Эта проклятая стена.
Она отделяет меня от всех остальных мужчин и женщин, прошедших через это место. Моих спутников в смерти. В трагическом переходе.
Друзей.
А сейчас она отделяет меня от него ― мужчины, которого я хочу задушить.
Ураган гнева проносится сквозь меня, я вскакиваю на ноги, бросаюсь к разделяющей нас стене и бью по ней кулаком.
― Да пошел ты!
― Я приму это как «да».
― Что, черт возьми, с тобой не так? ― Мои глаза пылают огнем, язык извергает ярость. Я расхаживаю взад-вперед, руки сжаты в кулаки, кровь бурлит, сердце колотится от негодования. ― Ты сказал ему забрать меня. Что это, черт возьми, не имеет значения.
Его цепь звенит, скользя по гладкой плитке, как будто он идет к стене.
― Я знал, что он не причинит тебе вреда. Ты слишком важна. Драгоценный товар.
― А ты ― мудак.
― Это не откровение.
― Не могу поверить, что ты так легкомысленно отнесся к моей жизни, ― бурчу я в ответ, на глаза наворачиваются обжигающие слезы. Я все еще расхаживаю по комнате, вибрируя от остатков страха. Моя рука снова бьет по стене, потому что лучше я буду испытывать эту ярость, чем облако поражения, обрушившееся на меня. ― Он мог убить меня.
― Мог, но не стал бы. ― Он делает паузу. ― И не убил.
― Это к делу не относится.
Я слышу, как его руки упираются в стену в нескольких дюймах от моего лица, заставляя меня вздрогнуть.
― Тогда в чем же дело? ― Его голос звучит как никогда близко. Как будто это осязаемая вещь, которую я могу протянуть руку и потрогать. ― Ты злишься, потому что я не снес стену голыми руками? Не продолжил обзывать его? Угрожать его жизни, когда я, как животное, прикован к этой чертовой цепи?
Мои губы жалобно дрожат, моя борьба иссякает. Я смахиваю с глаз пряди немытых волос и моргая, смотрю на стену, пока моя ярость не угасает.
Он прав. Я действую на эмоциях, и это станет моей гибелью. Эмоции ― это чувства. А в этой мрачной дыре чувства ― не что иное, как гильотина, приближающаяся к моей шее.
Судорожный выдох срывается с моих губ облаком смирения.
Ник не может мне помочь, только я сама могу себе помочь.
Ник.
Сглотнув, я опускаю взгляд на испачканные пальцы ног, а затем снова поднимаю глаза.
― Почему он назвал тебя Айзеком?
Молчание.
Я так и знала.
Подойдя ближе к стене, я заставляю свой голос звучать мягче.
― Айзек.
Опять тишина.
― Это ведь твое имя, не так ли? Твое настоящее имя?
― Неважно. ― В его словах слышится скрежет, словно камни трутся между зубами.
― Имеет значение.
― Почему?
Я прижимаю ладонь к поверхности, к тому месту, где вибрирует его голос. Мой лоб опускается следом, и я глубоко вздыхаю, позволяя своему неуместному напряжению раствориться.
― Наши имена ― это все, что у нас осталось.
― Такая поэтичная. Фраза прямо из исторического романа.
Он уклоняется.
― Это правда.
― Правда в том, что мне быстро все наскучивает. У меня есть разные личности на каждый день недели. Эндрю Бенсон. Маркус Мори. Лайл Дженкс. Этот четверг просто оказался днем Ника.
Мои губы кривятся.
― Лайл?
― Не стоит недооценивать Лайла. Он крутой.
― Нет.
― Ладно, может, я преступник. Давай не будем делать из мухи слона.
Честно говоря, это меня не удивило бы. Но…
― Попробуй еще раз.
Проходит несколько секунд, а затем я слышу глухой стук, говорящий о том, что он устраивается поудобнее у стены. Я тоже прижимаюсь к ней спиной, ожидая продолжения, пока тереблю грязный подол моей ночной рубашки.
― Ладно, ― смягчается он, дергая свою цепь. ― Некоторое время назад я занимался расследованиями. В тот день, когда я оказался здесь, у меня произошла неприятная стычка не с тем парнем. Оказалось, что он работает на этого эксцентричного, самодовольного придурка. Тот парень знал меня как Ника, так что я решил продолжить изображать его. А потом я очнулся здесь… ― Замолчав, он испускает вздох разочарования. ― Похоже, я не так умен, как мне казалось.
Я обдумываю его объяснение. Звучит правдоподобно, но он что-то недоговаривает.
― Звучит сомнительно.
― Да, но очнуться прикованным к полу в доме развлечений злого близнеца Алана Камминга, и слушать эротические отрывки из дрянных, устаревших порнографических книг в исполнении модели, считавшейся умершей, тоже звучит сомнительно. Но вот я здесь.
Мои губы подрагивают.
Туше.
Я прислоняюсь спиной к стене, волосы спутанным занавесом закрывают лицо.
― Айзек… ― бормочу я. Имя слетает с моих губ без усилий.
Мне нравится.
Его тон становится ниже, демонстрируя то уязвимое состояние, в котором он так не любит находиться.
― Тебе не нужно говорить это таким тоном.
― Каким?
― Мило и ласково, как будто это твое новое любимое слово. ― Его тон становится резким. ― Это просто имя.
― Это хорошее имя. Напоминает мне об Исааке Ньютоне, ученом. ― Я поворачиваю голову в сторону, испытывая любопытство. ― Тебя назвали в его честь?
― Нет. ― в его голосе горькое раздражение. ― Это скорее отсылка к Библии, которую я не оправдал.
― Твои родители были религиозны?
― Моя мать была, когда-то. Я стал ее наказанием за то, что ее осквернил дьявол. Она возненавидела меня с момента моего зачатия.
Я медлю.
Слишком многое нужно прояснить.
Я уже собираюсь настоять на большем, но тут меня осеняет другая мысль.
― Кем была Сара?
Наступает долгая пауза, и я понимаю, что он не собирается отвечать.
― Ты задаешь много вопросов, Пчелка8.
Пчелка.
Что-то трепещет у меня в груди, когда я слышу, как он снова называет меня этим прозвищем.
Трепетание. Небольшой пируэт.
Но тут же в голове возникает метафорическая гильотина, сверкающая серебром и острыми, как бритва, краями, поэтому я прижимаю ладонь к сердцу, чтобы унять этот трепет.
― Ты хотел поговорить. Она была твоей девушкой? ― интересуюсь я. ― Женой?
― Если я заставил тебя поверить, что в глубине души я романтик, то приношу свои извинения.
Вздохнув, я вытягиваю ноги.
― Сестрой?
В ответ ― тишина. Ни звона цепи, ни ворчания, ни презрительных вздохов. Несколько секунд проходит в такт биению моего сердца, пока я жду звука его голоса.
Хоть чего-то.
― Она была… ближе всего к надежде.
Я откидываю колючее одеяло, запутавшееся между лодыжками. Мне неспокойно. Я на взводе. Лампы погасли, сигнализируя о наступлении ночи, и теперь комната залита приглушенным красным светом моей лампы полного спектра.
Будучи таким извращенным психопатом, мой похититель, очевидно, заботится о плотности моих костей. Нельзя допустить, чтобы я зачахла раньше, чем из моей матки будут извлечены все дорогостоящие фолликулы.
Я переворачиваюсь на бок и смотрю на стену. Шуршание матраса ― единственный звук, нарушающий зловещую тишину. Несмотря на то, что эти условия похожи на пляжный курорт «все включено» по сравнению с местом вчерашнего ночлега, я никак не могу устроиться поудобнее. Сон не приходит, возможно, потому, что я слишком боюсь жутких кошмаров, готовых наброситься на меня, как только я закрою глаза.
Подперев щеку рукой, я смотрю на красную перегородку рядом с собой.
― Айзек?
Тишину нарушает тихий звон.
― Хм…
― Мне не спится.
― Поздравляю, теперь и мне тоже.
Я падаю обратно на кровать, испуская вздох, от которого мои распущенные кудри взлетают вверх.
― Хочешь поиграть в игру?
― Нет.
― Двадцать вопросов или что-то в этом роде. Ты же любишь вопросы.
― Не так сильно, как спать.
― Никогда-никогда?
Айзек ворчит что-то бессвязное, его цепь дребезжит все громче, когда он вертится. Он раздражен. Мне все равно.
― Конечно, ― отвечает он тоном, более плоским, чем сдувшийся воздушный шарик. ― Никогда еще я не хотел заснуть так сильно, как сейчас.
