Я иду за ним, чувствуя естественное притяжение, которое ассоциируется у меня с близостью Джоша.
— Ты голодна? — спрашивает он, заглядывая в духовку. — Я приготовил тунец, и его много. Уверен, что смогу сделать салат.
Я слегка прижимаю пальцы к губам. Все еще не понимаю свое состояние от этого изменяющего жизнь поцелуя несколько минут назад и теперь чувствую себя немного неловко, в такой домашней обстановке с ним.
— Было бы здорово. Спасибо.
— Если бы я знал, что будет компания, то приготовил что-нибудь более впечатляющее.
— Я не привередлива. Для меня это идеально.
Звенит таймер, и Джош достает из духовки белую форму для выпечки и, сняв фольгу, ставит ее на плиту, и плавно перемещается по кухне, доставая тарелки и ингредиенты для салата.
Я прерывисто вздыхаю, когда его рука касается моей.
— Ты любишь готовить? — спрашиваю я. Мой голос хриплый, и я прочищаю горло, добавляя это к неловкому состоянию.
Джош выглядит совершенно невозмутимым и расслабленным. Я думаю, что да, учитывая, что он не страдает от какой-либо дилеммы, которая угрожает поглотить его целиком. Я, с другой стороны, думаю, что могу взорваться в любой момент.
— Я люблю готовить, — он одаривает меня одной из своих невероятных улыбок, от которой я превращаюсь в желе. — Вино? — спрашивает он, потянувшись за бутылкой красного, которую, видимо, открыл раньше.
Боже, да!
— Это было бы прекрасно, — говорю я, пытаясь скрыть свое внезапное отчаяние по поводу успокаивающих свойств алкоголя.
— А ты любишь готовить? — спрашивает он, наливая вино.
Я качаю головой.
— Терпеть не могу.
— За грозы и спущенные шины, — говорит он, улыбаясь, как будто это два великих события в истории мира.
Я морщусь, но не могу удержаться от улыбки, когда мы чокаемся, потому что это самый прекрасный тост на свете.
— Ммм, — стону я, потягивая вино. — Великолепно. Что это?
— Местное вино.
Я с энтузиазмом киваю.
— Мне придется сделать над собой усилие, чтобы вернуться сюда, к виноградникам. Я не очень разбираюсь в вине, но это очень вкусное.
— Ну, я надеюсь, ты вернешься не только из-за виноградников, — этот мужчина чертовски мил. — Здесь тоже есть классные рынки.
Мы забираем тарелки и вино в столовую, и Джош возвращается на кухню, чтобы взять салатницу. Стол расположен рядом с большим венецианским окном сразу за французскими дверями.
— Смотри. Облаков почти нет.
Я выглядываю в окно. С включенным внутри светом трудно что-то разглядеть, но могу различить луну и мягкий свет, который она отбрасывает на озеро. Миллионы звезд пронзают черное небо, и я заворожена.
— За несколько часов все изменилось.
— Такое происходит часто. Все заканчивается вскоре после того, как началось.
Я глотаю вино, съеживаясь от иронии его слов и того, что происходит между нами.
— Ты сказал, что здесь есть рынки? — спрашиваю я.
— Да. Много, но есть один, на который я действительно хотел бы тебя завтра отвезти.
— Ты любишь это место, да?
Он откусывает от своего обеда и, очевидно, серьезно обдумывает свой ответ.
— Здесь я чувствую себя ближе к отцу.
Не задумываясь, я протягиваю руку и кладу свою в его ладонь. Он переплетает наши пальцы и подносит мою руку к своим губам для нежного поцелуя. Мой взгляд следует за нашими руками, фокусируясь на его идеальном рте, я знаю, что действительно хотела бы почувствовать его снова. Быть здесь с Джошем кажется невероятно правильным, хотя я знаю, что все порчу своей нечестностью. Это разбивает мне сердце, а оно достаточно страдало. Мое бедное, доверчивое, наивное сердце заслуживает того, чтобы биться от радости и волнения, и исцеляться любовью, которую, как ему казалось, оно всегда питало к Ки, но, может быть, просто находит где-то еще.
Джош смотрит мне в глаза, и я улыбаюсь теплой и искренней улыбкой.
— Очень вкусно, — шепчу я.
— Это одна из моих сильных сторон, — он отпускает мою руку, но мы оба знаем, что только что разделили момент.
— Расскажи о своем отце, — прошу я, желая узнать о нем больше. — Ты похож на него?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он поднимает бокал и делает глоток.
— Мама говорит, что мой старший брат Хантер похож на него внешне, а я – по характеру и темпераменту.
— Мне очень нравится твоя мама, — говорю я. — Мне грустно, что она все еще скорбит о твоем отце и, кажется, так будет всегда.
— Им во многом повезло. Они так любили друг друга, и смерть отца была… охренительно неприятной. Прости за мой французский.
Я качаю головой.
— Звучит как идеальный способ описать как есть на самом деле.
— Никогда не видел, чтобы они ругались, и они всегда держались за руки, — он хихикает. — Раньше мы стонали из-за того, как они целовались у нас на глазах или прижимались друг к другу на диване перед телевизором, но теперь я готов на все, чтобы он снова взял ее за руку.
Слезы застилают мне глаза, когда я слышу, как его сердце разрывается из-за родителей.
— Ты замечательный сын, присматривающий за ней.
— Мне невыносима мысль, что она одна в этом большом доме. Меня убивает то, что она ходит вокруг, видя его в каждой комнате. Я общаюсь с ней как можно чаще, чтобы она не погрязла в своем горе. Я могу отвлечь ее, составив компанию, — он вздыхает. — Но потом она изливает душу девушке с кексами, и я понимаю, что она все еще такая хрупкая.
— Девушка с кексами? — я помню, что он называл меня так, когда я прощалась в доме его матери. Почему-то согревает меня изнутри.
Он смеется.
— Ты девушка с кексами, — его глаза расширяются от восторга. — Для того, кто ненавидит готовку, они были великолепны.
— Выпечка – другое дело, — говорю я, кладя нож и вилку на пустую тарелку. — Это творческий подход. Приготовление пищи практично и скучно.
— Может, ты делаешь это неправильно. Я не нахожу готовку скучной.
Я поднимаю руки, защищаясь.
— Ты готовишь. Я пеку. И все сходится в этом мире.
— Я буду готовить, ты печь, и мы оба будем заниматься нашим искусством, — он поднимает брови. — Договорились?
При упоминании о любви к искусству, которую мы разделяем, мое сердце делает небольшой кувырок.
— Посмотрим.
— Подожди здесь, — говорит он, вставая и забирая наши тарелки. — Буду через секунду.
Он возвращается из кухни с бутылкой вина и наполняет наши бокалы. Он ведет меня, и мы направляемся на самый удобный угловой диван перед открытым камином. Здесь невероятно уютно, и чувствую себя как дома – я шла к этому всю свою жизнь.
Мы садимся рядом и подтягиваем колени, чтобы оказаться лицом к лицу. Это очень интимно, и в этот момент я знаю, что нет места, где бы хотела быть, и нет никого, с кем бы я хотела быть. Это одновременно страшно и волнующе, так как груз, который давил на меня много лет, чувствуется легче и контролируемым.
— Итак…
Джош перебивает меня:
— Теперь моя очередь задавать вопросы, девушка с кексами.
Я качаю головой, посмеиваясь над своим новым прозвищем.
— Что ты хочешь знать? — спрашиваю я, молясь, чтобы он не задал неправильных или, может, правильных вопросов.
— Ты кое-что знаешь о моих родителях. Можешь рассказать мне немного о своих?
Хорошо, я могу ответить на этот вопрос.
— Моя мама никогда не хотела меня. Мы не разговаривали почти пять лет, — я не говорю ему, что отправила ей сообщение на телефон, когда нашла жилье в городе, но она так и не перезвонила. — А мой отец … — я делаю глубокий вдох. — Скажем так, я была результатом хорошего, но недолгого времяпровождения, — я пожимаю плечами. — Я никогда с ним не встречалась и не знаю его.
— Ты когда-нибудь спрашивала у мамы про него?
Я киваю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я прошла через стадию отчаяния, чтобы узнать о нем, но моя мать утверждала, что не знает, и ее только злили мои многочисленные вопросы.
— Мне жаль, Эмерсон, — Джош кладет руку мне на колено и нежно сжимает. — Надеюсь, ты не против говорить об этом.
Глядя на его руку, лежащую у меня на колене, я отвечаю:
