Он подождал какую-нибудь похвалу, но я промолчал, и он продолжил:
— Я смотрел, как он дважды прошел мимо ее дома, и по наклону головы как-то догадался, что он не просто так прогуливается. Потом он так воровато огляделся — и я понял, понял, что это он, даже вскрикнул. Мэри еще спросила: «Кто?»
Он перевел дыхание, заново переживая погоню:
— Я влез в джинсы, сказал, что мне пора. Она повозмущалась, но я сказал, что все компенсирую. Ходил за ним два дня, по пабам, букмекерам и, конечно, три раза — к дому твоей подруги. Он даже ручку дергал, и я разглядел его лицо, его выражение. Я тебе отвечаю, Джек, полное… ненависти и… похоти. Я сразу понял, что это он.
Классическая процедура слежки из сериалов про копов. Сказал ли я ему, что он молодец?
Нет.
Он взглянул на мою сумку, я сказал:
— Там переговорщик.
Подождал, чтобы он спросил, но он сказал:
— Этот Сэм Уайт уже приставал к женщинам, даже доходило до суда, но пострадавшая забрала заявление.
Я кивнул, и он спросил:
— Мы на него заявим?
Я чуть не рассмеялся.
— Мы об этом уже говорили, забыл? Я спрашивал, готов ли ты сделать то, что нужно сделать.
Он угасал с каждой секундой. Решимость, на которой он продержался до этого момента, быстро сдувалась.
— Но, как бы, полиция, ну… — начал он.
— Хрен гну.
Свирепей, чем я хотел, и увидел, что он испугался. Я оттаял, хотя ненамного.
— Полиция, возможно, — подчеркиваю, возможно, — сделает ему предупреждение. А потом что? Он повысит ставки и причинит реальный ущерб.
Коди пошел ва-банк.
— Что ты сделаешь… с… ним?
Я тронулся с места, сказал:
— Сделаю предупреждение, но убедительное.
Раньше Сент-Патрик-авеню представляла собой переулок, соединяющий церковь и Эйр-сквер, — компактные домики, где жили настоящие голуэйцы. Как и все остальное, теперь они рассеялись и пропали. Я мог бы назвать жильцов каждого домохозяйства. Кому они теперь нужны?
Теперь здесь таунхаусы.
Господи.
Сидишь в дорогом отеле, какой-нибудь говнюк в еще более дорогом прикиде впаривает своей телке:
— На выходные у меня есть хата на Сент-Патрик-авеню.
Так и хочется вскочить, взять его за галстук от Армани, проорать:
— Ты знаешь, что случилось с теми, кто там жил?
И даже если колошматить его до Рождества, он так и не поймет, о чем я говорю. И не проникнется.
Дом Сэма Уайта находился на середине улицы, в окне — свет.
— Он дома, — сказал я.
Коди выглядел так, словно того гляди сдристнет. Я спросил:
— Хочешь уйти?
Мысль явно была заманчивая, но он дернул себя за волосы, сказал:
— Нет, я, эм-м… мы же сдержимся, да?
Какое замечательное слово. Я его распробовал, покатал у зубов, потом:
— Когда он дрочил в ее трусы и подкинул их на заднее сиденье машины, пока она была в церкви — на службе, чтоб его…
Пришлось сделать глубокий вдох, затем:
— Думаешь, он проявил сдержанность, а? Так ты это называешь?
Коди покачал головой — само уныние.
Я постучал, услышал, как выключают телевизор. Дверь открылась. Ему было под тридцать. Высокий, бритый, в майке и трениках, босой, с давно нестриженными ногтями. Сложен как спортсмен, явно качался. Приличное лицо портил кривой нос, светло-голубые глаза с легкой воспаленностью.
— Чем помочь? — спросил он.
Дублинский акцент, не северной стороны, а скорее краев позажиточней, к югу от Лиффи — почтовый район Дублин 4, где-то там.
— Не покажете вашу лицензию на телевидение? — сказал я.
Он тут же разозлился.
— Я безработный.
Я бросил на Коди многострадальный взгляд, будто мы это слышим уже в сотый раз, спросил:
— А я спрашивал о роде занятий?
— Нет… но…
— Тогда покажите документы на соцобеспечение. Может, вы имеете право на бесплатную лицензию.
Посмотрел с дружелюбием. Мы синие воротнички, в одной лодке. Намекнул, что сделаю ему поблажку. Он поубавил гнев, хоть и ненамного. Был из тех, кому нравится поддерживать огонек, кто думает, что наглость поможет пробиться через большинство ситуаций.
— А это не может подождать, не знаю, до завтра? Там сейчас «Топ оф зе Попс», — сказал он.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я посмотрел на Коди, потом с голосом, полным воодушевления:
— О, а я бы глянул. Как думаешь, Мисси Эллиот будет первой? Этот ее риверданс, которому она научила черных детишек, — здоровский же?
Он растерялся. На его взгляд, я был староват, но чтобы модный? Не успел он сообразить, как я уже заходил:
— Ты дуй за документами, а мы пока присмотрим за теликом.
Он двинулся по коридору, не понимая, как его обошли, но смиряясь. Коди закрыл дверь, посмотрел на меня, произнес одними губами: «Мисси Эллиот?» Я свернул в гостиную. Холостяцкая берлога, откидное кресло, как у Чендлера и Джои в «Друзьях», банках «Бада» на подлокотнике, таблоиды по всему столу, футбольная сборная Ирландии по гэльским играм в рамочке на стене. Полки, забитые кассетами, дисками и автожурналами, — но ни одной книги.
Телевизор был с широким экраном, которые стоят руку да ногу. Я расстегнул сумку, пока Коди трясся позади, достал клюшку, перехватил покрепче. Был уже на замахе, «вших» начал свою песню, когда Сэм вернулся. Экран с грохотом раскололся. У него отпала челюсть. Я сказал:
— Видать, узнаем, кто будет первым, на следующей неделе.
Затем развернулся и вторым ударом выбил из-под него ноги. Коди вскинул руку. Я не обратил внимания. Сэм на полу, застонав, выдавил:
— И это из-за лицензии на телик?
Я чуть не рассмеялся. Вместо этого двинул ему в лицо ботинком, сломал нос, дал прочувствовать. Затем поднял его, пихнул в кресло. Ему в рот заливалась кровь. Я гаркнул Коди:
— Тащи тряпку, твою мать.
Он двинулся на кухню. Я присел, сказал:
— Ты уже догадался, что я человек нервный, поэтому, когда задам вопрос, имей это в виду.
Я достал из сумки канистру, облил его бензином, потом взял одноразовую зажигалку. У него округлились глаза.
— Соврешь хоть раз — поджаришься, понял? — сказал я. Он кивнул.
— Почему терроризируешь полицейскую Ридж? — спросил я.
Щелкнул для пробы зажигалкой, выскочил яркий огонек. Весь дрожа, он сказал:
— Она арестовала меня за то, что ссал на улице. В суде сказали, будто это обнажение в публичном месте. Влепили штраф в пятьсот евро и клеймо «сексуального преступника».
Я уставился на него, сказал:
— Еще раз к ней подойдешь, я тебя убью… веришь?
Он кивнул. Я дал ему пощечину, еще разок, пожестче, добавил:
— Вслух.
— Клянусь, господи, в жизни к ней не подойду.
Я выпрямился, убрал клюшку и канистру в сумку, похлопал по его лысине, сказал:
— Обзаведись уже лицензией.
Развернувшись, чуть не столкнулся с Коди, который держал пачку салфеток.
— Они ему не понадобятся, мы закончили, — сказал я.
Коди глянул на развалину в кресле, потом последовал за мной.
Я тихо закрыл входную дверь и быстро двинулся по улице, забыв о хромоте. Коди, догоняя, спросил:
— Ты его убил?
17
Нет учения, более сообразного человеку, чем это, которое открывает его двойную способность — принимать благодать и утрачивать ее.
Паскаль, «Мысли», 524
Члены АА меня бы поняли, ничего непостижимого тут нет. Без алкоголя и без программы. Я занимался, как они это называют, «протрезвлением на одной наглости». По сути, трезвый алкаш.
Как я запомнил всю эту хрень?
А как можно не запомнить?
Рядом с моим новым домом, на углу, где Эйр-сквер сталкивается с Мерчантс-роуд, — новый алкогольный. Я велел Коди возвращаться домой — скоро поговорим. Сам зашел прямо в магазин. Приезжий спорил с менеджером, заявлял, что дал пятьдесят евро, а не десять. Я уставился на верхнюю полку, где мне пели этикетки. Похоже, окончание спору за стойкой не угрожало, поэтому я сказал приезжему:
