Статья в «Санди таймс», похоже, повергла в панику всех тех, кто был уверен, что у них все схвачено. Я вдруг стал новой модой, которой никто не ждал, — вроде пейджера или ящура. Ведь статья провозгласила: «Эй, вы, вот знаменитый человек, о котором вам пора бы и знать! Вы, может, думаете, что это вы — тусовка, но если эта новая звезда не с вами, то, вполне возможно, вы уже не та тусовка!» И как в сказке все видели новое платье короля, там и тут на удивление многие утверждали, что видели номер Джимми Конвея. Один тип через «Санди таймс» анонимно прислал мне письмо — о том, как ему понравилось мое выступление. Что у него с головой? — спросил я себя. Укажи он обратный адрес, я бы заподозрил какой-нибудь мотив, но зачем присылать анонимное письмо о концерте, которого не было? Это же безумие. Но никто и не собирался вести себя разумно. В Сифорде некий адвокат с супругой — я с ними встречался на улице пару раз — вдруг пригласили меня отобедать. Не будь мой ежедневник до отказа забит фиктивными концертами, я бы даже согласился.
Боясь отстать, вскоре и другие газеты и журналы стали помещать обо мне небольшие дневниковые заметки или статьи. Одни ссылались на краткие телефонные интервью, другие перепечатывали высказывания Джимми Конвея из чужих статей, как если бы я лично с ними поговорил. Номер моего мобильного телефона очень скоро стал достоянием общественности, словно существует централизованный реестр, куда исследователи и журналисты заносят нужную информацию, и меня теперь вписали в графу «недавние поступления».
Даже без помощи агента и потенциального обезглавливателя коней Вива Басби[39] я получил целый ряд приглашений выступить в различных эстрадных клубах и университетах. Один студенческий союз писал: «Хотя мы понимаем, что вы один из крупнейших артистов в стране, мы, к сожалению, не можем предложить больше 1000 фунтов за тридцатиминутное выступление». Штуку! За полчаса работы! А если несколько выступлений в неделю?! Передо мной, как по заказу, выстраивалась карьера эстрадника; знать бы еще, что с ней делать. Как если бы я всю жизнь мечтал стать пилотом и вдруг все авиакомпании наперебой завопили: «Нет вопросов! Вот ключи, этот „боинг“ твой!» Но как бы ни хотелось сесть за штурвал, мысль о том, что я врежусь в первую же гору, мигом отрезвила бы меня.
В следующие недели все больше писем попадало ко мне через редакции газет. Самое мое любимое письмо пришло от человека на несколько лет моложе меня, который жаловался, что слишком долго бредет по жизни бесцельно и не знает, как добиться того, чего добился я. «Боюсь, ничем не заменить тяжкого труда и опыта», — ответил я. Наряду с ожидаемыми обращениями благотворительных и студенческих обществ изрядную стопку составили письма с адресом, написанным зелеными чернилами.[40] Это были довольно надоедливые просьбы личностей, которые желали использовать мой «доступ к массмедиа», чтобы заявить, что их дом прослушивают чиновники из Брюсселя или что Сесил де Милль[41] украл их идею фильма на библейский сюжет. Один корреспондент утверждал, что все наши крупнейшие политики не просто замаскированные рептилии, но рептилии еврейской национальности. В своем ответе я призвал этого человека не делать поспешных выводов. «Ну ладно, даже если все премьер-министры, американский президент и остальные мировые лидеры случайно и являются рептилиями еврейской национальности, я все же считаю, что мы должны оценивать их по делам в правительстве. Из этого не вытекает автоматически, что имеет место заговор. Давайте судить об этих ящерах по их реальным политическим действиям…»
Но, похоже, в этом мире с ума сошли буквально все. Кто-то раскручивал маркетинговую кампанию по сбыту астрологических таблиц для кошек, и меня попросили выступить по радио и рассказать об этом. «Мы просто решили, что вы, может быть, скажете что-нибудь смешное», — предложил по телефону чокнутый специалист, как будто мне так не терпится себя разрекламировать, что я стану в живом эфире Радио-5 рассуждать о кошачьих гороскопах. Впрочем, прослушав запись, я даже нашел ее забавной: «Считается, что Стрельцы знают цену деньгам, упрямы и постоянно вылизывают задницу». Казалось, меня назначили человеком, о котором продюсеры и специалисты вспоминали первым, когда нужно было озвучить какую-нибудь чушь. «Этот новый юморист, Джимми Как-его-там, давай его запишем, пусть он будет на афише/в газете/на радио».
Каждое интервью, казалось, порождало новые, и эти маленькие публикации стали для меня смыслом жизни. Их цель была не в том, чтобы продвинуть мою книгу или хит, — продвигать-то было нечего. И не в том, чтобы собрать средства для доброго дела или привлечь внимание общественности к несправедливости, а в том, чтобы просто разрекламировать меня. А так как я вовсе не был занят тем, чем прославился, времени на рекламу оставалось сколько угодно. Я превращался в эквивалент «Найк» или «Гэп» среди знаменитостей: сам ничего не производил, а просто сосредоточился на маркетинге бренда.
Глаза как-то умудряются вмиг выхватить собственное имя на целом газетном развороте. Думаю, вряд ли Хью Грант мог не заметить свое имя на обложке таблоида, кричащего: «Хью Грант попался с девкой». Но порой я листал газету или журнал (я вовсе не искал упоминаний о себе, ведь я покупал «Хелло!» исключительно ради рецептов) и, перевернув страницу, замечал свое имя, а затем возвращался на несколько строк — посмотреть, что же обо мне говорят. Именно так получилось, когда я читал «Гардиан». Там была статья одного из руководителей Би-би-си. «Агенты — враги таланта, — храбро заявлял он. — Всякий раз, когда появляется, к примеру, свежий юморист, агрессивные продавцы его подминают и экономически вытесняют талант с рынка. Вот почему Джимми Конвей — как глоток воздуха. Подлинному таланту ни к чему настырные агенты, которые кричат по телефону о том, какие у них замечательные клиенты. Попомните мои слова — Джимми Конвей пойдет дальше их всех».
У меня взяли интервью для передачи под заголовком «Что у меня в холодильнике?», где знаменитости рассказывают о своих убеждениях, карьере, стиле жизни и как все это отражается на содержании их холодильника. У Джимми Конвея в холодильнике были молоко, яйца и малиновый йогурт. Просто они там оказались. Понятно, если бы я был не такой классный и если бы мне было небезразлично, как все получится, я бы, наверное, часами бродил по супермаркетам и гастрономам, стараясь подобрать именно тот провиант, который в полной мере передаст имидж творческого, но занятого холостяка, достаточно современного, чтобы стряпать себе всякие интересные блюда, но из-за недостатка времени вынужденного планировать свои трапезы заранее. Какие-нибудь экзотические соусы для спагетти, скажем; несколько небанальных ингредиентов для салатов, домашний пирог с лососиной, немножко пармской ветчины и половина пудинга с большой миской свежих сливок. Но ничего такого в холодильнике у Джимми Конвея не нашлось. Разуверившись в своем имидже гурмана, я отправил свои продуктовые списки в помойное ведро буквально за минуту до прихода телевизионщиков. Тем не менее малиновый йогурт что-то обо мне говорил. Я из тех, кто любит йогурт.
Журналист назвал мой маленький домик в Сифорде загородным коттеджем. Полагаю, технически это верно: выходные я провожу здесь, просто потому что мне не по карману куда-то еще ехать. «Джимми Конвей явно ценит покой, который находит вдалеке от всех в своем коттедже, среди Южных холмов. Любовь к этой части мира он разделял со своим другом Билли Скривенсом». Со дня смерти Билли наша дружба все крепла. Порожденный его отсутствием вакуум вынуждал журналистов искать иные пути говорить о нем, и потому они часто упоминали нового юмориста Джимми Конвея, как если бы тот был учеником Билли.
Прогуливая Бетти на утесах, я невольно возвращался туда, где мы разминулись с Билли, — так преступник возвращается на место преступления. Вдалеке виднелся коттедж Билли, и я спрашивал себя, догадывается ли его вдова Стелла о глубине моего обмана. После нашей краткой беседы на похоронах я часто вспоминал о ней, гадал, не пересекутся ли снова наши пути. Странное дело, в эти дни я и собаку выгуливал все как-то на той стороне городка.
Сначала я увидел ее пса. Макс сам по себе знаменитость, но когда он влетел на холм, я испугался, а вдруг не Стелла его выгуливает. Я погладил пса, он покрутился возле меня, виляя хвостом, а потом хотел было бежать дальше, но я крепко ухватил его за ошейник и продолжал гладить, пока в поле зрения не появилась его хозяйка. Это действительно была Стелла. Ее красота по-прежнему сияла как золотая сказочная пыль. Когда Билли Скривенс отправился добывать себе жену, ему нужен был только самый главный приз, вроде кубка Жюля Римэ,[42] я же был всего лишь запасным игроком команды из третьей лиги, которого и на поле-то не выпускают. Но несмотря на потрясающую внешность и пленительную улыбку, Стелла излучала какую-то грусть. Может, у меня просто дар такой, но я уверен, что заметил некую необъяснимую печаль в женщине, муж которой совсем недавно умер в самом расцвете сил.
