Пока Олег говорил, Вадим дважды вспыхивал как от пощёчин. Олег в тонкой извиняющейся манере прошёлся по самолюбию. И этим уязвил сильнее. Он, Вадим Зорин, бывший командир четвёртого разведывательного подразделения, действительно сдал. Олежка вычислил его подкожный страх, вероятно, потому что сам оставался невозмутим, но как? Как ему удаётся не бояться? Это правда, что он, Зорин, следующий после Натальи кандидат в блаженные. Это правда, что он не видит других вариантов, как спускаться. Это правда, что его держат предубеждения, принципы как в оковах, а липкий страх проиграть стучит по сердцу. И даже не страх, осознание… Что уже… проиграл. Выходит, он сам слабое звено, не Олег? Всё это пронеслось с быстротой молнии в голове, но вслух с языка слетело другое:
— Что с тобой, Олежа? Когда ты успел переродиться? В этих своих тоннелях? Это верно, я боюсь… Но не за себя. Я костьми ложился за ребят в 96-ом, и я не могу, извини, думать не как командир! А по поводу альтернативы я так скажу… Гибкая политика хороша в том случае, когда видишь лицо противника, знаешь как минимум несколько его уязвимых точек, тогда можно сыграть, да! Но что можем узреть мы? В этом, как ты сказал, болоте? Ни-че-го… Обещания, запомни, не подкреплённые гарантией, не стоят и копейки! Ну, сунемся все поголовно в эту загробную сказку, а где уверенность, что не закроют за нами крышку? Нет уверенности…
— Да давно б закрыли, была бы воля! — вскричал, не сдержавшись, Олег. — Ну, Вадим, как ты не поймёшь! Нас давно можно было измохратить всеми доступными способами! Распять, четвертовать, закатать в грунт! Для Холма это б не составило труда, что ему наши ружья, спички в слоновью задницу! А с нами цацкаются и по головке гладят. Пока гладят… Я считаю то, что мы живы, существуем до этих пор, и есть гарантия, о которой ты говоришь.
— Ты не можешь знать…
— Да знаю! Вернее, не я знаю и не ты! Наше эго, подкорочный двойник. Этот, думаю, не врёт, да и зачем нашему подсознанию водить нас за нос, мы две половинки одного Я. Это всё равно, что левая рука обманывает правую, глупо и смешно. Николаич… Я убил человека. Не так убил, как ты на войне. А сначала морально. А потом физически… Довёл до самоубийства. Я не имел права так делать, а сделал. Потому что и бабочки, проткнутые ножом и суслики, и алкаши в подъезде — это всё я! Моя природная дурь. Помнишь, ты сказал: слабый может надундюкать сильному по репе, если в нём проснётся стержень? А сильный может обосраться, когда поймёт, что он не такой уж и сильный. Ты сказал иначе, покрасивше, но я утрирую, не важно… Так вот: я и есть тот сильный, что обосрался. И спасибо моей подкорке, что раскрыла мне глаза! Оттого я ей и верю, Николаич… Только оттого…
— Олег! — У Зорина закололо в боку. Стало тяжко дышать и тоска полезла наверх, подобно молодому вулкану, пробиваясь шаг за шагом к жерлу. К жерлу, которого пока нет, но будет, как только отчаяние и страх сорвут покрышку с его здравомыслия и хладнокровия.
— Олег! — Он не верил, что Олег не с ним. — Нам надо собрать группу! Тупо. Собрать. Группу. Всё! Без всяких измышлений и философских накручиваний! Что будет дальше, одному богу известно! Решаем проблемы по мере их поступления! Нам надо собр…
— Представь, что собрали! Следующий шаг?! — Олег встал, неумолимо глядя в глаза.
— Не знаю… Решаем проблемы по степени их значимости! — Он вовсе не то хотел сказать, но сказал, потому что Олег смотрел прямо в глаза и не давал время обтесать ответ. Головной отвёл взгляд в сторону и абсолютно бесцветно, не своим голосом, произнёс:
— Ты и есть проблема, Вадим.
Вадим не сразу понял, с чего вдруг его охватила паника. Что его допекло и обидело в этой фразе? Олег и раньше позволял иногда кольнуть иронией, позлословить, но все подковырки и подшлёпки носили шутливый характер. Оба знали свои границы, и берега не путали. Олег считался его правой рукой в рутинных делах таёжного перехода, а он, Вадим, допускал лёгкую небрежность и снисхождение к своему молодому напарнику. Каждый знал своё место и не перечёркивал опыт товарища. Однако сейчас сказанное Олегом не носило в себе и толики шутки. Слова «ты и есть проблема» были сказаны констатирующее сухо, прямолинейно в лоб, без тени намёка на игривость. Вадима задел сам тон, не слова и поэтому он, ухватив Олега за локоть, потянулся к его глазам за разъяснением.
— Что ты имеешь в в…? — Вопрос застрял у него в глотке. Встретив взгляд Головного, он окаменел от ужаса. Это был тот же Олег и не тот одновременно. В черных как в провалах зрачках зиял почерк. УЗНАВАЕМЫЙ. Так глядела Люся, когда доносила им мысли не свои, а своего «извне». И так глядел сейчас Олег: с мудрствующим холодком, не типичным для сомневающихся натур.
«Двойник, его двойник… Он одержим, как и Люся… Это конец! Холм пропитал каждого». — Затряслась колокольчиком вереница мыслей, путанных, сбивчивых, опасных.
Олег, кажется, ему отвечал, губы его раскрывались, но Вадим не слышал. Он был прикован к его глазам. Такие глаза он видел и у своего двойника: неземные умные, безапелляционно знающие. Космос, а не глаза. Он захотел ударить, изгнать этот взгляд, вернуть Олежку, но не смел пошевелиться. Чувство одиночества, теперь явного, подобралось к горлу, сжало… Он отшатнулся от Головного. Как оказалось вовремя. Почва взбугрилась там, где он стоял, вздыбывая громадные пласты дёрна. Кто-то таранил землю изнутри огромным буром, разбившиеся слои дерна разметало по диаметру полутора метра, а за сухой травяной коркой земли взметнулся фонтан чернозёма, перемешиваемый с голышами и глиной. Гора росла на глазах, а ноги дуплила исходящая дрожь ненадёжной тверди. Что-то нехорошее поднималось из глубин, и это что-то было врагом Вадима.
— Олег, сдай назад! — заорал Вадим, отскакивая сам от эпицентра волнения почвы. — Назад, я говорю!!!
Олег, как показалось Зорину, прореагировал вяло, но всё же отступил на несколько шагов назад. Нереально здоровый кротовый холм выплюнул последний песок земли и с вершины валунов показался осклизлый сальный, то ли раздувшийся на ветру мешок, то ли сплющенный конец трубы… Иллюзия трубы, как и мешка, развеялась сразу: конец стал шевелиться, вытягиваться и изгибаться. Вадимовы колени подогнулись и ослабли, а взятая в прицел голова червя стала разбегаться с мушкой. Руки предательски дрожали, ходуном ходило всё тело, а ноги впервые отказывались пятиться. Такого ужаса он не испытывал никогда, даже в том видеосалоне… Крик, который спасал от страха в грозненских боях, замёрз в лёгких от небывалой жути. Вадим глотал воздух как рыба, а выдохнуть не мог, не получалось… Червь вылезал скоро, но и не спешил, как будто прикидывал, что некуда жертва не денется, заморожена страхом. Он оперировал этой возможностью, как удав упивается властью над кроликом, тешился и не торопился. Согнутые в сегментах мускулы распрямляли кольца на влажной рубашке чудовища. Голова его была отчётливо прорисована, чего не увидишь никогда на ладошечном, земляном червячке. Красный выпуклый шанкр и шевелящийся гармошкой зев, не иначе, выполняющий функцию рта, пасти. Глазниц Зорин не увидел, но видимо червь ориентировался на тепло. Он степенно приближался к Вадиму, неся за собой смрад земляной сырости. Парной затхлой сырости…
Первая пуля влетела червю в загривок, чуть ниже шанкра-головы, в тот миг, когда он спускался вниз по взрытым каменьям земли. К ногам Вадима… Пуля не оставила никаких последствий и Зорин подумал было, что он промахнулся. Тогда он, оскалившись, зарычал и, выплюнув комок густой матерщины, всадил прямой наводкой в голову гаду все четыре оставшиеся патрона. Ружьё скоротечно четырежды прокашляло, отдаваясь в плечо, и Вадим увидел, как ямки входных отверстий на выпуклой башке монстра затягиваются словно тесто. В кино червяк всё же кровоточил, а здесь, выходит, тварь бессмертна? Чужеродная плоть коснулась обуви, и Вадим заорал, понимая, что не успевает перезарядить оружие. По берцам, выше к икрам, перебирались живые мускулы, удавкой обвивая голеностоп обеих конечностей.
«Только бы не упасть, — промелькнула мысль — Устоять, иначе край!» Он вспомнил о ноже, который было поздно вытягивать. Чехол висел на бедре справа, как раз там, где обвилась уже гадина. Свободными оставались руки, держащие бесполезное ружьё. Но у ружья был ещё приклад. А приклад хорошо прикладывается, если постараться. Как-никак тупой предмет, да по тупому месту… Шанкр-голова тянулся к груди, к плечам, издавая беззубой впадиной чмокующий звук.
— Чкпычы… Чкпычы…
От твари смердило могильной сыростью и прелыми перегнившими листьями. Вадим прицелился прикладом ружья в беспардонную тыкву монстра и закричал, Головной был где-то рядом:
— Олег!!! Кольни эту сволочь с тыла, отвлеки!
Ружьё вертикалью взметнулось вверх и прикладом опустилось в голову чудовища. Вадим от души вложил силушку в импровизированный ледоруб, однако не ощутил под ударом разрушения. Приклад вошёл в нечто мягкое, проваливаясь по всей длине рукояти, в это булькающее, сипящее… Вадим напряг мускулы, но не смог выполнить возвратно-поступательного движения назад — вверх. Приклад утоп наполовину и увяз в этом… Зорин вгляделся и оторопел: приклад не раскроил череп (или что там у них вместо кости?) потому что влетел в раскрытый зев червя и теперь всасывался этой пастью, требовательно вырывая оружие из рук Вадима. Попытка расшатать вращением этот капкан терпела фиаско. Тварь пылесосом тянула ружьё в себя, дюйм за дюймом поглощая, казалось бы, несъедобное яство.
