Рыба сконфузилась, но потом стала все-таки пытаться искать какое-то непонятное положение. Но это ничего не меняло. Один раз она даже как-то неловко дернулась, и желудь Холмогорцева выпал из ее мохнатки.
— Подожди-подожди, не так резко, — осадил он ретивую дуру, — надо все делать плавно, медленно, гармонично, давай no-новой, попробуй еще раз. Он опять запихнул свое орудие Рыбе между ног и начал елозить им туда-сюда.
На этот раз было не так больно, и Рыба даже смогла задрать ноги, ища «то самое» загадочнее положение, в котором ей будет сказочно приятно.
— А-га! Молодец! Ищи-ищи его! Пытайся-пытайся, — буровил на ухо ей придурок, сопя как кузнечный мех, — вот, чувствуешь, я долблю твою… твою… твою…
— Что он долбит, Рыба не успела услышать. Урод только и успел вынуть свой стручок, плюхнуться на нее всей массой и позорно обкончаться ей прямо на живот. Горячая струя ливанула из его пипетки. Раздался странный запах, который Рыба знала по своему старому опыту, вызывавший у нее только отвращение. Запах всех кончающих пачкунов. Живот был в чем-то липком. Холмогорцев с минуту валялся на ней без чувств, как куль с говном. Затем он пришел в себя, слез с нее, вызвав вздох облегчения. Но вместо ожидаемых ласк и чувственных излияний, признаний в любви и прочего, чего ожидала от него Рыба, он просто-напросто отвернулся на бок и захрапел. Рыба лежала рядом и думала:
«И вот это первая моя ночь?! Что же в ней такого чудесного? Мне внушали, что когда я стану женщиной, то якобы должно случиться какое-то чудо. Ну и где же оно?!!… Хм, а в чем это у меня живот? Ах, да, в его кончине. Фу, чем бы ее вытереть?»
Рыба стала искать что-нибудь, чтобы вытереть свой живот, но ничего подходящего под рукой не находилось. «Снять наволочку что ли с подушки? А! А потом ее ведь стирать самой придется. А перьев-то будет! Нет, лучше дойду до ванны и помоюсь».
Рыба вылезла из постели и осторожно, чтобы не разбудить т. н. «принца», пошла в ванну. Тычась в темноте обо все углы, она все ж-таки дошла до заветной цели и смыла с себя свой позор. Нет, вернее позор Холмогорцева, ведь обкончался-то он! А, в общем, это не так важно. Главное, что Рыба никак не могла понять, где же это охуительное чудо, о котором она столько лет мечтала? Сколько лет? Ну, с того момента, как у нее пошли месячные, и мать ей подсунула «Алые паруса». Тогда ей было тринадцать, а сейчас ей уже семнадцать с половиной и с четвертью! Вот… Почти четыре года мечтала о чуде, и где же оно? Где ты? — Нету! Наврала, может погань?… Верная догадка посетила ее светлую головку, но не надолго…
Как только Рыба вернулась в постель к храпящему «принцу», ей тут же в голову стали лезть всякие мысли. «А может, я зря так подумала, а может счастье все-таки есть, может чудо вот-вот и случится? Надо только чуть-чуть поднапрячься, сделать небольшое усилие… Н-н-ыть! И оно возникнет?! Ну ведь я же слушала рок-оперу «Юнона и Авось». Там ведь тоже какую-то телку дефлорировали. Как ее звали-то?… Ась?… А!.. Кончитою ее звали, тьфу-ты нахрен, будь она неладна. Надо же, имя- то какое! Кончита, Божия раба, на хрен! А так человека зовут! Кончита! Кончи-та! Ха-ха-ха? Там тоже половой акт недолго длился, всего три с половиной минуты и с четвертью. Помнится, мне это Севочка объяснял. Они это по будильнику засекали. Там такая музыка своеобразная идет, ровно три с половиной минуты, а в конце колокольчики такие звенят прикольненькие. А почему я никаких колокольчиков не слышу? Может, со мной что-то не так? А ну-ка, а если напрячься? — Н-н-нть!… Ый-ы-ть!.. Ничего не выходит Странно…»
«Ха! А еще мне Севочка рассказывал, что после того, как они музычку эту будильником замеряли, они и свой дрын проверяли с одним дружбаном. Ну, то есть они по очереди передергивали, и каждый засекал, у кого сколько выйдет. И получилось у каждого примерно столько же. У одного чуть больше, у другого чуть меньше, а, по сути, примерно столько же».
«А что можно женщине ощутить за это время? Почти ничего, — думала Рыба. — Постой, но главное же не в этом, а в счастье. Мама же тебе говорила, что если на тебя убогую кто-то хотя бы обратил внимание, то это уже большое счастье! А все остальное уже не важно. Ни сколько у него денег, ни кто этот человек, ни какой у него интеллект, ни сколько и как он ебет. Все было поровну старой тупой корове, которая калечила ее мозгени». Так, бесплодно силясь что-либо ощутить и тупо таращась на восходящую в ночном небе луну, Рыба заснула, предоставив все свои заботы завтрашнему дню.
* * *Во сне ей явилась в причудливой форме ситуация, которая раньше уже была в ее жизни. Лето. Жара. Она с матерью едет в переполненной мышами лепездричке. У всех у них в руках совки, мотыги и тяпки. Все одеты в какую-то униформу: бесцветные костюмы и черно-белые кеды. Рыба с интересом разглядывает их и вдруг шестым чувством понимает, что это дачники, которые едут с городов к себе домой.
«А почему они все так убого одеты?» — возникает в ее голове вопрос.
Вместо ответа она видит перед собой свою мать, одетую. В точно такую же униформу. «Вот странно, и мама одета так же, как и они, значит, так одеваться хорошо, — думала Рыба, — мама ведь у меня хорошая! Значит и мне не стыдно так одеться».
И в тот же миг на Рыбе появляются точно такие же обноски, как и на всех мышах, и уродливые жаркие кеды. «Фу, зачем это на мне появилось?!» — неожиданно разбешивается Рыба.
— Терпи-терпи, доченька, мы все с детства так одеваемся. Это наша традиция. Значит и тебе не грех это носить, — убаюкивает ее погань своим беззубым вонючим ртом. Рыба начинает утихомириваться и «засыпать» под ее шамкания.
«Это традиция, так у всех, такое носить не грех», — повторяет она как сомнамбула.
Через несколько остановок в переполненный вагон вваливается шумная компания молодых людей в военной форме.
«А, это солдаты из стройбата, — неведомо как понимает Рыба. — Фу, как от них разит потом и чесноком! А этот еще и «набрался» где-то! Еле на ногах держится. Хм! Я же ему не подпорка! Чего он на меня облокачивается? У! Ублюдок вонючий! Держись лучше зубами за воздух! Чего на людей падаешь? Я тебе пока не нанялась тебя держать». Рыба терпит все это до поры — до времени, но вот уже и их остановка.
Рыба вместе с поганью продираются сквозь толпу вонючих солдат и безликих дачников и оказываются на свободе. Рыба с наслаждением вдыхает свежий воздух. Она просто счастлива! Но тут к ней подходит погань и лезущим в душу голосочком начинает ей компостировать мозги:
«Ты знаешь, а этот парень на тебя так смотрел, так смотрел
«Какой парень? Не помню!»
«Да, солдатик молодой. Стеснительный такой! Посмотрит, глазки опустит. Затем опять посмотрит… Понравилась ты наверно ему».
«Это какой? Который со мной рядом стоял что ли?»
«Да, да, этот самый… Светленький такой!»
«Дак ведь он же пьяный был, мама».
«Не говори так, дочь. Это не важно! Главное, что ты ему понравилась! Это же самое главное! Ты ведь у меня убогенькая, а ему, видишь, понравилась!»
Рыба стала размякать от сатанинского гипноза и думать: «А может и впрямь он не такой противный? Ведь матери-то видней. Она ж все-таки старше меня и жизнь-то она знает!»
«А может быть, это твой избранник был, дочь? Кто знает, где ты встретишь свое счастье? А он так смотрел, так смотрел…»
Рыба умилялась вместе с поганью. «А что, может и вправду, это была моя судьба?» — задумалась она, таща на себе тяжелую сумку с дурацкими кабачками.
Так обе сомнамбулы двинулись дальше, сладостно грезя наяву, делясь друг с другом своими буйными фантазиями. Один старый шизофреник учил другого, молодого, как быть еще большим шизофреником. Обе они шли по грязным зловонным улочкам навстречу огромному дымящемуся заводу, за которым находится их так называемый «дом».
— Рыбуля, вставай! Хватит дрыхнуть! Солнце встало. Работать уже пора! — услышала Рыба голос над своей головой. Он дудонил ей чуть ли не в самое ухо.
— А?! Что? Где? — ничего не понимая, подскочила Рыба и села на постели. — Где я нахожусь?
— На стройке века — вот где! Давай вставай. Новую жизнь начинать надо!
— М-м-м! — дурачилась идиотка. Со всего маху она опять плюхнулась в постель.
— Эй, ты чего, давай вставай, а то тебе еды не останется.
— Еды? Какой еды?! — оживилась она. — Где еда?
Только сейчас она вдруг заметила, что Холмогорцев стоял рядом с кроватью, на которой ночью они справляли порево, абсолютно голый. Его пипетка висела у нее чуть ли не над головой.
— Ой! А чего это ты голый!? Как тебе не стыдно? — сконфуженно опуская глаза, спросила она.
— А чего мне тебя стесняться? Привыкай, дорогая! — глумливо расхохотался он. — Ты ж ведь уже не девочка! Ха-ха-ха!
Рыба немного подумала, а потом спросила:
— Слушай, а тебе наверное тоже отворачиваться не стоит, когда я голая перед тобой щеголять буду?
