– Сказал натанец… – сердито заметил ревнитель.
– В моей семье все были набожными воринцами.
– Разумеется, – поддакнул ревнитель, – это ведь очень удобно, семейные воринские связи можно использовать, чтобы выгодно торговать с Алеткаром. Остается лишь гадать, сохраняется ли ваша набожность, когда вы покидаете наши земли.
– Я не собираюсь выносить такие оскорбления! – прорычал Онак.
Он повернулся и решительно двинулся прочь, вынудив Хатама вскинуть руку.
– Накали! – позвал великий князь и поспешно бросился вслед за гостем. – Прошу, не обращайте на него внимания!
– Невыносимый зануда… – негромко проговорил жрец и отпил из бокала – вино было оранжевым, разумеется, другого церковнику не полагалось.
Далинар хмуро посмотрел на него.
– Ты наглец, ревнитель, – резко бросил он. – Возможно, к тому же еще и глупец. Ты оскорбил человека, с которым Хатам собирается вести какие-то дела.
– Вообще-то, я принадлежу светлорду Хатаму, – ответил ревнитель. – Он сам попросил меня оскорбить гостя – светлорд Хатам пожелал, чтобы Онак счел себя опозоренным. Теперь, когда Хатам быстро согласится со всеми требованиями Онака, чужестранец предположит, что дело в этом происшествии, и не станет откладывать подписание договора, подозревая, что все идет слишком легко.
«А, ну да, – подумал Далинар, глядя вслед удаляющейся паре. – Они и на такое способны».
Что же он должен думать о вежливости Хатама, который позволил Далинару обосновать свою явную неприязнь к обсуждаемой войне? Неужели Хатам готовил Далинара для какой-нибудь скрытой манипуляции?
Ревнитель откашлялся:
– Буду признателен, светлорд, если сказанное останется между нами.
Далинар заметил, что Адолин вернулся на королевский остров в сопровождении шести офицеров в форме и при мечах.
– Зачем же ты мне все выложил? – Далинар вновь перевел взгляд на человека в белых одеждах.
– Хатам желает, чтобы партнер по переговорам знал о его доброжелательности, а я, светлорд, хочу, чтобы вы знали о нашей доброжелательности по отношению к вам.
Князь нахмурился. Ему нечасто приходилось иметь дело с ревнителями – его орден отличался простотой и прямолинейностью. Далинару хватало придворных интриг, он не горел желанием ввязываться в религиозные.
– Почему? Разве моя доброжелательность к вам имеет какое-то отношение?
Ревнитель улыбнулся:
– Мы еще это обсудим.
Он низко поклонился и ушел.
Далинар хотел его окликнуть, но тут прибыл Адолин, поглядывая в сторону великого князя Хатама.
– Что случилось?
Далинар лишь покачал головой. Ревнителям нельзя вмешиваться в политику, какой бы ни был их орден. Им это было официально запрещено со времен Иерократии. Но, как и с большинством вещей в жизни, слова расходились с делом. Светлоглазые не могли удержаться, чтобы не использовать ревнителей в своих интригах, и потому ордена все сильней и сильней вливались в придворную жизнь.
– Отец? – позвал Адолин. – Наши люди на месте.
– Хорошо. – Далинар стиснул зубы и пересек маленький остров. Пора отыграть свою роль до закономерного провала.
Великий князь прошел мимо очага, и от волны густого жара левая сторона его лица покрылась каплями пота, в то время как правая по-прежнему ощущала осеннюю прохладу. Адолин ускорил шаг и догнал его, держа руку на мече:
– Отец? Что мы делаем?
– Ведем себя вызывающе, – сказал великий князь Холин, решительно направляясь туда, где переговаривались Элокар и Садеас.
Толпа приспешников неохотно расступилась, пропуская его.
– …и я думаю, что… – Король осекся, увидев Далинара. – Да, дядя?
– Садеас, – проговорил Далинар, – как далеко ты продвинулся в своем расследовании дела о подрезанной подпруге?
Садеас моргнул. Он держал в правой руке чашу с фиолетовым вином; длинное красное бархатное одеяние, открытое спереди, демонстрировало кружевное жабо белой рубашки.
– Далинар, ты…
– Садеас, расследование, – жестко повторил Далинар.
Тот со вздохом посмотрел на Элокара:
– Ваше величество, я, вообще-то, собирался сделать официальное объявление по этому самому поводу сегодня ночью. И хотел подождать еще немного, но если Далинар настаивает…
– Настаиваю, – сказал Далинар.
– Садеас, да говори уже! – воскликнул король. – Теперь и мне любопытно.
Элокар махнул слуге, и тот поспешил к флейтистке, чтобы заставить ее прекратить играть, а другой слуга в это время позвонил в колокол, призывая всех к молчанию. Через несколько секунд на острове все замерло.
Садеас посмотрел на Далинара и изобразил гримасу, которая словно говорила: «Ты сам напросился, дружище».
Далинар скрестил руки на груди, не спуская с Садеаса пристального взгляда. Шесть его кобальтовых гвардейцев приблизились, и Далинар заметил неподалеку группу похожих светлоглазых офицеров из военного лагеря Садеаса.
– Строго говоря, я не рассчитывал на столь многочисленную публику, – начал Садеас, – это в большей степени предназначалось лишь для вашего величества.
«Маловероятно», – подумал Далинар, пытаясь справиться с тревогой. Что он будет делать, если Адолин окажется прав и Садеас обвинит его в попытке убить Элокара?
Без сомнений, Алеткару пришел бы конец. Далинар не уйдет тихо, и князья начнут воевать друг с другом. Неустойчивый мир, удерживавший их вместе последние десять лет, рухнет. Элокар с подобным точно не справится.
Кроме того, если дойдет до драки, Далинару не поздоровится. Соратники достаточно далеко от него; сражаться с Садеасом будет очень нелегко, а если к тому присоединятся несколько офицеров, Далинара попросту задавят числом. Он понимал, почему Адолин считал ужасной глупостью прислушиваться к видениям. И все-таки некое сверхъестественное чутье подсказывало, что он поступил правильно. Великий князь еще ни разу не ощущал такой уверенности в этом, как в момент, когда готовился услышать приговор.
– Садеас, не утомляй меня спектаклем, – попросил Элокар. – Они слушают. Я слушаю. У Далинара, похоже, вот-вот жила на виске лопнет. Говори.
– Ну ладно. – Садеас отдал чашу с вином слуге. – Моим самым первым заданием в качестве великого князя осведомленности стало разобраться в истинной сути покушения на жизнь его величества во время охоты на большепанцирника.
Он махнул рукой одному из своих людей, и тот куда-то убежал. Другой шагнул вперед и вручил Садеасу лопнувший кожаный ремень.
– Я показал эту подпругу трем разным кожевенникам в трех разных военных лагерях. Каждый пришел к одному и тому же выводу. Ее перерезали. Кожа относительно новая, за ней хорошо ухаживали, в других местах не видно ни трещин, ни потертостей. Разрыв слишком ровный. В этом месте ремень рассекли.
