Скомпрометированных в результате различных конфликтов работников Павлуновский нередко перебрасывал как можно дальше — в Госполитохрану ДВР, испытывавшую сильнейшую нехватку подготовленных чекистских кадров. Начальник Кузнецкого политбюро Томгубчека И.И. Клиндер после активного участия в провокационном «кузнецком заговоре» осенью 1920 г. был задержан и избит военными властями г. Кузнецка, после чего неделю отбыл под арестом по ложному обвинению в заговорщицкой деятельности. С 1921 г. Клиндер работал начальником Прибайкальского губотдела ГПО ДВР. Член коллегии Алтайской губчека И.В. Хлебутин в январе 1922 г. попал в прицел губкомиссии по чистке РКП(б), постановившей выяснить его былую принадлежность к партии меньшевиков. Но в том же 1922 г. Хлебутин был переброшен в ГПО ДВР[146].
В целом для советской системы управления первой половины 1920-х гг. был характерен своеобразный взаимообмен кадрами — опытные партийцы-начальники (вплоть до руководителей уездного уровня) постоянно откомандировывались в ЧК, а бывалые чекисты, в свою очередь, переводились на службу в партийно-советский и правоохранительный аппараты. Секретарь Бийского укома РКСМ С.Н. Агапитов с 1922 г. работал уполномоченным особотдела ПТУ 4-й кавбригады в г. Бийске. Руководивший ЧК-ГПУ в Черепановском и Каменском уездах К.М. Шипов в 1923 г. перешел на работу ответсекретарём Новониколаевского укома РКП(б), а в начале 1930-х гг. являлся аспирантом и парторгом ИМЛ при ЦК ВКП(б). Начальник Змеиногорского политбюро Алтгубчека Т.О. Фофанов с 1923 г. работал секретарём Барнаульского укома РКП(б)[147].
Так партия проводила своё влияние в ЧК-ОГПУ, а тайная полиция привносила свои специфические традиции в партийную среду. Партия и чрезвычайки, построенные по принципам строгой вертикальной подчинённости и секретности, продолжали и дополняли друг друга. Чекисты своими специфическими способами защищали коммунистическую идеологию и фактически являлись милитаризированной «внутренней партией», а коммунисты (как рядовые, так и руководящие) охотно сотрудничали с ЧК, выполняя различные конспиративные поручения — вплоть до исполнения функций палачей при расстрелах.
Противоречия и репрессии в чекистской среде
Огромный и малопрофессиональный чекистский аппарат в начале 1920-х гг. постоянно конфликтовал не только с партийно-советским1 аппаратом, но и с различными собственными подразделениями. Мания подозрительности, желание «подсидеть» коллег и выслужиться обусловливали обилие политических доносов.
От чекистов со стороны начальства требовалась максимальная жёсткость. За март 1920 г. следователь Славгородской учека В.А. Надольский рассмотрел 190 дел, большая часть которых им была прекращена. Часть дел он отправил на доследование, и лишь 40–50 пошли на рассмотрение коллегии. Такие результаты вызвали со стороны руководства уездной чека обвинения в саботаже. После получения строгого выговора с предупреждением и разговоров начальства о целесообразности ареста Надольского тот счёл за благо уже в апреле 1920 г. покинуть уездную чека и перебраться в Томскую губернию.
В декабре 1920 г. член коллегии Иркутской губчека Д.Ф. Клингоф в докладе председателю губчека А.П. Марцинковскому дал обзор восстаний и пришёл к неутешительным выводам о том, что комячейки возбуждают «ненависть крестьянского населения», политика классового расслоения в богатой Сибири неэффективна, а потому следует учитывать интересы и «зажиточного хозяина». Марцинковский своеобразно оценил мнение Клингофа, предложив губкому РКП(б) «освидетельствовать [автора] политически, т. к. представленный мне сей доклад сильно пахнет эсеровщиной»[148]. «Диссидента» освидетельствовали и быстро убрали с должности.
Весьма напряжённо складывались взаимоотношения чекистов из территориальных подразделений с их коллегами-транспортниками и особистами. В конце 1920 г. руководство Томской РТЧК доносило о подозрительных действиях «неблагонадёжного» начальника Минусинского политбюро И.Г. Фридмана, который, с одной стороны, попустительствовал организованным грабежам туземного населения войсками ВОХР, а также Абаканской и другими волостными комячейками, а с другой — якобы беспричинно освобождал антисоветски настроенных лиц. В июле 1921 г. председатель Енисейской губчека Р.К. Лепсис и руководство Минусинского укома РКП(б) согласились отстранить от работы вступивших в конфликт друг с другом заведующего местного политбюро И.Ф. Опарина и начальника особого отделения по охране границы A.M. Янковского. Правда, здесь, похоже, Лепсис обманул уком: Опарин был снят только два месяца спустя (для характеристики его личности показателен факт исключения Опарина в 1925 г. из партии «за покушение на убийство в состоянии опьянения»), а Янковский, несмотря на сигналы о его должностных преступлениях, остался работать в Минусинске[149].
Осенью 1920 г. наблюдался острый конфликт — «ужасная вражда» (по выражению одного из коммунистов) — Нижнеудинского политбюро Иркутской губчека и милиции с работниками отделения РТЧК, поскольку чекисты-транспортники без согласия политбюро проводили в городе обыски и аресты, обирали проезжавших через Нижнеудинск пассажиров. А с середины октября 1920 г. ОРТЧК начало аресты польских рабочих и служащих (даже коммунистов) на железной дороге, оправдываясь необходимостью высокой бдительности к выходцам из враждебного государства.
В самом начале 1922 г. иркутские партийные власти, требуя слияния всех чекистских аппаратов, отмечали, что особисты и транспортники постоянно действовали ещё более радикально, чем сотрудники губчека и уездных политбюро. Они отмечали, что транспортная ЧК находит «контрреволюцию там, где, по более правильно поставленной информации Губчека, её нет. На этой почве в Киренске вырастают такие махровые цветы, как самоубийства, убийства, поджоги и проч.». Что касается особистов, то они обращали своё внимание не только на воинские части, но и на гражданские учреждения, в результате чего в 1920 г. в Черемхове транспортниками и работниками особого отдела был арестован ряд специалистов, что вызвало вмешательство со стороны губкома и губисполкома, особо отметивших, что Иргубчека была против указанных репрессий[150].
Чекисты при нехватке врагов начинали искать их внутри себя. В сентябре 1921 г. директор Госполитохраны ДВР Г.И. Быков констатировал обилие в аппарате «склок, интриг, взаимных провокационных подсиживание и выкуривания»: вместо обнаружения контрреволюционных организаций сотрудники «сознательно провоцировали друг друга путём подсылки подставных лиц с предложением взятки». Директор подчёркивал, что его аппарат «завален делами сотрудников ГПО обвиняемых во взяточничестве».
Недисциплинированность рядовых работников ЧК, которую подчас чувствовало и сибирское начальство, Павлуновским по возможности пресекалась. В ноябре 1921 г. он сообщал в Сиббюро ЦК о своём распоряжении арестовать оперработников на ст. Иркутск и Татаурово, которые, несмотря на распоряжение полпреда о беспрепятственном пропуске поезда некоего т. Афанасьева, подвергли состав «нетактичному и оскорбительному обыску»[151].
Более серьёзно выглядели постоянно возникавшие проблемы, связанные с конфликтами конкурировавших друг с другом видных чекистов и их окружения. Склоки, связанные с формированием команд вокруг руководящих чекистов, боровшихся за власть в губернских чека, фиксировались в Красноярске (дело «москвичей» В.И. Вильдгрубе, Д.М. Иванова и противостоявших им местных чекистов), Тюмени (П.И. Студитов — его зам И.С. Бойко), Томске (и.о. председателя губчека Б.А. Бак — С.Г. Чудновский) и других региональных центрах. Исключительно интриганскими и склочными были взаимоотношения в руководстве Якутской губчека[152]. Как правило, подобные конфликты заканчивались вмешательством вышестоящих чекистских и партийных органов, которые обычно ограничивались переброской представителей проигравшей стороны в другой регион.
Постоянным осложняющим фактором в чекистской среде являлись репрессии против самих чекистов. Подобные факты в изобилии фиксируются во всех губчека. Причины арестов и казней работников госбезопасности можно разделить на три части: скрытие «белого» прошлого, разоблачение текущей «контрреволюционной деятельности» и служебные преступления. Отдельно следуют отметить нередкие факты арестов работников ЧК по инициативе партийно-советских структур. С конца 1919 по начало 1922 г. только расстреляно было в сибирских губчека не менее 25 штатных сотрудников (большей частью оперработников), причём около половины — за причастность к службе у белых и «контрреволюционную деятельность».
Выявление и уничтожение проникших в ЧК «предателей» началось сразу. В Новониколаевске уже 7 февраля 1920 г. был арестован и в тот же день расстрелян как «доброволец польского легиона, связанный с колчаковской контрразведкой» следователь А. Пеплов, а год спустя был казнён бывший судебный чиновник белой власти М.К. Зайцев, замеченный также в фабрикации новониколаевского филиала организации «Сибирское Учредительное собрание», мародёрстве, присвоении денег, предназначенных для оплаты агентов, и содержании любовницы на конспиративной квартире. В начале 1920 г. в Красноярске арестовали сотрудника губчека М.Р. Манденьянца, обвинявшегося в том, что он был штабс-ротмистром Колчака (полгода спустя дело было прекращено) и расстреляли как бывшего офицера-контрразведчика чекиста Вотина, а также двух особистов, тоже оказавшихся из белых офицеров. 1 января 1922 г. по приговору трибунала был казнён один из видных томских чекистов — начальник информотдела губчека Г.А. Котов, ранее судившийся за превышение власти, а затем обвинённый в том, что он был подпрапорщиком Колчака и участником штурмового отряда[153].
