Лёгкие словно задались целью втянуть в себя весь воздух этого города и в конце концов лопнуть перекачанным воздушным шариком, брови уже давно стянуло к переносице, а челюсти заклинило ещё в лифте.
Выдох…
Подцепившие было клапан конверта пальцы на мгновение замерли в нерешительности, но всё же завершили начатое и теперь чувствовали наощупь сразу несколько листов разной плотности. Потянули. Развернули. Глаза пытались навести фокус, уши – отключить шум жизни, а мозг – сосредоточиться. Ульяна так и осталась стоять сзади, прижавшись щекой к лопатке, не шевелясь и не издавая больше ни звука.
Егорушка,
А у меня ведь всё хорошо. Как ты иногда, усмехаясь, говорил, «даже прекрасно». Я чувствую, что пришло мне время уходить, но не могу, не попрощавшись с тобой и Ульяшей. Знайте, что покидаю я вас со спокойным сердцем, с радостью на душе. Оставляю вас, убеждённая, что всё в ваших жизнях сложится замечательно. Мне сегодня приснилось, как вы вдвоём пришли навестить меня в лесок. И во сне был мне голос: «Не бойся, Анна, увидишь с Неба, что сын твой жив, здоров и счастлив. Увидишь, что взросли твои зёрна и пошли буйной порослью, что распустились они в прекрасные цветы. Всё увидишь. А теперь собирайся в путь. Пора». И, Егорушка, веришь? Я проснулась с ощущением света и удивительной тишины в себе. Это Всевышний показал мне, что не о чем мне больше тревожиться.
Мальчик мой, ты ведь прочтёшь. Я пишу тебе без всяких сомнений. Знаю, что рядом с тобой останется та, кого ты выбрал сердцем. Ведь и она давно выбрала. Цени и береги своё счастье, не отпусти из рук. Я знаю, что не отпустишь, потому что понял, где твой Смысл. Вот ты сейчас, небось, читаешь и думаешь: «Ох и баба Нюра! Всё знает». А тут же просто, Егорушка, тут к гадалке не ходи: не бросился бы ты под колёса, если бы не понял. И хоть ты и молчун у меня ещё тот, и лишний раз из сердца сокровенное не достанешь, а Ульяша тоже чувствует. Это очень хорошо. Правильно, когда нет сомнений друг в друге. Правильно, когда вера крепкая, в ясной голове всё по полочкам и подозрения не мучают. Рука в руке всё легче дается.
И всё-таки, раз уж затронула я эту тему, позволь мне дать тебе напоследок добрый совет. Ты, мальчик мой, любитель с близкими общаться душами, но и про язык не забывай. Он нам дарован для того, чтобы не мучились люди чувством недосказанности, чтобы не было в семье места недопониманию, недомолвкам, тревоге и страху. Чтобы доверие росло, а не рушилось. Не всё в глазах увидеть можно, есть вещи, в самой глубине сокрытые. И Ульяши это касается, но в первую очередь тебя. Ты ведь у меня мастак болезненное прятать так, что днем с огнём не сыщешь. Уязвимость свою ты хорошо маскируешь. Не закрывайся от единственного близкого человека, Егор. Доставай наружу то, что гложет. Разговаривай с Ульяшей, это проще, чем тебе кажется, стоит только попробовать. Чтобы самому легче стало. Чтобы не привиделось ей однажды равнодушие или недоверие. Ей ведь много не надо – основное про вас понимать. Но понимать ясно. И сам почувствуешь, как всё прочнее и несокрушимее становится ваша крепость.
Ну а слышать ты у меня всегда умел. Внимательно слушай лишь то, что говорит тебе она и твоё сердце, в таких делах оно часто мудрее головы. Верь только себе и тем, кто верит тебе безусловно, а остальных слушай вполуха. Вредный совет, но не в твоем случае, мальчик мой. В твоём, по моему глубокому убеждению, единственно верный.
Я знаю, что встретимся мы ох как нескоро, и искренне тому счастлива. Я за тебя радуюсь, ведь люблю тебя как родного сына. Ты и сам знаешь, но никогда не бывает лишним ещё раз сказать о любви тому, кого любишь. Не бывает много таких признаний, они несут в родное сердце тепло, веру, надежду и свет. Помни, что я всегда с тобой, как всегда с тобой твои мать и отец, царствие им Небесное за сделанное в жизни. Всегда с тобой, незримо за спиной. Ни о чём не волнуйся и ни в чём себя не кори. Ухожу по своей воле, а не против неё. Я готова и Суда не боюсь.
Тебя уношу в сердце. Меня ты найдешь в своём, я приду по первому зову. А коли захочется навестить, то это тебе на Востряковское: землица там у меня давно уж куплена.
Немного в дела тебя погружу. Мальчик мой, пусть ты всегда мне показывал, что ничего тебе от меня не нужно, и бескорыстность и искренность твою я всем сердцем чувствовала, но моя воля осталась неизменной. Не обижайся на меня и пойми, я хочу быть за вас спокойной. Одному тебе не надо, а разрастётся твоя семья, всё пригодится. Здесь копия завещания и дарственная. Само завещание у Михаила Олеговича Панченко, моего поверенного. Телефон его оставлю ниже. И здесь же заключение врача о том, что Анна Григорьевна Фёдорова изъявила свою волю, находясь в здравом уме. Это на всякий случай. Сына я о своём последнем желании в курс дела ввела. Надеюсь, он поведёт себя достойно, прислушается к матери и не будет чинить преград. Написала на тебя ведь сначала дарственную, но Михаил Олегович мне разъяснил, что без твоего письменного согласия, данного при моей жизни, она не имеет силы. И всё-таки пусть и она у тебя будет. Квартирой распорядишься по своему усмотрению. Захочешь передать на благотворительность, передай. А я бы на твоём месте её продала и купила подальше от города дом. Будет где деткам резвиться и от суеты прятаться.
В моем секретере найдешь на квартиру все документы, Егорушка.
О Тимоше обещала заботиться Галочка. Ты наверняка её помнишь, раньше мы с ней часто на лавочке вместе воздухом дышали. 58-я квартира этажом выше. Она проверяет нас каждое утро, знает всё. Так что за кота не волнуйся, не обидят и голодным не оставят.
Ульяшу за меня обними. Как случилась с тобой беда, от неё большая поддержка мне была. Передай ей от меня вот что: умение не держать зла – признак истинной силы. Не хочу, чтобы её прекрасная душа плакала, достаточно ей горя. Не забудь, Егорушка. Она поймёт.
Любите друг друга, дети. Берегите, цените. Слушайте. И не обижайте.
Всегда ваша, бабушка Нюра
6 ноября
«Шестое…»
Он, может, смог бы вынести её последний привет стоически, но в конверте обнаружились две фотографии. Они с баб Нюрой там вместе. На одной – у неё дома, в гостиной. Он с горящими глазами у чехословацкой мебельной стенки, а она, стоя чуть правее, тянется к «Трём мушкетерам» и «Графу Монте-Кристо» Александра Дюма. А на заднике синим карандашом надпись: «Егорушке десять». На второй они сидят рядом на излюбленной лавке. Баб Нюра смотрит в камеру со скромной улыбкой, а он – нетерпеливо сложив на груди руки и коварно приподняв уголок губы. Кажется, буквально за секунды до щелчка затвора собеседница успела навести его на некую гениальную мысль, и шило в заднице требовало немедля пойти и проверить на Ульяне степень её гениальности. Да, что-то такое… Одна из тысяч его провокаций родилась благодаря неосторожно брошенной фразе баб Нюры. А на заднике ручкой надпись: «Егорушке пятнадцать».
Не знает, сколько простоял, пялясь на высаженный точно под бабушкиным окном, а теперь разросшийся и готовый вот-вот пышно расцвести куст сирени, а потом – и вовсе прикрыв веки. Минуту или все тридцать? Рука с зажатыми между пальцами листами и фотографиями давно бессильно опустилась, в носу продолжало щипать, сведённые брови в заданном положении заклинило, сердцу в груди стало узко, тесно, а воздуха легким – ничтожно мало. Веки упрямо жмурились, и где-то между ними стыла жгучая вода. Чем сильнее его штормило, тем прочнее и уверенней становился замо́к Улиных рук. Она так и простояла всю дорогу там, за спиной, ни на секунду не ослабевая хватку и не издав ни звука, даже шороха. Только задышала глубже. Беспокоилась, и это ощущалось лопатками.
Солнце нещадно жарило затылок, пекло́ за грудиной, стиснутые челюсти свело, а в ноздри настырно проникал дурманящий запах новой весны. В которой больше нет баб Нюры, но есть любимый человек. Весны, в которой он всё ещё жив, даже относительно здоров и совершенно бессовестно счастлив. В которой ясно видны смыслы и будущее, в которой им с Улей по пути и в которой он разрешает себе смеяться, несмотря на боль утраты.
