Л. Н. Толстому удалось в 1890-х и 1900-х гг. и своими религиозно-философскими и моральными сочинениями, и нашумевшей в те годы повестью «Крейцерова соната» привлечь особое внимание общества к вопросам взаимоотношения полов, брака и целомудрия. Поразило, главное, что прославленный писатель заявил себя противником всякого полового общения между мужчиной и женщиной и защитником полного целомудрия.
Каковы были его доводы?
Доводы эти делятся, во-первых, на доводы от разума и, во-вторых, на доводы от чувства. Первые – крайне слабы.
1) Толстой советует «метить дальше цели, чтобы попасть в цель» (согласно учению о «недостижимом идеале»), иначе говоря – стремиться к полному целомудрию, чтобы не впасть в крайний разврат и, так сказать, задержаться на «честном» браке. «Недостижимый идеал», таким образом, притягивается в качестве служебного средства. Но тогда так и надо оговориться, что целью он быть не может, и указать на более конкретную и ограниченную цель, – как, например, целомудрие до брака и «честный» брак.
2) Мы – не животные, – говорит Толстой, – это только для животных обязателен закон размножения. «Человек, как человек, находит в себе другой закон, противный половому общению для размножения – закон целомудрия»59. Так ли? Противны ли вообще высшие духовные человеческие законы естественным физическим законам существования нашего тела? Ведь если бы это было так, то человек имел бы право претендовать и на то, чтобы уничтожить и другие телесные законы: например, избавиться от необходимости доставлять телу пищу, питье, тепло, чистоту, отдых, леченье, следить за низшими отправлениями организма и т. д. Ведь все эти заботы, пожалуй, возложены на слабого телом человека еще в большей степени, чем на некоторых животных. И установлено так самой природой. Наша обязанность состоит только в том, чтобы правильно понять взаимоотношения духа и тела, но не в том, чтобы уничтожить законы того или другого.
3) «Плотская любовь, брак есть служение себе, и потому есть во всяком случае препятствие служению Богу и людям»60. Так ли? Действительно ли брак есть только служение себе, а не миру? И есть ли плотская любовь и брак «во всяком случае» препятствие служению Богу? Ведь это – смотря по тому, как понимать Бога. Если понимать его отвлеченно-схоластически, то, может быть, плотская любовь и брак, как проявление действительной жизни, и противны Богу. Но если понимать Бога как живую совокупность или, более того, как живой источник всех основных и первоначальных сил, действующих в природе, то с этой точки зрения физический закон размножения, даже если он проявляется только в физической жизни человека, не может быть противен Богу и, следовательно, при известных условиях, не может являться и препятствием служению ему. Что касается вопроса о том, могут ли плотская любовь и брак служить препятствием к служению людям, то очевидно, что это может происходить только в исключительных, ненормальных случаях, так как закон размножения является всеобщим для людей, составляя неотторжимую часть их природы, почему и представляется бесплодным рассуждать на тему о том, может или не может природа вредить природе. Человек так создан, и этим сказано все.
4) Хоть Толстому и возражали, что если люди достигнут идеала полного целомудрия, то они уничтожатся, и потому идеал этот не верен, – но он не смущался этим. «Прекратится животное-человек, – говорил Толстой. – Но, право, об этом двуногом животном так же мало можно жалеть, как и об ихтиозаврах и т. п., только бы не прекратилась жизнь истинная, любовь существ, могущих любить»61. На это скажу, что, во-первых, делить род человеческий на две половины людей – животных вроде «ихтиозавров» и «существ, могущих любить» Толстой не вправе, так как и в последнем «ихтиозавре»-чело-веке теплится духовная жизнь и способность любви, а, во-вторых, любезно соглашаться на полное исчезновение этих полу-«ихтиозавров», да еще по их собственной вине, – просто не религиозно. Высшая творящая сила, Бог, а не Толстой распоряжается судьбами своих созданий.
5) – Ну, а если так-таки все, все люди исчезнут, благодаря полному осуществлению идеала целомудрия?! – говорят Толстому. – И в этом нет ничего страшного, – отвечает он: ведь все равно астрономы и ученые вычисляют и предсказывают, хотя и в очень отдаленном будущем, полное прекращение жизни на земле. – И тут опять можно возразить Льву Николаевичу, что эти астрономы и ученые, – хотя, может быть, и бессознательно, – но все-таки более религиозны, потому что они занимаются только объективными вычислениями и предсказаниями гибели мира, но не готовят эту гибель и не желают ее, а он, Толстой, – он готовит ее (хотя бы только теоретически) своей неуступной и непреклонной проповедью полного целомудрия.
6) Нет, возражает и на это Толстой: хотя я и проповедую полное целомудрие, но… «род человеческий прекратиться не может»62. Лев Николаевич замкнулся в круге своих противоречий. Он, действительно, верил, что хотя бы и получила всеобщее распространение проповедь полного воздержания от половых сношений, – род человеческий все-таки не прекратился бы. Как же бы это вышло? Так, просто… (Очевидно, путем случайных падений). Больше, кроме этого, Толстой ничего ответить не может. Судьба мира вверяется… досадным (с точки зрения Толстого) случайностям.
Или… все учение о «недостижимом идеале», включая сюда и призывы к полному целомудрию, было для Льва Николаевича, и на самом деле, только словесным оборотом, не могущим играть никакого значения в жизни?
7) Не нужно рожать новых детей, воспитывайте чужих детей, посмотрите, как их много и как они нуждаются в вашей помощи, – говорит Толстой. – Не говоря уже о том, что тут он вступает в борьбу с могучим инстинктом отцовства и материнства и страсти иметь своих, а не чужих детей, – мы опять обязаны против наивного довода выступить с наивным возражением: да «чужие»-то дети откуда берутся?! ведь у них тоже есть отцы-матери, соединенные плотской связью, т. е. браком!..
Если же это – дети сознательных развратников и опустившихся людей, то ведь так портится порода. А что скажет по этому поводу «евгеника»? Но… что такое «евгеника» для Льва Николаевича? Что ему Гекуба?
8) «Стремление к целомудрию должно уравновесить численность населения»63, – говорит, наконец, Толстой (буквально). И тут он пускает в оборот аргумент, пользоваться которым ему, как религиозному человеку, как будто и не пристало: аргумент числа. Толстому ли, в самом деле, оспаривать лавры Мальтуса? К тому же —
…Небо ясно,Под небом места много всем…64
Словом, доводы от рассудка против всякой половой жизни и в пользу полного воздержания от нее у Толстого, как религиозного мыслителя, слабы и не выдерживают критики.
Гораздо более сильны, – или, вернее сказать, силен (потому что он один), – довод от чувства. Довод этот состоит в том, что половое соединение мужчины и женщины само по себе – мерзко, скверно, нечисто, отвратительно, и потому человек, уважающий себя и ценящий свое духовное достоинство (все равно – мужчина или женщина) должен, по возможности, совершенно избегать этого соединения.
Но, не говоря уже о различии и сложности эмоциональных ощущений, связанных с совершением полового акта у разных лиц и в разных случаях, довод о нечистоте, омерзительности полового акта всецело покрывается и побеждается простым указанием на то, что этот акт, влечение к нему, возможность его – не выдуманы человеком, а даны самой Природой.
Омерзительным, нечистым может быть только неестественное. Все естественное и закономерное в жизни природы, в том числе и в области половых отношений, не может быть, само по себе, ни омерзительным, ни нечистым.
Дети – самое святое в жизни, залог ее продолжения на земле, залог нравственного прогресса человечества, плод любви и полового единения мужчины и женщины, – приходят в мир в результате какой-то ошибки Провидения? какого-то огреха, недостатка в устройстве человеческого организма? в результате всегда грешного, всегда порочного акта, о котором, однако, и в Евангелии сказано, что «Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их» и что «посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. И так, что Бог сочетал, того человек да не разлучает»?65 А сам Христос? Ведь и он был человеком, – человеком, рожденным от отца и матери, что бы там ни выдумывали фальшивые идеалисты, монахи и монашествующие или их предшественники, хотя бы и древние, насчет «непорочного» зачатия». (Какая дерзкая и коварная попытка опозорить плоть, Божью плоть!) Такими же нормально рожденными людьми были Франциск и Августин, Сергий Радонежский и Серафим Саровский, Бетховен и Гёте, Паскаль и Достоевский. Или и они явились только плодом «греха»? Нет, мы не можем разделить этого воззрения!
