— Мойся! Ты очень хочешь помыться.
— А ты выйди, пожалуйста, а то я стесняюсь, — пролепетала Рыба.
— Да чего уж там! Скоро ты и так передо мной голая предстанешь! — съязвил он.
— Нет, я так не могу.
— Ну ладно уж, так и быть, я выйду, но только вот после мытья я тебя проверю, — сказал он и с шумом захлопнул за собой дверь в ванную.
Оставшись в ванной, Рыба впервые осмотрелась, где же она находится. Вся ванная, впрочем, как и квартира была какая-то пошарпанная, убитая, с потолка шмотьями валилась известка, трубы были с потрескавшейся краской. Ванна ходила ходуном, а из крана лилась только холодная вода. Кое-как помывшись ледяным душем, Рыба натянула на себя свои разорванные джинсы и грязную тельняшку. Собрав остальные вещи, она вышла из ванны.
— А! С легким паром, Рыбуля! — весело приветствовал ее из кухни слащавый голос Холмогорцева. — Как помылась?
— Ничего! — клацая зубами, улыбнулась она. Из кухни потянуло жареной яичницей и кофе.
— Прошу к столу!
Уговаривать долго не пришлось. Как голодный зверь хиппушка набросилась на угощение, и уже через минуту от ее доли ничего не осталось. В завершение всего она вылизала хлебом тарелку и, съев его, облизала пальцы. Холмогорцев, глядя на это, не знал, как реагировать и делал вид, будто ничего не происходит. Скромно и культурно он съел свою порцию и помыл всю посуду. Рыба при этом грызла грязные ногти.
— Ну да ладно, — произнес он, вытирая руки, — сегодня ремонт уже поздно делать. Уже ночь на дворе, пошли-ка спать!
— У-гу, — бессмысленно произнесла Рыба и пошла за ним в комнату.
Там обстановка была не лучше. Освещаемая одной только лампочкой без абажура длинная и узкая комната скорей напоминала келью, чем жилье обычной мыши. Немытые окна были завешены белыми простынями как в больнице. Беленные белой известкой стены были обшарпаны и вызывали далеко не уютные ассоциации. Дощатый пол скрипел. Доски были косые, через щели между ними гулял ветер.
В углу комнаты стоял одинокий диван-книжка, застеленный старенькими одеяльцами. Пара табуреток завершала небогатое убранство комнаты.
— Ну вот, милости просим, как говорится, — широким жестом пригласил Александр Рыбу к себе в комнату, — это пока начало, а дальше будет уже лучше. Москва не сразу строилась.
«К сожалению, так себе говорят все мыши, — подумала про себя Рыба, — но в итоге они всю жизнь живут в нищете, теша себя идиотскими надеждами о светлом будущем».
— Ну ладно, ты давай ложись спать, а я пойду приму душ, — бодро произнес Александр и, потушив свет, удалился из комнаты.
Рыба осталась одна в темноте, пытаясь разглядеть, куда надо ложиться. Через окно лился спокойный лунный свет, который освещал полкомнаты.
Раздевшись и распустив свои длинные, ниже пояса светло-золотистые волосы, Рыба юркнула под одеяло. Под ним, на удивление, оказалось чистое постельное белье, которое даже приятно пахло дешевыми духами. Одной частью своего существа Рыба, конечно, понимала, что Холмогорцев после мытья придет к ней, но другая, инфантильная завнушенная мамочкой, часть, почему-то глупо думала, что он никогда к ней не придет, не посмеет ее тронуть до свадьбы и вообще как благородный рыцарь ляжет где-нибудь отдельно на кухне или еще где-нибудь.
Так она, мысленно успокаивая себя, стала спокойно засыпать под монотонное журчание воды. Уже первые зыбкие образы сна стали приходить к ней, как вдруг это легкое марево разрушилось вторжением извне.
— Ты уже спишь, дорогая, — услышала она голос Холмогорцева. — Извини, подвинься. Мы ведь теперь с тобой все время будем спать вместе. Ты, я надеюсь, не против?
— Не-е-ет, — как ягненок проблеяла Рыба.
А у самой поджилки затряслись. «Уже? — молнией мелькнуло в ее мозгу. — Боже мой, что же теперь делать?!» Тем временем Холмогорцев приподнял одеяло и быстро юркнул к ней, подложив плечо под ее голову.
— Что-то я замерз. Давай погреемся, — стараясь быть ласковым, произнес он. Рыба ровным счетом ничего не видела, только чувствовала прикосновение чужого мужского тела.
— Ты знаешь, ты такая необычная, такая особенная, — начал компостировать мозги хитрый ловелас, — я тебя как только увидел, сразу же ты мне понравилась.
От такого езжения по ушам Рыба стала размякать, расплываться, сладостные мечты, нафантазированные в детстве, стали всплывать в ее тупой башкене. Ненужное напряжение, возникшее в начале, стало уходить.
— Ты знаешь, ты так здорово поешь, у тебя такие глаза, как будто ты все понимаешь без слов. А еще мне очень нравятся твои длинные роскошные волосы, — горячо дыша в ухо Рыбе, балаболил старый бабник.
Видимо, на практике он уже давно отработал старый метод: «На дурака не нужен нож — ему с три короба наврешь — и делай с ним, что хошь».
Рыба совсем уже расслабилась, потекла. В ее воображении Холмогорцев был принцем ее мечты, которого она ждала всю свою жизнь
Почуяв удобный момент, Александр стал мацать Рыбу и ласкаться к ней. Не зная, что же теперь делать (а мать ведь ее ничему не научила), она лежала как бревно, пассивно отдаваясь его инициативе.
— Ты знаешь, я еще хочу тебе сказать, Рыбуля… То есть я хочу тебя предупредить…
— О чем?
Ты знаешь, вот мы тут с тобой недельки две поживем, а потом ведь моя жена приедет, — он помолчал, соизмеряя свои слова с реакцией Рыбы. — Так что, ты не рассчитывай, что я на тебе смогу жениться. В моей жизни уже давно все устоялось, и я что-либо менять не хочу. Ты понимаешь меня?
— Да, — не успев сообразить от нахлынувшего «счастья» о чем идет речь, пролепетала Рыба. До ее эмоционального центра никак не доходило, что ей пытается втолковать Холмогорцев. Она продолжала пребывать в иллюзии, что перед ней ее единственный избранник, который останется с ней на всю жизнь.
— Ну, вот и хорошо, что понимаешь, — обрадовался он. — Сейчас я все сделаю, как надо. Ты расслабься и потерпи. Сначала будет немного больно, а затем приятно. А потом я его выну и кончу тебе на животик. Хорошо?
— Хорошо, — согласилась Рыба и развела ноги.
— Вот так. Хорошо. Сейчас ты станешь женщиной. Родишься для новой жизни… Ха-ха-ха! Половой жизни!!! Рыба не знала, как реагировать. Она просто лежала как куль с говном и всего-всего-всего боялась, как завещала дура-мать.
Холмогорцев взгромоздился на нее сверху и начал тереться своим, пока еще мягким хуем об ее живот. Его здоровый слюнявый рот начал взасос лобызать Рыбу.
Та ровным счетом ничего приятного не ощущала, но старательно делала шизофреничное усилие, мысленно повторяя сама себе: «Это в первый раз! Это нечто особенное. Сейчас должно случиться чудо из чудес!»
Тем временем вялая пипетка пачкуна заторчала, и он недолго думая, стал запихивать ее в Рыбину лохань.
— Так! Потерпи. Сейчас будет немножечко больно! — с медицинской интонацией произнес Холмогорцев.
От этих слов Рыба сжалась всем телом, напряглась в предвкушении невыносимых страданий. «Ах, как жалко, что я не взяла с собой какое-нибудь полотенце, чтобы заткнуть себе им рот, — подумала она, жуя угол подушки. — Да, кстати, а почему он ни разу мне не сказал, что он меня любит? Как это так?! Трахается и без любви что ли?» Рыба начала было обижаться на своего партнера, как вдруг резкая боль между ног заставила ее отвлечься от своих гнилых мыслишек.
— Так, так, потерпи еще немного, — шептал ей в уход возбужденный Холмогорцев, — сейчас уже станет хорошо.
«Надо же, как врач прямо, все объясняет, — думала про себя Рыба, — наверное, он профессиональный дефлоратор. Но почему же он ни разу не сказал, что он меня…»
Тут вдруг нестерпимая боль полностью выключила поток мыслишек у Рыбы. Она одним мигом потеряла возможность думать, оценивать и что-либо говорить. В этот момент она сильно приблизилась к реальному восприятию мира. Ее уже не волновал дурацкий вопрос кто, кого, зачем и почему любит. Она просто ощущала себя куском мяса, которому было больно. Только и всего. Ей было не до сантиментов.
— Та-а-ак, хорошо, — продолжал сопеть ей в ухо Холмогорцев, — вот я уже вошел в тебя. Тебе приятно? Тебе хорошо со мной?
— М-м-м? Не знаю! — только и смогла прошипеть Рыба, таращась в темноту выпученными от боли глазами.
— Знаю, знаю, тебе приятно, Вот, чувствуешь, я достаю своим хуем матку? — он стал тычиться своей пипеткой, засаживая ее «по самые кукры» в Рыбину кунку.
— А сейчас тебе приятно?
Рыба не знала что ответить. Она чувствовала резкую боль и что-то инородное, тычащееся в нее, и тут Холмогорцев стал уговаривать ее.
— Слушай, ну что ты лежишь как бревно, давай же, шевелись, чего ты зажатая такая?
— А как шевелиться? Что делать-то?
— Ну, давай, ищи положение, в котором тебе будет приятно, — обиженно произнес он. — Я же ведь хочу, чтобы женщине, которая со мной было приятно!
