Один из братьев-здоровяков распустил пояс, повернулся к стене — послышалось журчание струи, льющейся в пластмассовую емкость.
— Ну, вы загнули, яшули, — сказал он, застегиваясь. — Послушать вас — ничего не остается, как вытянуть ноги и помереть. У вас получается как в поговорке — «Рассердившись на жизнь, проклял и бога». А каждый из нас надеется благополучно отсюда выйти, увидеть своих детишек. Лично я считаю: похороны без заупокойной молитвы — все равно что зарывание в землю падали. А вот когда муллы прочитают джаназу, родственники и сыновья с плачем понесут гроб, мой дух будет удовлетворен и скажет: «Молодцы». Пусть достойная смерть станет и вашим, яшули, уделом, и моим, и всех мусульман.
Он стоял, почесывая голову, ожидая ответного слова от человека в шляпе. Тот молчал. Раздался стон турка, потом сдавленный вскрик, будто его душили, схватив за горло.
— Дайте воздуха… умираю… ой, умираю… — зашептал он. Все смотрели на Абдуллу, ожидая, что он придет на помощь. Абдулла начал обмахивать лицо турка. Внезапно турок задрожал всем телом, глаза закатились.
— Позовите доктора! Стучите в дверь, он умирает!
Абдулла бросился к двери, забарабанил по ней кулаками, и пока стучал, не спускал глаз с умирающего. В двери открылось окошко.
— Что стряслось?
— У турка сердце схватило, умирает!
— Ты о себе позаботься.
Окошко захлопнулось. Абдулла с упорством отчаяния снова начал обмахивать несчастного турка.
— Глоток воды есть у кого? Дайте воды!
Кто-то протянул пластиковую баклагу с мутной жидкостью на дне. Абдулла приподнял голову дрожащего турка. Когда вода попала ему в рот, турок вздрогнул, ощутив влагу на губах, затем с жадностью сделал два глотка. Новый приступ удушья скрючил его тело, и он обхватил Абдуллу.
Подошел человек в шляпе:
— Ты обмахивай лицо, я подержу голову.
Похоже, волна удушья начала понемногу спадать. Турок отпустил Абдуллу, расслабился, вытянулся на полу. Зашептал хрипло, не открывая глаз:
— На мне нет вины… Клянусь детьми, брат.
— Бредит… Держите голову, чтоб не ударился, если припадок начнется.
— Вроде немного успокоился.
Задранная рубашка открыла живот, покрытый багровыми кровоподтеками. Абдулла и человек в шляпе понимающе переглянулись. Абдулла двумя руками подтянул подол рубашки, прикрыл живот. Поймал себя на мысли, что делает так, словно накрывает тело усопшего.
— Задержали, брат… Я не знаю… И сейчас не знаю, клянусь… Ты брат мне, туркмен… — снова начал бредить турок. Тело его напряглось.
— Дадим еще глоток воды.
С грохотом открылись двери. Стремительно вошли три надзирателя с носилками. Грубо перевалили на них тело турка и так же стремительно удалились. Уже в закрывающуюся дверь кто-то закричал:
— Выводите нас! Здесь, что ли, срать?! Невтерпеж уже!
Через некоторое время опять открылась дверь, и камера встрепенулась, думая, что сейчас выведут…
— Нурыев Абдулла!
— Я… Здесь.
— На выход!
Его провели по коридору в дежурку. За барьером сидел тот же капитан. Пащик или Пащиков. Несостоявшийся актер из милицейского драмкружка.
— Артист, ты дурак или притворяешься? — спросил он.
Абдулла смотрел на него, чувствуя какой-то подвох.
— Если не понял, то объясняю: здесь не театр! И не надо здесь играть роль положительного героя, ясно? Положительные герои за воротами тюрьмы, дома сидят, а в тюрьме — преступники. И мы делаем так, чтобы люди за воротами смеялись, а здесь — плакали. Врежьте ему, чтоб запомнилось!
Стоявший сзади надзиратель с хэканьем вытянул Абдуллу дубинкой вдоль спины. Абдулла согнулся от боли, упал лицом на барьер.
— Хватит! Артисты с одного раза запоминают, так?
Капитан открыл барьерную дверцу:
— Заходи, артист!
Абдулла, с трудом разогнувшись, прошел за барьер. Капитан кулаком в спину толкнул его дальше, к служебной комнате. Затем еще сильнее, так, что Абдулла влетел в нее и наткнулся на диван.
Капитан вошел вслед за ним и с порога начал орать:
— У тебя здесь роль одна — молчать!
И изо всех сил ударил дубинкой по диванному валику.
— И не высовываться!
Ударил еще раз. Развернулся, закрыл дверь и сказал уже спокойно:
— Ну что, не получился из меня артист?
И криво улыбнулся, без смеха в глазах.
— Садись.
Абдулла сел на диван. Кроме дивана в комнатке помещался канцелярский стол с чайником и пиалами на нем, три стула, старый, чуть ли не ржавый холодильник, и на стене — портрет Президента в форме главнокомандующего Вооруженными силами республики.
— Ты как сюда попал?
— Привезли.
Капитан открыл дверь, выглянул в дежурку, затем запер дверь изнутри на ключ.
— Что ты натворил? Твое дело ведет главный следователь Айдогдыев.
— Да, он…
— Понятно, — кивнул Пащиков или Пащик.
Он задернул белые занавески на открытом окне, но створки не закрыл. Оттуда шел горячий, но свежий воздух. Абдулла поднял к окну измученное лицо, вдыхая всей грудью.
Пащик открыл холодильник, достал несколько кружков нарезанной колбасы, наломал кусками хлеб и налил в коричневый от заварки стакан холодного чая.
— Ешь, только не подавись. На меня не обращай внимания, действуй.
Абдулла припал к чаю. Залпом выпил стакан, налил еще и стал есть.
Встав возле двери, капитан заговорил в полный голос:
— У кого-то болит сердце, у кого-то понос или запор — а тебе какое дело? Ты что, в каждой бочке затычка? Кому плохо — сам скажет, у всех язык есть, понял?
Он еще раз ударил дубинкой по твердому валику дивана.
Абдулла не заметил, как проглотил весь хлеб и всю колбасу.
Пащик налил ему чаю.
— Жена ничего не знает… Меня без нее взяли, — сказал Абдулла. — Сможешь позвонить?
— Ни в коем случае. Ты в такой список попал, что там сплошная прослушка. Меня сразу возьмут и такое со мной сделают, что имя забуду…
— Понял, понял…
— А без меня тебе здесь еще хуже будет. В свою смену, если смогу, буду стараться помочь. Остальное не в моих руках. Вам только бог поможет.
— Да и так спасибо, что ты…
— Что бы ни говорил Айдогдыев — со всем соглашайся. Это самый страшный человек в системе. Говорят, его генеральный прокурор боится.
— Понял.
— Раньше здесь держали наркодилеров, гонцов… Срочно перевели в другое место. Шесть камер, все шесть заполнены, до сих пор везут…
В дверь постучали. Пащик приоткрыл.
— На прогулку их выводить, товарищ капитан?
— Выводите, — кивнул Пащик. — Двадцать минут! А этого я сам доставлю!
Сел за стол, ткнул пальцем вверх.
— Пока Он сидит, тебе дорога в театр закрыта. Скажи спасибо, если жив останешься. Теперь ты понял, куда попал? Одну ночь пробудешь — еще лучше поймешь. Здесь выживет тот, кто в стороне. Не говори ни одному человеку ни одного слова. С кем бы что бы ни произошло — не вмешивайся. Турку ли, русскому от твоей помощи проку не будет. Турок не рассказывал, почему он арестован?
— Говорил, что оклеветали.
— Брешет! Он специально прибывший террорист! В его машине обнаружено оружие.
Капитан опять поднял палец вверх:
— Он! Он турков называет братьями. Мы их принимаем как братьев, все для них делаем. А что они? Сначала едят из нашей миски, а потом в эту же миску гадят — разве не так получается? Сейчас ты выйдешь на прогулку. Потом — в камеру. Скоро приведут одного русского — не вздумай к нему близко подходить. Пусть с него хоть кожу сдирают, тебе до этого не должно быть никакого дела. От старика в шляпе держись подальше. Один из организаторов покушения — его младший брат. Переберись в другой угол, ночью ложись лицом к стене. Пусть мир рушится, земля рядом с тобой проваливается — не обращай внимания.
— Понял.
Абдуллу вывели в узкий внутренний двор, огражденный бетонными заборами. Как бетонный пенал. Сверху — два ряда колючей проволоки. По краям — сторожевые будки. Солдаты с автоматами глаз не спускают с заключенных, вышагивающих вдоль забора парами, рядами. Абдулла встал в последнем ряду, ему пары не было.
Как утопающий хватается за соломинку, так и Абдулла сейчас надеялся на капитана Пащика. Почему Пащика? Может, он Пащиков? Абдулла не спросил, испугавшись, что тот обидится, расценит его вопрос как высокомерную, пренебрежительную забывчивость. Да, надо вести себя только так, как говорит Пащик. Пусть мир вокруг рушится — он его не спасет, даже если сильно захочет. Надо самому спасаться. Если артист сыграл роль Назара Чагатаева — это не значит, что он и в жизни должен быть таким. У Абдуллы нет той силы духа, несокрушимой веры и отваги, какими обладал Назар Чагатаев. А раз нет, так и нужно сказать — нет! Назар Чагатаев никогда не послушал бы советов капитана, а если бы и захотел… ему б не позволил писатель Андрей Платонов. Назар Чагатаев — зависимый от воли писателя выдуманный герой. Абдулла — живой человек. Его преимущество в том, что он чувствует и понимает реальную опасность. Абдулла знал, что он слаб, не боец. Да и что значит — быть бойцом? С кем и с чем воевать?
