Узкий, тёмный раскоп, края которого были укреплены листами пластика, оканчивался обнажившимся из-под земли люком.
Мари без труда открыла его, массивная овальная плита с вибрирующим гулом падающего механизма уползла вбок, выпустив наружу поток тусклого желтоватого света.
— Это искали андроиды?
— Да. — Мари перешагнула отмеченный уплотнителем порог. — Заходи.
— Почему так тесно? — Ян едва смог повернуться в небольшом тамбуре. Внешний люк начал обратное движение.
— Мы в переходной камере. Внутренние помещения отделены от внешнего мира. Сюда не может попасть инфекция.
Ян не успел спросить «почему», как почувствовал ток горячего, остро пахнущего воздуха, нагнетаемого через невидимые отверстия. Несколько секунд в тесном переходном отсеке росло давление, затем ему показалось, что вокруг бесновато взвихрился смерч.
— Закрой глаза.
Он и так зажмурился, потому что ветер обжигал слизистые, закладывал уши, насильно заставлял дышать, наполняя лёгкие отвратительной, вызывающей спазматический кашель атмосферой.
— Что… это было?..
Ян с трудом открыл глаза, не веря, что остался жив.
Из невидимых отверстий как ни в чём не бывало теперь нагнетался свежий, отдающий запахом озона воздух.
— Дезинфекция.
Внутренний люк дрогнул и мягко, без вибраций, ушёл в переборку.
— Вот мы и дома. — Мари перешагнула порог, коснулась сенсора, и часть стены длинного коридора вдруг просветлела, превращаясь в экран.
Подобного Ян ещё не видел.
Секция внешнего обзора показывала вершину холма. Оставленный снаружи «Акцепт» внезапно тронулся с места, свернул в более широкий наклонный раскоп и исчез из поля зрения.
— Там ещё один вход, — пояснила Мари. — Для техники. Можешь быть уверен: тут нас не отыщут и не потревожат.
— А если кто-то ещё знает про бункер?
— В том и дело, что мы не в бункере. Всё намного сложнее… и проще, — загадочно ответила она. — В двух словах не объяснишь. Мне потребовалось пять лет, чтобы проникнуть сюда и разобраться, что к чему.
Ян лишь покачал головой. Что ему оставалось делать? Только верить Мари на слово.
— Не хмурься. Пойдём.
* * *
За длинным коридором, в стенах которого Ковальский насчитал с десяток плотно запертых дверей, открылся просторный зал с полусферическим потолком. Странная с виду мебель в виде мягких кресел, снабжённых непонятными механизмами, окружала овальный стол. На стенах без видимой симметрии перемигивались точечные индикаторы скрытых за облицовочными панелями систем. Воздух был чистым, если не сказать — стерильным.
Всё выглядело чуждо, необычно. Ни в самом городе, ни в старых заброшенных бункерах Ковальский не встречал подобных интерьеров.
Он сел в кресло, которое тут же начало менять форму, подстраиваясь под особенности его телосложения.
Только сейчас он понял, как смертельно устал. События последних суток окончательно измотали его, глаза в буквальном смысле начали слипаться, как только мышцы непроизвольно расслабились в объятиях мягкого удобного кресла.
Ян даже не почувствовал, как провалился в глубокий сон.
Впервые за много лет ему не снились кошмары.
* * *
Проснулся он полностью отдохнувшим.
Ещё не открыв глаза, Ян удивился чувству безмятежного покоя, какого не испытывал много лет.
Последний раз он просыпался подобным образом в далёком детстве.
Сладкие секунды, когда рассудок ещё не полностью покинул мир грёз, внезапно и необъяснимо оборвались ворвавшимся в сознание чувством тревоги.
Где я?
Он открыл глаза.
Низкий потолок незнакомого помещения источал приглушённый свет.
Сквозь ощущение тревоги тут же пробилось воспоминание о том, как он уснул в мягком кресле.
Мари? Где она?..
Ян рефлекторно пошевелился, намереваясь вскочить, но замер, ощутив тёплое прикосновение.
Медленно повернув голову, он увидел Мари.
Она спала, обняв его, абсолютно нагая (впрочем, как и он сам).
Одеяло, которым они были укрыты, сползло на пол. Взгляд Яна скользнул по плавным изгибам её тела и вдруг похолодел, остановившись на руке, что так ласково, так доверчиво обнимала его.
Чёткие шрамы от пулевых ранений тянулись от плеча к локтю, острое вспышечное воспоминание тут же ворвалось в рассудок: он явственно увидел, как Мари оседает на забрызганную кровью броню вездехода, автомат с глухим стуком ударяется о край люка и исчезает из поля зрения, теперь он видит только разорванную ткань униформы и раздроблённый пулей локтевой сустав…
Ужас, отчаяние тех секунд вернулись с новой силой, но теперь они приобрели иной оттенок: он смотрел на её руку и видел знакомые до дрожи серебристые пятнышки той самой субстанции, что поразила окрестности, сформировав пресловутую запретную зону.
Крохотные вкрапления серебра в местах попадания пуль переходили в продолговатое пятно, полностью покрывающее её локоть.
Ян внезапно почувствовал резь в груди, осознав, что не дышит.
Его сознание рвалось на части: ощущение тепла, ласкового, доверчивого, желанного прикосновения не исчезло, но взгляд уже не мог оторваться от пятен серебристой проказы…
Судорожный вдох разбудил Мари.
Она сладко потянулась, что-то прошептала в полудрёме и вдруг, вздрогнув, открыла глаза.
— Ян!..
Он лежал, не шелохнувшись, мышцы уже успели одеревенеть от напряжения…
— Только ничего не говори, ладно? — Она встала, накинув халат. — Я сейчас всё объясню. — Мари, сделав над собой усилие, присела на край постели и коснулась ладонью его плеча. — Расслабься. Я… — На глаза Мари вдруг навернулись слёзы. — Я не могла поговорить с тобой накануне…
Ян не понимал, почему он слушает её, почему…
— Да, я выключился прямо в кресле.
— Ну, не совсем выключился… — В её глазах сквозь боль вдруг прорвался лукавый огонёк.
Смутные полуосознанные воспоминания хлынули в рассудок Яна.
Теперь он понял, почему проснулся совершенно голый.
— Это не болезнь, Ян, — дошёл до него голос Мари. — Не болезнь, поверь. Правда, мне самой понадобилось время, чтобы уверовать в это.
— Поэтому ты не вернулась в город? — спросил он первое, что пришло на ум.
Мари закрыла глаза, но это не помогло, — предательская слезинка уже сорвалась с ресниц, прочертив влажную полоску на щеке.
— А кто бы вернулся на моём месте?..
Говорят, что время лечит любые раны, в том числе и душевные, но существует род воспоминаний, которые не подчинены правилу, они не стираются с годами, не теряют яркость и остроту.
Как будто всё случилось вчера…
…Она очнулась от боли.
Рука горела огнём, не было сил пошевелиться, и Мари смогла лишь мучительно скосить глаза. Словно в тумане перед ней возник борт вездехода, огромное колесо, и… лужа несвернувшейся, отливающей серебром крови.
Крик застрял в пересохшем горле.
Она лежала, не в силах пошевелиться, и смотрела на собственную руку, которую кто-то испятнал металлизированными кляксами, как будто на её раны пролили ртуть.
Бой уже отгремел, вокруг стояла звонкая тишина.
Затем где-то далеко зародился звук шагов, а вместе с ним и голоса:
— …никогда бы не поверил, не увидев своими глазами. Эта серебристая дрянь повсюду. Помнишь, утром подобрали двух раненых?
— Ну, помню, — глухо отозвался второй голос.
— Они заражены. Эта пакость въелась в раны. Хирурги пытались её удалить, но бесполезно. Оба умерли на операционном столе.
— Вот дрянь…
Голоса приближались, и Мари, едва соображая, что делает, стала отползать, боком протискиваясь под просевшее днище разбитого вездехода.
Её не заметили…
* * *
— Чуть позже я всё покажу тебе на медицинском сканере, ладно? — предупреждая вопрос, попросила Мари. — А сейчас давай временно оставим эту тему.
Яну потребовалось всё самообладание, чтобы элементарно кивнуть в ответ.
Мари оценила его выдержку.
— Не беспокойся. Я не предам тебя, Ян.
Ей хотелось сказать ему очень много, но слова, упрямые слова путались в мыслях, горько щемили душу, и, отвернувшись, она лишь до боли прикусила губу.
Иногда это помогало.
— Ян, вот эта дверь ведёт в душевую. Одежду я сейчас принесу.
Не комплексуй, Ковальский.
Он стоял под горячими струями воды, тщетно пытаясь урезонить свой взбунтовавшийся рассудок.
Было ли ему страшно? Или, быть может, он чувствовал отвращение?
Нет.
Это Судьба. Та самая капризная судьба, которая отшвырнула его тугой взрывной волной на добрый десяток метров от вездехода и оставила корчиться на земле, ничего не соображающего после контузии…
