И это тоже очень подкупает в наш век циничного и неуважительного отношения ко всем вокруг…
10
Довольно быстро я стала рассказывать Виктору при наших с ним встречах абсолютно все… Ну, разве что за исключением своих интимных отношений с Германом.
И после того как Герман отравил Жнейцера, я тоже поведала об этом Виктору.
Я не сомневалась, что Виктор не выдаст этой тайны. Но все же я предупредила его:
— Виктор, это должно остаться между нами.
— Об этом вы могли бы и не говорить, Галина, — отвечал он, приложив руку к сердцу. А потом добавил: — Но я думаю, что вам следовало бы рассказать об этом милиции…
Я возмутилась:
— Вы же понимаете, что я ни за что и никогда этого не сделаю!
— Понимаю, — вздохнул Виктор. — Даже очень отчетливо понимаю… Но я понимаю и то, что, если Германа арестуют, вы разделите его участь как сообщница.
— Полностью уверена, что этого не будет, — возразила я. — Во-первых, Германа почти наверняка не арестуют. Во-вторых, даже если это крайне маловероятное событие случится, сама я не пострадаю… То есть я не смогу жить без Германа, а значит, все-таки очень пострадаю, но это уже другой вопрос… Однако у закона не будет ко мне претензий.
— Но откуда такое убеждение? — воскликнул Виктор.
— Разве не ясно? — посмотрела я на него. — Герман скажет, что я была не в курсе, вот и все.
— Вы думаете, все так просто? — покачал головой Виктор.
— Да, думаю. Как часто повторяет Герман: не надо усложнять.
— Но сам-то он все усложняет на деле, — заметил Виктор. — Расчищать себе дорогу от конкурентов, убивая их, — это как-то…
— Да, это эксцентрично, — перебила я, — но действенно. Уж с этим-то не поспоришь.
— Неужели вы его одобряете? — недоверчиво пробормотал Виктор.
— Конечно, я не одобряю. Но если бы я стала отрицать, что не вижу в таком подходе никакого смысла, это тоже было бы неправдой.
— Но смысла тут и впрямь нет! — воскликнул Виктор. — Такими методами ничего не добьешься…
— Откуда вы знаете? — усмехнулась я. — Вы же вряд ли пробовали такой метод?
Виктор помолчал, потом сказал:
— Я думаю, в кинематографе — да и вообще в любом искусстве — никто и никогда ничего подобного не предпринимал.
— Ну вот видите! — обрадовалась я. — Герман — первопроходец. Как и во многом остальном.
— Вы так об этом говорите, — поежился Виктор, — словно вам нисколько не жаль Жнейцера.
— Нет, жаль, — вздохнула я. — Но не буду опять же лукавить — не настолько, чтобы я стала рыдать.
— А если Герман убьет меня? — спросил вдруг Виктор. — Тоже не заплачете?
Я улыбнулась:
— Ну что вы… Герману вы не конкурент.
Виктор, казалось, почти оскорбился.
— Простите, Галина, но, кажется, вы меня недооцениваете.
— Виктор, ну давайте посмотрим на это трезво. Как и Герману, вам пока не везет в профессии. Следовательно, вы с ним на равных. И именно поэтому вы ему не конкурент.
— Однако я могу стать таким в любой момент, — не сдавался он.
— Каким же образом?
— Допустим, мне дадут хорошую постановку, она станет успешной… Это ведь вполне возможная перспектива.
— Думаю, к тому времени, — сказала я, — Герман и сам станет успешным.
— Сколько же человек ему придется убить для этого? — покачал головой Виктор.
— Не переживайте, — подбодрила его я. — Ведь Герман заодно и вам, можно сказать, расчистит дорогу. То есть именно в этом его задача — освободить дорогу себе и таким, как он. Так что с его помощью перспектива преуспеть становится для вас не просто возможной, а даже довольно вероятной…
11
Моя откровенность в беседах с Виктором не затухала. Постепенно он узнал от меня обо всех преступлениях Германа. Я рассказала Виктору все, что сама знала об убийствах Тефина, Хучрая и Мумунина.
Именно после того как Герман расправился с последним, у меня состоялся с ним серьезный разговор.
— Герман, остановись, — потребовала я.
Он попытался отшутиться:
— Почему именно сейчас? Я только разошелся…
— Если ты не прекратишь, то я с тобой разойдусь, — пригрозила я. Конечно, это было лукавством. Что бы ни совершил Герман, я никогда не смогла бы бросить его по собственной воле…
Герман, однако, принял мои слова за чистую монету. Он изменился в лице, потом схватил меня в объятия, стал сжимать, целовать и умолять:
— Нет, нет, милая, только не это… Я этого не перенесу…
Я не выдержала и разрыдалась.
— А я, по-твоему, перенесу, если тебя вдруг поймают?! — заговорила я сквозь слезы.
— Да не поймают, не поймают! — упрямо твердил Герман.
В конце концов он пошел на попятную. Я его знаю: он совершенно не переносит моих слез. И когда я изредка позволяю себе расплакаться при нем, он способен сделать и сказать все что угодно, лишь бы я перестала плакать…
— Хорошо, — с большой неохотой выдавил наконец он. — Пусть Мумунин будет последним, раз уж тебе так этого хочется…
Слезы у меня моментально высохли.
— Правда? — воскликнула я, не скрывая радости.
— Правда-правда, — подтвердил Герман. — Тем более серьезных конкурентов на «Мосфильме» у меня уже, по сути, не осталось… Так — мелочь там всякая, которая и пощечины не заслуживает, не то что умерщвления…
— Ну конечно, Герман, конечно! — соглашалась я с ним. — Всех наиболее пакостных ты уже убрал с дороги… Больше и некого! Ты очень разумно поступаешь!
— Благодаря тебе, май дарлинг, — с улыбкой отозвался он. — Ты единственная, кто способен заронить в мою сумасбродную голову хоть крупицу разума…
То был один из самых счастливых наших дней. Весь вечер и полночи мы только и делали, что занимались любовью… А также говорили, говорили, говорили…
— Я и сам должен был прийти к выводу, что сейчас самое время остановиться, — говорил мне Герман. — Ты, мой свет, как всегда, мыслишь на два шага вперед… Наш с тобой «Кошкин дом» будет прорывом, вот увидишь! Собственно, уже и Мумунина можно было не приканчивать… Что он со своими «Людями и зверями» против наших зверей!
Я даже попыталась несколько поумерить его пыл:
— Герман, ну не будем все-таки преувеличивать… Маршака станут смотреть только дети…
— А также их родители, — добавлял он. — Нет, это всем будет интересно — вот посмотришь. Где еще можно будет увидеть Стриженова с клювом и Рыбникова с рогами? Только у нас! Эксклюзив, как говорится…
— Ты уже рассуждаешь так, словно по доброй воле взялся за «Кошкин дом», а не потому, что тебе больше ничего не одобрили.
— Да, сначала было так, — согласился Герман. — Но потом я понял, что это золотая находка! Действительно, по доброй воле за такое вроде
