меня болит живот и мне надо побыть одной.
Нужно было выплакаться, пустить хоть одну слезу. Я крепко зажмурилась, впилась ногтями в ладонь, но по-прежнему ничего не испытывала. Подумала про Билли, про Саймона – однако не помогло и это. Я будто оцепенела. Наверное, выплакала уже столько слез, что они просто-напросто закончились.
Я потерла живот, где недавно прятался мой ребенок, и поразилась, до чего легко я утратила контроль над своей жизнью. Всему виною стресс из-за Саймона, беспокойство о детях, проблемы с деньгами… может, даже бутылка вина, которая лежала рядом со мной под одеялом. Видимо, мой ребенок просто не захотел, чтобы я становилась его матерью. Ничего удивительного, что он решил умереть, – наверное предвидел свое невеселое будущее.
Голова трещала от боли, поэтому я потянулась к тумбочке, взяла третью таблетку обезболивающего из пакета доктора Уиллис и запила ее глотком вина прямо из бутылки. Затем, поразмыслив, проглотила четвертую таблетку. Пятую. Шестую, седьмую, восьмую и девятую.
На десятой меня вывернуло наизнанку.
На полу в луже алкоголя и желчи легли рядышком все девять таблеток. Я не смогла даже убить себя.
7 декабря
– Твою мать! – выпалила я, второй раз подряд прошив палец иголкой.
Перед глазами плыло: то ли от усталости, то ли из-за выпивки. Слизнув кровь, я зашагала на кухню за очередным куском пластыря.
– Да пропади ты пропадом! – в сердцах пожелала я недоделанной юбке миссис Келли.
Заклеивая палец пластырем, я вспомнила, как в детстве обожала листать мамины модные журналы, любуясь красивыми дамами в шикарных нарядах.
Мама была недооцененной швеей с манией величия. Она могла сотворить великолепное платье или пальто из любой тряпки и жила в сказочном мире, бесконечно далеком от нашей с отцом реальности. Однажды она призналась, что в юности мечтала работать в парижском доме моды и творить шедевры от-кутюр, пока не отвалятся пальцы.
– Вот что меня радовало бы, в отличие от того, что я имею, – сказала мама с тоской и искоса глянула в мою сторону, подчеркивая истинное значение своих слов.
Впрочем, я без того знала, как она ко мне относится.
Мать была ярой фанаткой аристократа от мира моды Юбера де Живанши и его музы Одри Хепберн. Она постоянно копировала на свой манер его безупречные, изысканные творения.
Хотя я разделяла ее страсть к шитью, мать, увы, не спешила делиться со мной секретами. Как я ни умоляла, она пропускала мои просьбы мимо ушей. Словно боялась потерять свой дар, если с кем-нибудь им поделится – пусть даже с родным ребенком.
Если я не задавала лишних вопросов, мне позволяли наблюдать за ее работой из дальнего угла комнаты.
Даже будучи совсем крохой, я не понимала, зачем мои родители вообще решили создать семью – то ли потому, что так было заведено в те дни, то ли по чистой случайности. Так или иначе, я оказалась им совершенно не нужна. Разумеется, меня кормили и одевали, но мать никогда не уставала напоминать мне о моем месте.
– Ты здесь чужая, ясно? – как-то раз рявкнула она без особого повода. – Так и знай!
Меня поражало, какое великолепие выходит из-под этих холодных рук. Порой, подгадав, когда она уйдет из дома, я забиралась в шкаф и любовалась ее шедеврами. Закрывала глаза, вдыхала аромат и на ощупь, по шуршанию в пальцах, пыталась угадать ткань, из которой сшиты наряды.
Как-то раз, когда мне было лет девять, я решила смастерить для матери подарок. Скопила немного денег, купила четыре метра полиэстеровой ткани цвета слоновой кости и каждый вечер после школы, запираясь в комнате, шила матери блузку на день рождения. Получалось, разумеется, криво, но я надеялась, что мама обрадуется моим успехам и потом подправит швы. Однако та, развернув подарок, сухо сказала «спасибо» и не удосужилась примерить обновку.
Пару дней спустя она попросила меня вымыть каминную решетку, и я пошла искать на кухне чистящее средство. Заглянула в ящик под раковиной и увидела мою блузку, порезанную на лоскуты для тряпок. Урок получился довольно жестоким. Можно учиться на ошибках своих родителей, можно наступать на те же грабли, оправдываясь потом их примером… Я же поклялась никогда не винить мать в своих неудачах. Все, что я делала с тех пор, было вопреки ей и без ее одобрения.
У маминых платьев выдалась непростая судьба – долгая и полная одиночества. По завершении последнего стежка они ни разу не надевались на выход или вечеринку, вместо этого запихивались в чехол, чтобы она одна могла ими любоваться.
Отец боготворил землю, на которой мать расстилала ткань. Он был так одержим идеей сделать ее счастливой, что не замечал ничего вокруг, включая меня. Не передать словами, как я завидовала подругам, которые хвастались тем, что они папины дочки. Я была предоставлена сама себе, пока не встретила Саймона.
Впрочем, папа знал, что мама счастлива лишь благодаря своему призванию и все его усилия пропадают впустую.
– Мамочка!
Испуганный голосок Эмили выдернул меня из воспоминаний. Дочь стояла у двери, нервно топчась на месте – она опять намочила пижамные штанишки.
– Все хорошо, милая. Давай тебя переоденем и пойдем спать.
Я взяла ее за руку и повела за собой по лестнице.
Хоть убей, никак не удавалось вспомнить, переодевала ли меня мать хоть раз в жизни.
Рождество
Еще никогда на Рождество в нашем доме не бывало так тихо. В прежние годы по утрам от визга закладывало уши и повсюду летали обрывки оберточной бумаги. Дети будили нас с Саймоном в четыре утра: тыкали пальцем в нос и взбудораженно шептали: «Ну что, он приходил?» Мы, отчаявшись их успокоить, вынуждены были вставать и спускаться к елке. Зажигали гирлянды и любовались тем, как дети распаковывают подарки, радуясь не меньше них.
В этом году было уже восемь часов, а в доме до сих пор царила тишина. Я боялась того момента, когда дети проснутся – не только из-за отсутствия их отца, но и потому, что мне было стыдно за те жалкие подарки, которые ждали под елкой.
И все же я разбудила детей, позвав их в гостиную.
– Мы что, так плохо себя вели? – уныло спросил Джеймс, увидев, что его ждут только две коробки.
Я вздохнула. Логичный вывод, если не признаваться, что Санта-Клаус всего лишь выдумка и подарки им купила мать.
– Нет, конечно, милый мой, – выпалила я. – Просто Санте не хватило места на санях.
Меня, разумеется, не услышали.
Весь день я тщетно уговаривала детей надеть красные колпаки и поиграть с новыми дешевыми игрушками.
