инструмент правящего класса. Заинтересованность и соучастие в этом процессе объединили российский капитал, невзирая на различие интересов основных его групп. Хотя именно это различие интересов позднее предопределило провал «буржуазной» революции в России.
Война 1914 года с Германией была нужна русским олигархам для извлечения сверхприбылей и для контроля над государством. Переход войны в крушение государства и власти был детально предсказан Дурново в его записке Николаю II в феврале 1914 года в виде развёрнутого тактического сценария за полгода до начала катастрофы. Всё было известно. В том числе — стратегически обоснованное требование Столыпиным двадцати лет «спокойствия» для России. К войне толкали и «союзники» России, прежде всего Англия и Франция. Николай II покорился Судьбе, то есть неизбежной Революции, ещё в 1914-м.
Неудивительно, что, когда осенью — зимой 1916-го снарядный голод был преодолён и русская армия во главе с императором одержала решительные победы, а перспектива укрепления царской власти, её легитимности, как сказали бы сегодня, стала в результате весьма реальной, устранение императора и самодержавия стало насущной и неотложной необходимостью. В этом интересы русской олигархии, либеральной оппозиции, представленной и в среде генералитета, а также Германии и Англии полностью совпадали. Так родился февраль 1917-го.
Надо думать, подавляющее большинство либеральных интеллигентов вообще не представляло себе исторической сути происходившего в стране. Это большинство, безусловно, выражало интересы финансирующей его русской буржуазной олигархии, обожавшей военные поставки, и одновременно являлось носителем новой на тот момент социалистической европейской светской веры. Противоречивость такого комплекса представлений очевидна.
Утопический характер воззрений широкого спектра революционеров всех социальных категорий выявился очень быстро. Что делать, они не знали. Точнее, они делали только то, что давно хотели, но не то, что было нужно и должно. Поэтому нет ничего странного в том, что возникшее Временное (и вправду временное) правительство само за восемь месяцев разрушило остатки власти и государства в России. Это правительство в первую голову не озаботилось демократическим разрушением армии через ликвидацию единоначалия и военной власти офицеров, одновременно требуя от армии войны до победного конца. Власть обнулилась, Россия полностью превратилась в революционное общество без государства.
Только тогда власть взяли прагматики, так называемые профессиональные революционеры (то есть революционеры следующей «ступени» — те, кто знал, как и зачем использовать буржуазную революцию), имевшие Марксову теорию устройства капитализма и централизованную дисциплинированную боевую организацию. В Великой французской революции подобный субъект не участвовал — научное знание об обществе ещё не сформировалось и обосновать подобную претензию было нечем, поэтому буржуазия справилась с народом и подчинила его, в частности подавив восстание крестьян Вандеи, требовавших восстановления королевской власти.
«Красные» в России оказались обладателями оснований для построения социального знания нового правящего класса — коммунистической партии, церкви светской веры. Крестьянская по своей природе революция большевиков (которую сами они, пользуясь марксистской терминологией, называли «пролетарской») открыла путь исторического подъема к культуре, власти и государству народу, который при сложившемся после Петра I российском государственном порядке существовал в параллельной социальной действительности, практически независимой от государства и власти.
Этот народный подъём, приведший к созданию народного государства, и стал основным содержанием советского проекта, обеспечил мировое лидерство СССР. При этом опора на крестьянскую массу (ускоренно обучаемую городскому образу жизни) вынудила коммунистическую партию отказаться от полного демонтажа православной морали (от общности жён и разрушения семьи в частности). В результате сложилась противоречивая коммунистическая трудовая мораль — без Бога, но с сохранением моральных ограничений христианских Заветов, с попыткой представить труд (вместо аскезы и покаяния) как основную нравственную практику веры в коммунизм и, шире, в счастливое социальное будущее. Этим практическая советская мораль отличалась от буржуазного либерализма, взявшего курс на полное уничтожение всякой морали, этики и нравственности. Сегодня уничтожение морали на Западе практически достигнуто — при полной поддержке со стороны западных левых.
«Красные» стали новым субъектом[22] истории и власти, рождённым революцией. Именно они построили новое российское государство. Прямым продолжением буржуазной революции для революционеров-утопистов — то есть для «белых» — стала Гражданская война. «Белые» были против восстановления монархии, но одновременно провозглашали утопическую цель: «возвращение исторической России» (а какая она, если не монархическая?). На деле «красные» противостояли — в их лице — реальной либеральной оппозиции государству как таковому, В этой исторической борьбе «красные» победили благодаря предметному патриотизму — установке на преодоление буржуазной революции, на создание жизнеспособного государства вместо его разрушения. Крестьянская революция Великого Октября есть в то же время и контрреволюция в отношении буржуазной революции февраля 1917-го. Революцией же она является в силу возникновения новой парадигмы, неприемлемой для буржуазии — создания народного, а не представительского государства, где народ сам принимает непосредственное участие в государственных делах на всех уровнях и должностях — политических, административных, хозяйственных. В этом состояла новая идеология Октября — она была знанием о новом управлении обществом.
«Красные» не побоялись спроектировать новое российское государство. Правящим классом стала проектная бюрократия, больше известная как Коммунистическая партия большевиков. Учитывая, что такое государство не имело исторических прецедентов, создавалось «с нуля», политическая власть была сконцентрирована вне его и над ним, приобретя характер сверхвласти, политической монополии. Государство же рассматривалось прежде всего как система жизнеобеспечения народа, своего рода управляющий трастом[23], учреждённым политической монополией — партией, в который была помещена общенародная собственность.
Взятие власти большевиками в октябре 1917-го было основано на возвращении к решению самых насущных задач выживания России — прекращению войны с Германией, устранению врагов государственной власти (разумеется, уже новой, старая самоликвидировалась). Став историческим субъектом и субъектом сверх-власти, большевики перестали быть революционерами. Революция, теперь уже вторая, крестьянская, свершилась — и революционеры стали больше не нужны. Русская Вандея победила, потому что у неё были лидеры, в отличие от Вандеи французской. Эсеры (как и многие другие революционеры) этого понять не смогли, и им пришлось быстро уйти с исторической сцены — как впоследствии и тем большевикам, которые не смогли перестроиться с революционного лада на организационно-проектный. Вот такой противоречивый революционно-контрреволюционный процесс имел место — отсюда и репрессии, борьба с троцкизмом в ходе подготовки к продолжению мировой войны.
Большевики не занимались проектированием новой России до окончания крестьянской революции — Гражданской войны. Они решали насущные проблемы революционной борьбы и укрепления боевой партийной организации. Эта организация в дальнейшем была преобразована в коллективного носителя власти. В практике её работы выросли кадры, способные нести бремя реальной исторической работы по строительству государства нового типа, никогда ранее не существовавшего. Большевики владели эффективной социологией буржуазного общества, в совершенстве манипулировали догматикой светской веры в коммунизм. Проект же реального социализма, который нужно было построить «в одной отдельно взятой стране», ещё
