театральной сценой, пристроенной к Европе. Ориенталист – это не кто иной как специалист в конкретной области знания, за которое отвечает Европа в целом, подобно тому, как аудитория исторически и культурно ответственна за драмы (и реагирует на них), технически поставленные драматургом. В глубинах этой восточной сцены находится огромный культурный репертуар, отдельные элементы которого пробуждают в памяти сказочно богатый мир: Сфинкс, Клеопатра, Эдем, Троя, Содом и Гоморра, Астарта, Изида и Осирис, Саба, Вавилон, джинны, волхвы, Ниневия, Пресвитер Иоанн, Мухаммед и десятки других; декорации, в некоторых случаях только имена, наполовину выдуманные, наполовину знакомые; чудовища, демоны, герои; ужасы, удовольствия, желания. Воображение европейцев получало мощную подпитку благодаря этому репертуару: со Средних веков и до XVIII столетия такие маститые авторы, как Ариосто, Мильтон, Марло, Тассо, Шекспир, Сервантес, а также авторы «Песни о Роланде» и «Песни о Сиде», черпали богатства Востока для своих произведений таким образом, что очертания образов, идей и фигур, населявших его, становились более отчетливыми. Кроме того, большая часть того, что считалось научной ориенталистикой в Европе, продолжало использовать идеологизированные мифы, даже когда знание, казалось бы, действительно двигалось вперед.
Знаменитым примером того, как драматическая форма и научное воображение сливаются на сцене ориенталистского театра, является «Ориентальная библиотека» (Bibliotheque orientale) Бартелеми д’Эрбело[279], опубликованная посмертно в 1697 году с предисловием Антуана Галлана[280]. Во введении недавно опубликованного кембриджского «Введения в ислам»[281] «Библиотека» рассматривается наряду с предварительными рассуждениями Джорджа Сейла[282] к его переводу Корана (1734) и «Историей сарацин» Саймона Окли[283] (1708) как «чрезвычайно важная» в расширении «нового понимания ислама» и представлении его «менее академической читательской аудитории»[284]. Такое описание работы д’Эрбело неадекватно: она не ограничивалась исламом, как это было у Сейла и Окли. За исключением «Истории» Иоганна Хоттингера[285], написанной в 1651 году, «Библиотека» оставалась в Европе стандартным справочным изданием до начала XIX века. Его масштаб был поистине эпохальным. Галлан – первый европейский переводчик «Тысячи и одной ночи» и известный арабист – противопоставлял достижения д’Эрбело всем предыдущим, отмечая поразительный размах его предприятия. По словам Галлана, д’Эрбело прочел множество сочинений на арабском, персидском и турецком языках, в результате чего ему удалось узнать о том, что до сих пор было скрыто от европейцев[286]. Составив словарь этих трех восточных языков, д’Эрбело начал изучать восточную историю, теологию, географию, науку и искусство в их легендарных и достоверных изводах. После этого он решил написать две книги: Bibliothèque, («Библиотеку») – словарь в алфавитном порядке и Florilège (или «Антология»), но завершена была только первая из них.
В тексте Галлана о «Библиотеке» говорится, что «ориентальное» изначально должно было включать в себя в основном Левант, хотя, – говорит Галлан восхищенно, – охватываемый период времени не ограничивался периодом от сотворения Адама до «нашего времени»[287]: д’Эрбело пошел еще дальше назад, ко времени, описанному как «более высокое»[288] в легендах – к длительному периоду правления доадамовых Сулейманов[289]. Из описания Галлана мы узнаем, что «Библиотека» была похожа на любую другую историю мира, ибо то, что она пыталась сделать, было полным сводом знаний, имеющихся по таким вопросам, как Сотворение мира, Потоп, разрушение Вавилонской башни и так далее, с той разницей, что источники д’Эрбело были восточными. Он разделил историю на два типа – священную и мирскую (иудеи и христиане – в первой, мусульмане – во второй), и два периода – до и после Потопа. Таким образом, д’Эрбело смог обсуждать такие различные истории, как история моголов, татар, тюрков и славян; он охватил также все провинции мусульманской империи, от Дальнего Востока до Геркулесовых столпов, с их обычаями, ритуалами, традициями, толкованиями, династиями, дворцами, реками и флорой. Такая работа, хотя и включала в себя некоторое внимание к «извращенному учению Магомета, нанесшему столь огромный ущерб христианству»[290], была более емкой и основательной, чем любая работа до нее. Галлан завершил свои «Рассуждения»[291], убеждая читателя в том, что «Библиотека» д’Эрбело была исключительно «полезной и приятной»[292]; труды других ориенталистов, таких как Постель, Скалигер[293], Голиус[294], Покок[295] и Эрпениус, были слишком узкограмматическими, лексикографическими, географическими и так далее. Только д’Эрбело смог написать произведение, способное убедить европейских читателей в том, что изучение восточной культуры не было чем-то неблагодарным и бесплодным: только д’Эрбело, по словам Галлана, пытался создать в сознании своих читателей достаточно обширное представление о том, что значит знать и изучать Восток, представление, которое одновременно насыщает ум и отвечает огромным сложившимся ранее ожиданиям[296].
Стараниями д’Эрбело Европа обнаружила свою способность очерчивать и ориентализировать Восток. Некоторое чувство превосходства появляется то тут, то там в том, что Галлан говорил о своей и д’Эрбело «восточной материи»[297]; так же, как и в работах географов XVII века, например Рафаэля дю Манса[298], из которых европейцы могли увидеть, что западная наука опережает и превосходит Восток[299]. Но очевидным становится не только преимущество западного подхода: есть также успешная техника, позволяющая осваивать необъятную плодовитость Востока и делать ее понятной систематически, даже в алфавитном порядке, для западных непрофессионалов. Когда Галлан говорил о д’Эрбело, что тот удовлетворяет чьим-то ожиданиям, я думаю, он имел в виду, что «Библиотека» не пыталась пересмотреть общепринятые представления о Востоке. Поскольку ориенталист утверждает Восток в глазах своих читателей и не пытается, не намеревается поколебать уже устоявшиеся убеждения. Всё, что делала «Ориентальная библиотека», – это представляла Восток более полно и ясно. То, что могло бы быть разрозненной коллекцией случайно собранных фактов, расплывчато затрагивающих левантийскую историю, библейские образы, исламскую культуру, географические названия и так далее, было преобразовано в рационализированную ориентальную панораму от а до я. В статье, посвященной Мухаммеду, д’Эрбело сначала привел все имена Пророка, а затем приступил к определению идеологической и доктринальной ценности Мухаммеда:
Это знаменитый самозванец Магомет, автор и основатель ереси, принявшей название религии, которую мы называем магометанской. Смотрите запись в разделе «Ислам». Толкователи Аль-Корана и другие знатоки мусульманского или магометанского права воздали этому лжепророку все хвалы, которые ариане, павликиане[300] или паулинисты и другие еретики приписывали Иисусу Христу, не признавая Его божественной сущности[301].
«Магометанство» – это релевантное (и оскорбительное) европейское название; «Ислам», правильное с мусульманской точки зрения название, перенесен в другую статью. «Ересь… которую мы называем магометанской», «взята» здесь как имитация христианской имитации истинной религии. Затем, в длинном историческом описании жизни Магомета, д’Эрбело может обратиться к более
