— Береги мою девочку, заклинаю тебя, Егор! Прошу! — туда-сюда мотая головой и поспешно стирая слезы тыльной стороной ладони, воскликнула её мать. — Береги её, потому что я уже не могу…
«Так!»
Так, вот здесь он уже будет способен хоть что-то в мир выдать, сейчас дар речи к нему вернётся. А прозвучавшее ранее потребует серьёзной мыслительной обработки.
— За Ульяну не волнуйтесь, Надежда Александровна, — вскидывая подбородок и устанавливая, наконец, зрительный контакт, твёрдо произнес Егор. — Всё будет нормально.
Абсолютно точно. Железно.
И тут за спиной будущей тёщи вдруг раздалось:
— Ульяна в надёжных руках.
И в воздухе явственно запахло жареным.
На пороге квартиры со здоровой клеткой в руке и тряпичной сумкой через плечо материализовалась Уля. Оказавшаяся на её пути мать мешала проходу. Сталь в выбранной Ульяной интонации вынудила внутренне подобраться и озадачиться вопросом, кому же предназначалась пророненная реплика – ему или Надежде Александровне? И пару секунд спустя выдохнуть: направленный на него мягкий взгляд подсказывал, что второй вариант вернее.
«По ходу, не в этот раз…»
Чёрт поймет, наладится ли когда-нибудь у Ильиных или уже нет. Однако одно понятно точно: сегодня обошлось без жертв. Даже появилось, о чём подумать на досуге.
Протянул руку, Надежда Александровна посторонилась, и клетка с котом не без короткой борьбы, закончившейся его предостерегающим фырканьем, перекочевала к кому положено. Ульяна недовольно цокнула, как делает всегда, когда ей мерещится, что ещё «рановато», но Егор притворился, что не расслышал. Не сахарный, не растает от нагрузки. Всё внимание тут же забрала на себя пушистая задница, виднеющаяся за металлическими прутьями. Кажется, ему намекали на страшную обиду, затаившуюся в крохотном кошачьем сердечке.
Это теперь ещё у усатого прощения вымаливать, что ли?
— На нас дуются, — негромко пояснила Уля, просунув палец в решетку. — Ну ничего, мы загладим вину. Да?
Уши уловили в вопросе нотки озадаченности. Кажется, кое-кто не испытывал по данному поводу ровным счётом никакой уверенности.
«Ну-у-у…»
Клетка накренилась – кот демонстративно переместился в дальний угол. Округлив глаза и пождав губы, Егор молча транслировал Ульяне, что не имеет понятия, каким способом задобрить рыжую колбасу. Ну, он готов предложить Коржу свой ящик с носками. Окей. Но не с трусами, обойдётся. Ну, на гитаре валяться разрешит и, так уж и быть, будет ходить за кошачьей жратвой по первому требованию. Допустим. Если понадобится, пожертвует своей подушкой и половиной одеяла. Но не фотооптикой. За покушение на фотооптику Коржа настигнет неминуемая расплата – та самая, которая без суда и следствия. Какие еще варианты?
Это ведь Корж пока не в курсе, что не ровен час, ему придётся делить территорию с кошаком баб Нюры. Если тот найдется. Это ж тогда существенно повысятся риски впасть в немилость навечно…
Уля в ответ лишь плечами повела. В глазах сверкнули озорные искорки, а посыл её мысленный считался чётко: «Что-нибудь придумаем».
— Он тут без тебя подыхать собрался, — мрачно уведомила Улю Надежда Александровна. — Не ел, орал дурниной. Всю обувь мне зассал, поганец. Какое счастье, что вы его наконец забираете. Одни нервы с ним.
Ульяна вздохнула, но на пассаж не ответила. О результате этой поездки сразу всё сообщало выражение её глаз: «Нет, я пока не могу, извини». Не отпускала её та ситуация. А беспомощный взгляд Надежды Александровны с каждой секундой лишь укреплял Егора в подозрениях, будто подмоги от него ждут не с одной стороны, а сразу с обеих. Интересный, конечно, расклад карт… Неожиданный – это говоря мягко. И что делать?
Еле заметное движение головой должно было дать понять Улиной матери: «Не сейчас». Вслух же, нахмурившись, Егор пробормотал другое:
— Уль, давай к Мише на минуту заглянем и поехали. До свидания, Надежда Александровна.
Ну а что он мог? При любом раскладе в первую очередь спасать он будет Ульяну, а не кого-то ещё. Всегда. Выбор никогда не стоял и не встанет.
Долгий тяжёлый вздох провожающей раздался уже в спины.
***
Раззадоренное солнце припекало лопатки сквозь распахнутое твидовое пальто, предвещая по-летнему теплые майские праздники. В вышине ясного неба размеренно плыли редкие малыши-облака, деревья и кусты окутала прозрачная салатовая дымка, и неугомонные птицы радовались весне. Уля с присущей ей тактичностью забрала клетку с котом, отошла на скамейку, достала из кармана телефон и уткнулась носом в экран, изредка бросая в его сторону короткие вопрошающие взгляды. А Егор вокруг себя мало что замечал. Лишь Ульяну и отдельные сигналы природы, сообщающие всей округе, что его «тридцать первая весна»{?}[Отсылка к песне группы «Ночные снайперы»] бесповоротно вступила в свои права. В левой руке давно истлела сигарета, а подушечки пальцев правой жёг плотный конверт. Егор одновременно желал и вместе с тем страшился его вскрыть.
Знал – там нечто такое, к чему он не готов. И никогда готов не будет. А ещё понимал, что прочесть письмо должен немедля, пока находится здесь, в их дворе, в нескольких метрах от второго подъезда, куда когда-то вела незарастающая тропа. Истоптанная десятками тысяч шагов дорога на пятый этаж, к квартире №55.
Три пятерки – счастливое число.
На конверте нетвёрдым, хорошо знакомым почерком выведено его имя. И всё. Больше ничего. Главное – там, под заклеенным клапаном. Зажал в ладони крепко, а внутри всё угрожающе сотрясалось. Уля, одной ей известным образом улавливая магнитуду обуревающих его чувств, молча умоляла: «Крепись».
Перед уходом Баб Нюра решила оставить ему последнюю весточку.
Которую он получил лишь через полгода. Потому что Миша вовремя не предупредил. «Из башки вылетело». Да и сейчас горе-квартирант не вспомнил бы о переданном привете, не спроси Егор о почте на своё имя. Со всей дури зарядив себе ладонью по лбу, Миша засуетился, выкатил верхний ящик стоящей в прихожей тумбы и в ворохе квитанций, буклетов и прочей бестолковой корреспонденции отрыл письмо. «Да! Слушай, я совсем забегался, напрочь из башки вылетело! Приходила какая-то бабулька, давно уже! Оставила вот…»
Миша там ещё несколько минут извинения свои приносил, всё пытаясь пояснить, как же так вышло, что письмо провалялось у него целых полгода, но воспринимать поступающую информацию Егор перестал после слова «бабулька». Как в тумане попрощался, преодолел метры до лифта, вышли с Улей на воздух, поставил на асфальт клетку с котом и… И стоял теперь, как дурак пялясь на собственное имя.
«Егорушке».
Не помнил, когда переживал так. Нет, помнил, но этот ураган проживался совсем иначе. Человека больше нет, но прямо сейчас он осязал её подушечками пальцев. Они с отправительницей словно смотрели друг на друга через тонкую бумагу конверта, один с земли, а вторая – с неба. Смотрели и друг друга видели. И в эти мгновения казалось, что он вновь один на всём белом свете.
Баб Нюра всё знала. И что выйдет вот так, тоже. Чего, спрашивается, вообще не знала его баб Нюра?
Ульяна, считывая его парализующее замешательство, видя, что он всё тянет и тянет, всё-таки не выдержала. Поднявшись с лавочки, подошла и надёжно обхватила со спины. Руки оплели торс, и левая лопатка ощутила осторожное касание щеки: прижавшись всем телом и глубоко вздохнув, она застыла в таком положении. Уля часто действует по велению души – постоянно вот так обнимает, чувствуя, что именно это действие успокоит его, как ничто другое. В её руках он готов замереть на вечность.
А она готова её ему подарить.
— Ты не один, я говорила, помнишь? Всё равно она здесь, — ладошка, скользнув выше, легла на заходящееся сердце. — Даже если там. Как и твоя семья, — и вернулась назад – на талию. — А ещё здесь я. И твои коллеги. Аня… Андрей. Видел бы ты лица тех, кто в ноябре пришел на тот концерт в парке. Ты бы их слышал… Сколько их там было… — свои заклинания она нашептывала, всё сильнее сжимая кольцо рук. — Ты нам нужен. И ей. Она тебя не оставила. Открывай. Разреши ей сказать, как любит.
