался не вмешиваться: в конце концов, может быть, то был сознательный Выбор жителюдей той страны. А что я мог знать о чужих обычаях? Ничего.
Но однажды ученики сообщили мне, что к нашей Общине приближается группа точно так же вооружённых людей – с лезвиями кос и длинными дротиками. Они не были ни караванщиками, ни купцами. Но в их мыслях таилась жажда жёлтого металла.
Я вышел им навстречу, когда они продвигались по горной дороге. Впереди конного отряда, на высокой вороной лошади ехал предводитель в сверкающем одеянии. Глаза его и его спутников были пусты. Я привык встречать такие взгляды.
Завидев меня и учеников – со мной пришли все: и большие, и маленькие – всадники остановились.
Я посмотрел в них глубже, и мне стали ясны их помыслы и желания. Да, ментальное восприятие позволяет обозреть реальность по-новому, а реальное делает ментальность особо прозрачной. Поэтому нелепы споры о том, какое важнее.
Их было немного, всадников, десятка три-четыре. Поэтому, наверное, я справился быстро.
Прежде всего я отмёл лежащее сверху желание убивать: у людей не может быть такого желания, оно привнесено снаружи, может быть, от неправильно убитых зверей, или… или от Хищников.
Я ведь не знаю, куда деваются убитые Хищники, вернее, их ментальности. Я могу лишь предполагать, что рассеянная ментальность убитого Хищника не переходит сразу в другого – новому Хищнику просто неоткуда взяться, – а сначала может быть подхвачена одним или несколькими жителюдьми, которые после этого становятся не вполне похожими на жителюдей. Тогда понятна будто беспричинно возникающая у них ненависть.
Ничто ведь не исчезает бесследно, и не появляется ниоткуда, но бесконечно переходит одно в другое.
Не помню, откуда явилась ко мне эта древняя мудрость: от моего ли Учителя, либо я почерпнул её в одном из медитативных путешествий, прикоснувшись к чьему-то Сознанию.
Обрывки знакомой ментальности Хищника лежали на поверхности сознания пришельцев, поэтому удалились легко, обнажив странную смесь, в которой легко различалось и желание жить, и желание жить хорошо, и даже стремление что-то делать, чтобы добиться хорошей жизни.
На такой плодородной почве можно вырастить всё, что угодно, причем легко и быстро. Что я и осуществил. После чего все стоящие позади предводителя принялись озираться вокруг, недоумённо смотреть на сжимаемые в руках предметы и друг на друга.
В их глазах явственно читалась растерянность: что они делают здесь, когда их давно ждут дома?
Несколько сложнее обстояло с предводителем. В самой середине его сознания располагалось желание находиться всегда в центре внимания. Самым трудным оказалось не перемещение желания куда-нибудь на периферию – в нём самом нет ничего нехорошего – а смена подпирающих его возможностей: их обнаружилось неожиданно мало, и совсем удалять их было нельзя, а требовалось изменить. Но в других условиях новые возможности могли появиться довольно легко, и их зародыши я отыскал в нём же самом.
Мы постояли друг перед другом всего несколько минут. Молча.
Потом они развернулись и поскакали обратно, потому что основным желанием у всех стало желание поскорее вернуться домой.
Ну а дома они отыщут себе дело по душе. Таковым могло оказаться любое действие, встреченное первым, если оно очень необходимо в их местности. А уж стать первыми среди равных им ничто не помешает: с их силой, энергией и напором не существовало препятствий, которые могли бы не позволить каждому стать всеми уважаемыми животноводами, земледельцами, камнерезами или ювелирами.
– Зачем они приезжали? – спросил Оост. Он не был самым маленьким из присутствующих, самые маленькие могли не понимать, что происходит. Просто у Ооста наступило Время Задавания Вопросов.
– За советом, – ответил ему Валн, самый старший из собравшихся. На следующий год ему предстоит сделать Выбор, и я знал, что он станет Подземным. Во всех его движениях и словах содержалась основательность.
– Почему же они ничего не спросили? – недоумевал Оост.
– Потому что поняли, что носили ответ с собой, – произнёс Валн.
Я был очень благодарен ему, потому что сам отвечать не смог: не хватило бы сил.
Но до хижины я всё же добрался сам.
Мои мысли увели меня далеко-далеко, и, когда я очнулся от них, Раста уже не было на скале.
