Выйдя из собора, прогулялись к Епископскому дворцу, и Анатоль стоял к Софи еще ближе; когда спускались по Байрру-да-Се, беднейшему, но самому живописному кварталу города, художник аккуратно поддерживал девушку под локоток. Идти иногда приходилось гуськом, над улицами полоскалось белье, проулки напоминали проходные дворы, где любят гнездиться криминальные элементы, и все это выглядело восхитительно, и Женя сделал массу отличных кадров. Кое-где высились башенные краны: Европейский союз, как объяснил Делорм, наконец облагораживает исторический центр, сохраняя культурное наследие.
– Прежде чем мы пойдем дальше, – сказал Анатоль, с легкостью принявший роль вожака стаи и даже не мысливший, что кто-то посмеет ее оспорить, – нужно пообедать.
– Здесь? – ужаснулась Софи, пропуская чумазого мальчишку, сосредоточенно тащившего в гору ржавый велосипед.
– Сейчас будет сюрприз. – Делорм указал в конец улицы: – Вуаля!
Там, над сверканием Доуру, лежала вполне приличного вида набережная, а когда вышли к ней – оказалось, что это одно из самых туристических мест, где полно ресторанов и кафе, и люди ходят совсем другие, привычно преуспевающего вида.
– Каиш-да-Рибейра, – объявил Анатоль так, словно набережная являлась его личной собственностью, и это он возвел над нею дома с пестрыми фасадами, расставил столики и разложил на белоснежных скатертях сияющие приборы. Даже туристов сам рассадил – вот какой молодец! – Забавно, верно? Бедность и богатство соседствуют бок о бок. Там, – он махнул в сторону улицы, откуда они спустились, – до сих пор иногда умирают от голода. А здесь от голода умереть сложно.
– Анатоль! – Софи зябко передернула плечами.
– Дорогая! Извини, если расстроил. Но это правда. Таково величие и грязь цивилизации: кто-то обязательно оказывается наверху, а кто-то внизу. Иногда наверху – не значит в богатстве. Эти кварталы лежат выше на холме, но хорошо кушать мы станем здесь, внизу.
Они довольно быстро выбрали ресторан, где можно усесться за столик впятером, и сделали заказ. Родственники как-то притихли, то ли придавленные величием Порту (странно, Лиссабон на них так не подействовал), то ли просто умаялись. Софи придвинула свой стул к Женькиному, под столом задела его коленку своей и не спешила убирать ногу. Анатоль сидел напротив, лениво откинувшись на спинку, рассеянно грыз дужку очков и наблюдал, как степенные официанты разносят тарелки. Жизнь налаживалась.
– Почему такой контраст? – спросила Софи у Анатоля. – Ты ведь здесь бывал, ты знаешь их менталитет. Почему так много всего для туристов, а для местного населения – мало?
– Не так уж и мало, дорогая. Просто они по натуре лентяи. Никогда никуда не торопятся, считают, что жизнь всегда впереди. Контраст, о котором ты говоришь, заметен в больших городах. Ты обратила внимание, что деревни выглядят чисто?
– И довольно ухоженно…
– Большинство этих домиков куплено в рассрочку, и там есть все необходимое. Португальцы обожают детей и заводят помногу, держат во дворах кроликов. В отличие от нас, не любят смотреть телевизор. Учат детей не в престижных колледжах, не стараются послать их в школу получше, как мы, а предпочитают сельские гимназии. Очень неторопливая нация, очень. Считают, что они все уже открыли. Но если скажешь, что исторические достижения их ничего не стоят, – обретешь врагов на всю жизнь.
– Так может случиться с любым патриотом, – заметил Женька.
– Кстати, о патриотизме. Вы знаете, что портвейн – не национальный напиток Португалии? – сказал Анатоль, когда официант поставил на стол бутылку белого порто и бокалы. – Он для иностранцев. Сами португальцы пьют свои вина, а его подают везде, экспортируют, выращивают, любят… но не считают «своим». Но мы не станем препятствовать, верно? Чтобы по достоинству оценить портвейн, – он взял свой бокал, – вначале надо немного отпить, подержать вино во рту, дабы почувствовать его вкус, а потом уже медленно глотать. Когда глотаешь, вкус должен меняться. Чем больше раз он меняется, тем лучше вино. – Анатоль проделал упомянутые действия, пожмурился и кивнул: – Превосходно, хоть и не национально. Вот у вас, Эжен, водка – русский напиток?
– Русский напиток – это технический спирт, – задушевно поведал Ильясов. – В крайнем случае – тормозная жидкость. Технический спирт пьют интеллектуальные личности, тормозную жидкость – народные массы. Это помогает нашим продажным политикам держать массы под контролем.
Анатоль вытаращил глаза, а Софи стукнула Женю кулачком в бок.
– Эжен!!
– Если отрешиться от водки, балалайки, икры и медведей, – продолжал Ильясов, не обращая внимания на попытки Софи остановить этот поток красноречия, – то в России масса национальных вещей, которые стоит попробовать человеку, познающему жизнь. Дороги. Дураки. Дураки на дорогах. – Формулировки как от зубов отскакивали. – Настоящая деревенская жизнь. Дача. Да-ча, – повторил он по-русски, так как не был уверен, что донес смысл на французском. – Это когда все выходные с мая по сентябрь ты сначала стоишь пять часов в пробке туда, потом пять часов в пробке обратно, между этим копаешь землю и красишь домик, и все это должно доставлять тебе удовольствие.
– Ты что там про дачку говоришь-то? – подозрительно спросил Вася.
– Я объясняю иностранцу суть дачной жизни.
– Тю! Ни черта ты не объяснишь, Женюрик, – оживился зять. – У тещи с тестем-то отродясь дачи не было.
– У моего друга Никиты есть.
– Не! Ты ему переведи, – кивнул на Анатоля Вася. – Слышь, мужик, ты жизни не знаешь, пока на дачке не побывал. Приезжай к нам в Калужскую область. Вот где лепота! Баньку натопим, в лес по грибы сходим, шашлычку пожарим.
Анатоль слушал речь, казавшуюся ему, должно быть, бредом почище, чем наркотический, и даже очки перестал грызть.
– Сортир я там поставил – знатный! – мечтательно продолжил Вася. – На двери сердечко вырезал, журнальчиков положил, чтобы, значит, сидеть культурно. Ты ему объясни, Женюр, объясни, что ничего он там не намалюет, пока не поймет, как люди жить должны!
– …и для того, чтобы окончательно окунуться в творчество, вам необходимо это узнать, – закончил Женя.
Софи прыскала в кулачок.
– Я… когда-нибудь, возможно, – сглотнув, сказал Анатоль и вцепился в бокал с белым порто, как в спасательный круг.
– Зачем ты задираешь Анатоля? – шепотом спросила Софи, когда выходили из ресторана.
– А зачем он глупости говорит?
– Эжен, не надо к нему придираться. Он говорит не глупости. Просто для нас… образ России до сих пор неясен.
– Съездите и проясните. – Ильясов сосредоточенно рылся в рюкзаке, ища фильтр для объектива, и никак не находил. – Что за мода – заводить разговоры о водке, медведях и прочем? Я с тобой когда-нибудь заводил о лягушках?
