его головы сняли тиски.
– Привет, – говорит он Бин. – Как дела?
– Ну, как-то так. – Она пожимает плечами.
Бин неуклюже опускается рядом с ним на ступеньку.
– Коктейли, во всяком случае, хороши, – говорит он, поднимая бокал. – Я планирую нажраться до поросячьего визга.
– Хороший план, – кивает Бин.
– Жаль, что Эффи нет, – с унылым видом произносит Гас. – Знаю, она не ладит с Кристой, но… – Он поводит руками по сторонам. – Это же наше прощальное «ура!». Мы все должны быть здесь.
Я чувствую прилив сестринской любви. Жаль, что я не могу его обнять.
– Вот именно, – грустно говорит Бин. – Я уговаривала ее прийти, но она отправилась на свидание. Он спортсмен-олимпиец тире филантроп, – уже оптимистичнее добавляет она. – Звучит впечатляюще, верно?
– В самом деле? – Гас с интересом поднимает глаза. – И в каком виде спорта?
– Она не сказала.
– Держу пари, гребец. Или велосипедист. – Гас принимается гуглить. – Этот? – Он показывает Бин фотографию в телефоне.
– Я надеюсь! – с энтузиазмом откликается Бин. – Такой симпатяшка!
Меня гложет чувство вины, но я его давлю. Это была белая ложь. В любви и на войне с Кристой все средства хороши.
– Мне нужно переодеться, – врывается в мои мысли голос Бин. – Хочу посмотреть на кухне какую-нибудь мелочовку для Эффи. Ей ведь всегда нравились формочки для желе?
– Формочки для желе? – недоуменно переспрашивает Гас. – Не знаю.
Боже мой, формочки для желе! Я про них совсем забыла, но сейчас страстно хочу, чтобы они уцелели. Особенно с ананасиками. Раньше мы в ней всегда делали желтое желе. Я ее обожала. Она напоминает мне о счастливых воскресных днях на кухне, и это именно тот самый старый скарб, который Криста непременно выбросит.
Я обеспокоенно смотрю в «глазок» на Бин. Может, отправить ей сообщение? Но нет. Я как бы на свидании. Хотя, может, черкнуть что-нибудь в таком роде:
Свидание с олимпийцем в шикарном лондонском ресторане просто отпад! Он мужчина моей мечты! Пьем шампанское за здоровье друг друга! Кстати, я тут подумала: прибери-ка ты формочки для желе.
Не годится. Слишком подозрительно.
– Помнится, Эффи нравилась ананасовая, – вставая, говорит Бин, и у меня отлегает от сердца. – Ладно, пойду переодеваться. Увидимся.
– Я еще минутку посижу и пойду.
Бин уходит, а Гас снова прислоняется к перилам и пишет сообщение. Затем он вдруг тихо произносит: «Дерьмо!» – и я настораживаюсь. Не нравится мне этот возглас.
На несколько мгновений воцаряется тишина. Неужели Гас не ощущает моего присутствия? Я не могу поверить! Вот же я, здесь! Но, судя по его реакции, я все равно что призрак.
Гас, как завороженный, смотрит на экран телефона, а я – на него или, по крайней мере, на ту его часть, которая доступна обозрению. Наконец он набирает номер и тихим напряженным голосом говорит:
– Привет. Я только что увидел твое сообщение. Ты серьезно?
Опять следует тишина, на протяжении которой я едва смею дышать. Меня отчасти снедает любопытство, отчасти – чувство вины из-за того, что я подслушиваю частный разговор. Но, в конце концов, он мой брат. И я никому не скажу.
(Кроме Бин. Ей можно.)
– Я так не думаю, – еще тише говорит Гас. – Нет, конечно, я никому не говорил. Если это просочится в прессу, точно нет… Ну, что… – Он внезапно выдыхает, и я вижу, как он трет лицо. – Я имею в виду, если предъявят обвинения…
Я делаю резкий вдох. Обвинения? Какие обвинения?
Гас долго молчит, слушая собеседника.
– Ладно, спасибо, – наконец говорит он. – Прости, Джош, мне нужно идти. И в любом случае я не могу говорить за… Да. Завтра поговорим… Ага. Не лучший. Но будем надеяться, что это не наихудший сценарий.
Он отключается и тяжело выдыхает, а я с тревогой смотрю на него. Что за наихудший сценарий? И кто такой Джош? Во что Гас вляпался?
Гас резко встает, в последний раз проверяет телефон, затем сует его в карман и уходит по коридору. Я смотрю ему вслед, и внезапно меня охватывает острое чувство одиночества. Сижу тут, скрючившись, в шкафу, и план мой – форменная дикость. Что я прячусь, как воровка? Худшего способа сходить на вечеринку просто не придумать. Я исключена из важных разговоров, переживаю за брата, отсидела себе ноги и даже хороший коктейль не могу попробовать.
Может, прямо сейчас признать поражение, выйти из шкафа, найти какой-нибудь прикид и присоединиться к веселью? Зарыть топор войны и помириться с Кристой?
И с папой?
От одной мысли внутри возникает нервный спазм. Я не готова. Сейчас я не в лучшем положении. Я не знаю, что сказать, как начать… Я тру лицо, ощущая внезапный прилив недовольства. Почему я вообще об этом размышляю? Этот вечер задумывался совсем иначе. Я не собиралась общаться с семьей. Я не собиралась подслушивать разговоры, вызывающие тревогу.
И тут сквозь дверцу шкафа до меня доносится знакомый, зычный голос, и я цепенею.
О боже. О боже.
И каменею. Через холл в направлении гардероба, смеясь, шагает папа – его походку и смех я узнаю всегда.
Когда он возникает в щели, ощущение такое, будто меня крепко схватили за горло. Я не ожидала увидеть его сегодня вечером. Я думала, он где-то там, в окружении гостей. А он тут, в шаге от меня, и не в курсе, что я за ним наблюдаю.
– Вот картина, о которой я тебе говорил, – обращается он к пожилому мужчине, которого я не узнаю. – Приобрел три месяца назад. Если хочешь знать, дом продан благодаря ей! – Он громко хохочет и делает глоток из бокала.
Я почти не слышу его слов – я слишком увлеченно его разглядываю. На нем двубортный смокинг, седые волосы блестят в свете ламп, он смеется. В свои зрелые годы он кажется воплощением успешного человека.
– О да, – говорит он в ответ на какой-то вопрос. – Да, это верный шаг. Я никогда не был так счастлив. Никогда! – как бы акцентируя, повторяет он. – А теперь, Клайв, ты должен выпить! – добавляет он, и оба удаляются, а я остекленевшим взглядом смотрю им вслед.
Никогда не был так счастлив.
Я оседаю на пол шкафа, дрожащие мышцы уже дают сбой. К моему ужасу, слезы наворачиваются на глаза, и я стараюсь их сморгнуть.
Наша семья распалась, мы потеряли дом нашего детства, папа неделями толком не общается с младшей дочерью… но он никогда не был так счастлив.
Отлично. Что ж, думаю, мы с ним по-разному понимаем слово «счастье». Потому что я не могла бы быть счастлива, находясь в состоянии отчуждения с членом семьи, но ты, папа, можешь, потому что
