— Послушай, Рыб, ну ведь ты можешь помочь мне, а это немаловажно. Мне очень сейчас необходима твоя помощь! Ты ведь очень добрый и отзывчивый человек! И я могу сказать даже более того: ты мне очень даже нравишься! Я тебя с первого взгляда приметил. Ты такая необычная!
Такое мозгоебание молниеносно подействовало на безмозглую овцу. Она тут же расплылась и уже готова была ринуться на край земли и свернуть там любые горы. Видя, какой получился результат, хитрый плут спросил у «жертвы аборта»:
— Ну что, Рыбонька, ты согласна принять мое предложение поехать ко мне погостить недельку?
— Да-да-да! Я согласна Вам помогать и делать для вас все, что угодно! — как заведенная пропела она.
— Ну, вот и славно! Я знал, что ты хорошая девушка! Безотказная такая… А еще знаешь, ты лучше не называй меня на Вы. Мы ж, как-никак, будем жить вместе, так что ты уж не стесняйся!
Рыба чуть-чуть замялась, подумала, замолчала, а затем робко произнесла:
— Хорошо!
Жопой-то она прекрасно чуяла, для чего ее зазывают «на ремонт», и даже сама этого втайне от себя хотела. Но другая мысль, другая ее часть говорила ей:
«Но ведь так же нехорошо! С незнакомым мужчиной жить. Да еще до свадьбы! Мама же тебе говорила, что этого нельзя делать! Как тебе не стыдно!? Позорница! А первая в ответ ей отвечала: А что в этом страшного? Человек ведь меня зовет на ремонт, а не на блядки! Ничего в этом плохого нет! А почему бы и нет?»
Но на самом деле это был просто хитрый буфер, ловкое оправдание для той части, которая хотела трахаться. Но другая, закомплексованная часть была против этого. И вот чтобы эти части внутренне не сталкивались и не вызывали конфликта, дискомфорта, Рыба решила создать буфер между ними (как между вагонами поезда) в виде успокаивающей мысли о ремонте. Мол, звали-то только на ремонт. Я — не я, и жопа не моя! Так, впрочем, поступают все люди сами с собой, с окружающими людьми — врут, врут, врут, буферируют. Как страус, который прячет при опасности голову в песок. Может быть, голове-то и становится не страшно, но только жопе от этого не легче. Ведь, в конце концов, достается именно ей. И если бы люди умели видеть всю правду жизни, не пытались бы ничего буферировать, оправдывать, приукрашивать, тогда бы они видели все вещи реальней, и никто бы не попадал в беду. По крайней мере, 95 % всех страданий человека, порожденных невежеством и слепотой, могли бы отпасть сами собой.
«Но как же тогда жить, постоянно видя все, как есть? — спросите вы. — Ведь это же болезненно и неприятно — постоянно видеть неприглядную правду жизни!»
Да, может быть, это и неприятно. Но здесь всего лишь мы испытываем душевный дискомфорт. Но! Это дает нам возможность избежать физических страданий. А они гораздо страшнее и подчас неотвратимее. Если мы боимся сунуть пальцы в розетку, то нас не ударит током. Если мы боимся перебегать перед близко идущим поездом, то нас не зада-а-а-вит. Если мы не идеализируем семейку, а видим все, как есть, то мы никогда в нее и не вляпаемся. И избежим всех ее «прелестей». Беда в том, что человек не хочет думать, не хочет «шевелить рогом». А если он начинает что-либо видеть реально, то ему это, видите ли, неприятно. И он предпочитает «сладкую ложь». Вот поэтому мы можем понять фразу, написанную на воротах дельфийского храма: «Большинство людей — дурные!».
Рыба расплылась в радужных мечтаньицах. Ей было приятно, что к ней проявляют докучливое внимание, но явно выразить свои чувства она боялась и не хотела. Настолько закомплексованной ее сделала мать.
— Ну, так что? Ты согласна мне помогать? — надоедал Холмогорцев.
— Да-да-да! Я согласна! Я очень согласна! — радостно выпалила Рыба и покраснела.
— Ну, вот и славно! Через час у нас электричка. Поедем ко мне в гости! — похотливо произнес он и засуетился, чтобы собрать свои вещи.
Холмогорцев пошел в дом, а вся остальная развеселая компания осталась прозябать и развлекаться в палисаднике. Неожиданно к Рыбе подвалил молокосос Херман.
— Слушай, а ты знаешь, я по деревьям очень хорошо лазаю. У меня здорово получается. Хочешь, покажу?
— У-гу! — согласилась Рыба.
— Смотри! — и тут Херман подбежал к толстенному старому тополю, росшему во дворе, и с ловкостью обезьяны стал карабкаться вверх по специально набитым ступенькам. Они были сделаны из обычных брусков, прибитых к стволу дерева, и шли вплоть до растущих веток. Когда ступеньки кончились, Херман не менее ловко ухватился за ветки дерева и полез по ним наверх, пока не добрался до самой вершины. Удобненько устроившись на развилке двух толстых веток, он весело крикнул:
— Рыб! Иди сюда! Здесь так клево все видно! Закачаешься!
— Да уж, вижу как ты там качаешься! — неожиданно раздался нервный голос Ольги.
— А чо?! А чо тут страшного-то?
— Да ничего! — распсиховалась дура. Теперь она уже ничего не боялась, а яростно нападала на своего приемного переростка.
— А чо я буду спускаться-то? Мне и здесь хорошо!
— Немедленно слазь, я кому говорю!
— Не буду! Не хочу! Если надо, сама ко мне залазь, а я не слезу!!!
Херман тоже стал психовать и беситься. И в знак протеста он вообще перестал реагировать на все выпады Ольги, замолчал и отвернулся.
— Ну, ты посмотри что он творит! Просто сумашедший какой-то! Неуправляемый идиот! Женя, ну может быть, ты на него повлияешь? Скажи свое мужское слово! — ныла дура.
— А что в этом такого страшного? — беспечно отвечал Евгений. — Ему там нравится. Ну и пусть он там сидит!
— Ну и ну! Что отец — что сын! Теперь я знаю, в кого он такой идиот! А если он упадет?!
— Да ничего с ним не случится! Что ты так переживаешь за него?! Здоровый балбес.
— Но ведь там высоко!
— Ну и что! Не расстраивайся, Оленька. Давай лучше, ты нам стихи почитаешь
— Да какие мне сейчас стихи! Мне за Хермана страшно! — причитала квочка.
— Ну, скажи ты ей! — обратился Евгений к Рыбе. — Это страшно или нет?
— Страшно? Да нет, ничего здесь страшного нет, — беспечно произнесла Рыба. — А можно я тоже так попробую?
И не дожидаясь ответа, она побежала к дереву, на котором восседал Херман, и стала карабкаться вверх по ступенькам.
— Куда ты? Стой! Куда ты, сумасшедшая! Остановись! — орала ей вдогонку Ольга. — Упадешь! Свалишься! Разобьешься!
Тут с вершины дерева раздался голос Хермана:
— Ты лучше бы над своей Дианкой квакала! Уже воспитала ее дурой и истеричкой. А других людей лучше не порть!
— А! Сукин сын, ты мне рот не затыкай. Выродок цыганский! Сиди и кукуй там у себя на ветке!
Херман недолго думая передразнил ее:
— Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!
— Ах ты, нечестивец! Ну, погоди, слезь только у меня, я тебе устрою!
— А зачем мне слазить, мне и так хорошо.
Херман замолчал, но через некоторое время он взял сухие веточки и стал кидаться ими в Ольгу и при этом кричать:
— Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!
Ольга совсем вышла из себя, позеленела от злобы и ринулась галопом прочь от палисадника.
— Уроды! Уроды! Один урод вырастил другого на мою голову! Идиоты проклятые — что отец, что сын!
Вдогонку ей слышался заразительный смех Жени, улюлюканье Рыбы и зловредное «ку-ку» в исполнении Хермана. Тут на сцене появилось еще одно действующее лицо. Не успела Ольга выбежать из калитки, как в нее завалился здоровенный детина лет тридцати. Рыжие волосы вились у него кучеряшками над здоровым лбом. Белесо-голубоватые глаза и добродушная улыбка выказывали в нем человека открытого и простоватого. Фигура его была спортивного вида. Грудь навыкат. Одет он был просто: стандартные брюки, сшитые на фабрике «Прощай молодость», футболка с выцветшими олимпийскими кольцами и спортивные чешки.
— А что тут происходит? — радушно произнес Борис.
— Да вот, кукушка у нас тут завелась на тополе, а Оленьке это, видите ли, не понравилось! — веселился Женя. Борис задрал голову и увидел Хермана, оседлавшего верхушку дерева и Рыбу, карабкающуюся по веткам.
— Ой, а это еще кто там? — испугался Борис.
— А, это Рыба! Недавно тут у нас появилась. Поет неплохо и на гитаре играет.
— А разве бывают Рыбы на деревьях? — сострил идиот. — Они, я читал, только в воде бывают.
— Ну, а у нас и на деревьях бывают, — парировал Евгений, — у нас все бывает.
— Ну и ну! А какая это Рыба?
Тут вдруг закричала сама Рыба:
— Я — Рыба бешеный Cов! Ха-ха-ха! Ху-ху-ху! У-гу-гу!
Борис ничего не успел сказать, как вдруг Рыба начала бешено орать и раскачиваться на ветках. Видимо, гормон шибанул ей в голову. Проявиться, как нормальная самка она не могла, потому что не умела, а энергию ей девать было некуда.
— Не качайся, идиотка, шибанешься ведь! — пытался утихомирить ее Евгений.
Но Рыбе все было поровну. Сейчас она была не лучше пьяной. А какая разница? Что алкоголь, что гормон, что наркота — однохуйственные вещи!
