— Понял.
Абдуллу вывели в узкий внутренний двор, огражденный бетонными заборами. Как бетонный пенал. Сверху — два ряда колючей проволоки. По краям — сторожевые будки. Солдаты с автоматами глаз не спускают с заключенных, вышагивающих вдоль забора парами, рядами. Абдулла встал в последнем ряду, ему пары не было.
Как утопающий хватается за соломинку, так и Абдулла сейчас надеялся на капитана Пащика. Почему Пащика? Может, он Пащиков? Абдулла не спросил, испугавшись, что тот обидится, расценит его вопрос как высокомерную, пренебрежительную забывчивость. Да, надо вести себя только так, как говорит Пащик. Пусть мир вокруг рушится — он его не спасет, даже если сильно захочет. Надо самому спасаться. Если артист сыграл роль Назара Чагатаева — это не значит, что он и в жизни должен быть таким. У Абдуллы нет той силы духа, несокрушимой веры и отваги, какими обладал Назар Чагатаев. А раз нет, так и нужно сказать — нет! Назар Чагатаев никогда не послушал бы советов капитана, а если бы и захотел… ему б не позволил писатель Андрей Платонов. Назар Чагатаев — зависимый от воли писателя выдуманный герой. Абдулла — живой человек. Его преимущество в том, что он чувствует и понимает реальную опасность. Абдулла знал, что он слаб, не боец. Да и что значит — быть бойцом? С кем и с чем воевать?
Когда их завели в камеру, Абдулла, опережая других, занял дальний угол, лег, повернувшись лицом к стене, сжался, опасаясь, что кто-нибудь заявит свои права: мол, его место… Но никто и слова не сказал. На воле солнце зашло за забор, в камере быстро темнело. Абдулла расслабился, ощущая приятную усталость. Чаю напился, колбасы с хлебом наелся, даже к жуткому смраду камеры стал привыкать. И скоро уснет. Глаза уже слипаются. И это лучше всего, сон нужен сейчас.
В камере тишина. Ни разговоров, ни шевеления. Каждый остался наедине со своими печалями, со своими мыслями.
Сельби сейчас, наверно, мечется, ищет его. Звонит всем знакомым, в театр, наверняка зайдет к Джемал. Тагану как руководителю театра сообщили об аресте Абдуллы или нет?
С грохотом открылась дверь. Послышалась возня. Абудлла повернулся. Человек стоял, прижимаясь спиной к стене. Затем начал сползать и сел, вытянув ноги. Голова упала на грудь, рыжие волосы рассыпались, закрывая лицо. Если б какой-нибудь артист сыграл так на сцене, Абдулла заболел бы профессиональной завистью. Пащик сказал: «Приведут одного русского — не вздумай к нему близко подходить». Похоже, он и есть, видно, что пытали. Никто не подозвал его к себе, человек в шляпе тоже не издал ни звука.
— Сволочи! — прохрипел русский. — Дилетанты! Старых работников выгнали, набрали молокососов, дураков. Кто их набирал — такой же дурак. Я работал с Шамурадом Мухаммедовым. Но когда работал?! Скоро два года, как уволился из КНБ, уехал в Россию…
В камере стало так тихо, как никогда не было.
Шамурад Мухаммедов — некогда младший соратник Великого Яшули, прямой начальник КНБ, МВД и министерства обороны, был уволен со всех постов и недавно объявлен организатором покушения на Президента. Так вот он кто, этот русский!
— У меня в России дом, работа, я гражданин Российской Федерации, — говорил между тем русский, подняв голову, обращаясь ко всем. Абдулле стало не по себе, даже неловко. Ну не делается так — сразу ко всем обращаться, не на трибуне же — в камере. Зачем?
— Я приехал забрать с собой маму, мы продали квартиру, взяли билеты на завтра… Мне подбросили мой пистолет, который я сдал два года назад… Я ваш бывший соотечественник, я уважаю эту землю, это и моя родная земля… Я говорю, чтобы все это осталось в вашей памяти. Они хотят заключить со мной сделку. Я должен наклеветать на Шамурада Мухаммедова. Должен сказать, что прилетел в Ашхабад по его приказу, как член его группы, как участник покушения на Президента. Мне говорят: «Не волнуйся, ты в тюрьме долго не пробудешь, мы передадим тебя российской прокуратуре как гражданина России». Я рассказываю не для того, чтобы вы были свидетелями. Вы ими не будете, вам не дадут никогда. Я рассказываю, чтобы вы знали и запомнили правду…
Он замолчал, отполз от двери и вытянулся на полу во весь рост. В камере ни один человек не проронил ни звука, не было слышно ни малейшего движения. Абдулла почти был уверен — каждый думает про себя: «Если начнут допрашивать, скажу, что спал, ничего не слышал…»
Каждый мечтает заснуть. Забыться, выключиться из этого страшного мира хотя бы до утра. Если удастся — значит, бог к тебе милостив.
«Вот… — обратился он к капитану Пащику. — Все делаю, как ты велел. Отвернулся, никого не слышу, никому не верю, ничего не помню. Даже если увижу собственными глазами — не поверю, спрошу Айдогдыева, что говорить. Правильно я себя веду, капитан Пащик?»
Абдулла почувствовал, как похолодели ладони. Приложил их к бетонной стене. Она была еще теплой от дневного зноя, от нестерпимой духоты в камере. Но ему уже не было жарко — приятный холодок охватил грудь, спустился по животу в ноги, до пяток. Прохладно, как в жаркий день, когда веет свежестью в саду от легкого ветра, и так сладко спится в тени тутовника…
Абдулла увидел себя в юрте с наглухо закрытым верхом и дверью. В руках — палка. Он гоняется за котом, ворующим мясо из карына. Но этот кот не давешний желтый, а черный, как жуть. Только глаза горят. Черный кот начал кружить по своду юрты. Абдулла сразу, как будто читал его мысли, понял, что кружит он не из страха, а из точного расчета. Все быстрее и быстрее. Вот уже и юрта закружилась — но в обратную сторону. Абдулла закрыл глаза, пытаясь спастись, удержаться, но не помогло. В голове зазвенело от нестерпимого кружения, сердце зашлось, подступила тошнота, ноги обмякли — и он рухнул на пол. Кот спрыгнул, ухватил тяжелый карын с набитым в него мясом, легко взлетел под свод юрты, сверкнул оттуда горящими глазами — и обрушил карын на голову Абдуллы. От удара голова перестала кружиться, он открыл глаза и увидел стаю котов, которые с урчанием пожирали разлетевшееся по юрте мясо. Услышал человеческие голоса, но не успел понять, кто пришел, как получил еще один удар по голове. Стало темно. Абдулла поднял голову, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть, и тут же получил удар по плечу. Вдруг глаза ослепила вспышка света — и он понял, что сон закончился. По камере ходили надзиратели с фонариками. Почему-то свет не включали. По стенам и потолку бегали зловещие тени — от людей, от поднятых дубинок. В какой-то миг луч света ушел в сторону и высветил людей в черных масках. Абдулла в ужасе закрыл глаза. Он ничего этого не должен знать и видеть! Не дай бог заметят, что наблюдает за ними. Абдулла еще плотнее сжал веки и услышал над собой голос: «Это не он».
Шаги удалились. Абдулла скорчился и обхватил голову руками. Когда поднимался сильный ветер и расшатывал остов юрты, он, мальчик, сжимался в комок и шептал заклинание: «Уйди, беда! Сверни в сторону, беда!». И сейчас, взрослый человек, отец семейства, повторял те же слова…
В отдалении, возле двери, началась возня, послышались удары, тычки, пинки, хрипение. Видно, набросились на беднягу русского. А он сопротивляется. Знает же, что никто не придет на помощь, что будет только хуже — все равно сопротивляется.
— Сволочи! Сволочи вы! — раздался голос русского. Затем — шлепок от удара дубинкой, характерный звук пинка в обмякшее человеческое тело — и все смолкло.
Шаги переместились в угол, который занимал человек в шляпе и его сыновья.
— Вы что делаете? Он же старик, у него больное сердце!
Абдулла узнал голос белолицего парня. Затем раздался хрип, удар и началась свалка. Видать, сыновья бросились на защиту отца. Несколько человек бежали из того угла, боясь быть затоптанными. Один из них наступил на Абдуллу и попытался втиснуться между ним и стенкой. Абдулла схватил его за плечо и опрокинул на спину. Тот скорчился на том месте, где упал, и замер. Как бы этот несчастный не обмочился от страха, и без него вони в камере хватает.
Сыновей яшули, очевидно, усмирили, повалили на пол. Слышались только удары дубинок по телу.
Открылась дверь. Кого-то волоком тащили, с кряхтеньем. Наверно, русского. Дверь захлопнулась — в камере наступила тишина как после урагана. В голове шумело, плечо болело. От удара дубинок, конечно. «Меня тоже били», — сказал он в пространство, словно оправдываясь. Но никто не услышал.
Сыновья яшули колотили кулаками в дверь.
— Помогите! Позовите доктора!
Пришли трое с носилками, те самые, которые выносили турка. Зажгли свет. Один из пришедших, по-видимому, доктор, медленно, осторожно присел на корточки возле лежащего на спине яшули, проверил пульс. Потом сделал движение, будто прикладывает ухо к груди. У него в руках ничего нет, даже трубочки, чтобы слушать сердце. Даже медицинского халата нет — обыкновенная желтая рубашка и серые брюки. Не врач, а неизвестно кто. И посылают его, похоже, не для оказания помощи, а для выяснения ситуации.
