Я поджимаю губы, накручиваю прядь волос на указательный палец, а затем переворачиваюсь на спину.
― Отлично, ― говорю я, засовываю пальцы ног под одеяло и устремляю взгляд вверх. ― Спокойной ночи.
Потолок словно оживает от движущихся теней. Черные и алые силуэты. Я щурюсь, скучая по потолочному вентилятору из красного дерева над моей кроватью. Я следила за вращающимися лопастями, пока не проваливалась в мир снов, а рука Джаспера обхватывала меня за талию и прижимала к себе.
Я скучаю по этому. Мне так многого не хватает.
По мере того как проходят минуты, скука нарастает, заставляя меня нервничать. Я сажусь, собираю свою копну волос и перекидываю ее через одно плечо, чтобы заплести косу. Я закрепляю ее блестящей сиреневой лентой для волос, подаренной мне Роджером. Но это занимает всего две минуты, и мне снова становится скучно.
Я вздыхаю.
Перегнувшись через матрас, я тянусь за книгой, зная, что едва смогу разобрать слова при таком тусклом освещении.
Чтение помогает, когда мой мозг не хочет отключаться.
Я перечитывала эти книги бесчисленное количество раз, но всегда находила в них что-то новое. Иногда я представляю себя на месте главной героини. Знатной дамой эпохи Регентства, бедной девушкой из маленького городка или русалкой, плывущей в шторм.
Я готова оказаться где угодно, только не здесь.
Но когда переворачивается последняя страница, я возвращаюсь в эту камеру пыток. В эту одинокую, пустую камеру. И в этот момент мне всегда становится хуже.
Я приподнимаюсь, прислоняюсь спиной к стене, и подношу книгу прямо к лицу. Слова расплываются и путаются, пока я пролистываю главу, наполненную эротической сценой.
Нежные ласки, расплавленный жар, пьянящие стоны. Пульсирующие стержни и влажные центры.
Мой нос морщится.
Прикусив губу, я опускаю книгу на колени и поднимаю взгляд.
― Ты скучаешь по сексу?
Долгая пауза.
Чем дольше она тянется, тем больше я сомневаюсь в себе.
Но я не стесняюсь своего вопроса, и не похоже, что мне когда-нибудь придется смотреть в глаза этому мужчине. Что-то подсказывает мне, что он тоже не стесняется.
Наконец он отвечает:
― А ты?
В его тоне есть намек на улыбку. Если бы только он мог проявить свои первоклассные способности по уклонению от ответов, чтобы вытащить нас отсюда.
― Да.
― Продолжай.
― Я читаю сексуальную сцену.
― Как ты читаешь в темноте?
― У меня есть светодиодная лампа, ― говорю я ему. ― Это лампа для выработки витамина Д ― правда, не стеклянная. Теперь я живу здесь, и в моем мире нет солнца.
Цепь Айзека начинает двигаться, когда он приближается к стене, вновь заинтригованный сменой темы. Типичный мужчина.
― Почитай мне.
Я опускаю взгляд на страницы и морщусь, просматривая короткие абзацы, наполненные каменной эрекцией, ноющими ядрами и трепещущей грудью.
Разве груди трепещут?
― Я не знаю. ― Захлопнув книгу, я бросаю ее на матрас и откидываюсь назад. ― Не думаю, что это твоя чашка чая.
― Мм. А какой, по-твоему, мой любимый?
― С виски или бурбоном. Эти персонажи предпочитают пить чай с теплым нежирным молоком.
Я слышу тихий смешок, доносящийся из-за стены.
― А какой чай любишь ты?
Меня охватывает нерешительность. Я подтягиваю ноги, скрещиваю их и упираюсь головой в стену. Мои щеки вспыхивают, пока я обдумываю ответ.
― Используй свое воображение.
Он отвечает не сразу.
Я уверена, что он сейчас фантазирует обо мне, и от этой мысли у меня учащается сердцебиение.
Я флиртую?
Чувство вины наполняет мою грудь. Я думаю о Джаспере. Его нежных прикосновениях, ласковых объятиях, любви, сочащейся из каждого слова, из каждого мягкого поглаживания его руки. Он лелеял меня. Обожал меня. Но что-то темное, предательское внутри все еще требовало большего.
Я бы отдала все, чтобы снова оказаться в его объятиях и ценить то, что у меня есть.
― Расскажи мне историю, Пчелка.
Голос Айзека становится хриплым, низким, насыщенным подтекстом, что вызывает покалывание внизу живота. Что-то давно умершее, сморщенное и гнилое.
― Готов поспорить, что ты сможешь придумать что-нибудь получше ванильных приключений Алессандры и Чедвика, ― добавляет он.
Сглотнув, я притворно обижаюсь.
― Я не буду вести с тобой пошлые разговоры.
― Дико разочаровывает.
В его низком голосе есть поддразнивание, но даже это не избавляет меня от странного чувства, которое пульсирует в груди и животе.
Я ненавижу это.
Я принимаю это.
― Хорошо. ― Я сжимаю подол своей ночной рубашки двумя руками и прерывисто выдыхаю. ― Была одна девушка. Ее звали… Хлоя.
― Опиши ее.
Нервная энергия течет по моим венам, но не та, что вызывает страх. Не та тревога, которая преследует меня здесь, когда я слушаю крики и страшные стоны, которые эхом разносятся по коридорам и леденят мою кровь.
Это другое… это трепет предвкушения.
― Она известна своими пышными волосами, ― говорю я. ― В большинстве случаев это просто катастрофа, но ей идет. Она не блондинка, но и не шатенка. Золотисто-русый цвет, я думаю. Ее кудри волнами рассыпаются по спине. Она миниатюрная, но сильная. А глаза у нее голубые.
― Какие голубые?
― Не знаю… просто голубые.
― Итак, она маленькая, у нее не каштановые, но и не светлые волосы и просто голубые глаза. Понятно.
― В твоей интерпретации мои описательные способности звучат очень слабо.
Тихий удар, и я представляю, что он улыбается.
― Продолжай.
Волнение возвращается, я закрываю глаза и выдыхаю через нос.
― Она замужем за замечательным мужчиной. Самым лучшим. Она ― его мир, а он ― ее. Романтика прямо из сказки.
― Но… ― подсказывает Айзек.
― Но она всегда хотела немного большего.
― Хлоя любит извращения.
Я фыркаю, моя кожа пылает.
― Ты постоянно перебиваешь.
― Ты покраснела?
― Нет.
― Покраснела.
― Прекрати пытаться читать меня через стену. ― Хлопнув ладонью по перегородке, я тянусь за одеялом, как будто могу скрыть румянец на коже от того, кто меня даже не видит. ― Я собираюсь снова попытаться заснуть.
― Ты не можешь. Я уже завелся.
Мои щеки вспыхивают еще жарче, когда я укутываюсь в одеяло, натягивая его до подбородка. Я понятия не имею, что я вообще делаю. Признаваться в своих фантазиях совершенно незнакомому человеку? Да еще и неисправимому.
Я сошла с ума.
Но опять же… я потеряла все остальное.
Что значит потерять что-то еще?
Я снова закрываю глаза и представляю себе Айзека, прислонившегося к стене прямо за моей спиной. Ждущего продолжения.
― Ну… у Хлои было нетрадиционное воспитание. Ее отец умер, когда она была младенцем, оставив после себя новорожденную и мать-одиночку. У ее мамы были мечты, амбиции. Больше всего она любила танцевать. Это был ее любимый способ самовыражения.
Я делаю паузу, ожидая, что он скажет. Но он молчит.
― Ее мать какое-то время работала официанткой, пока низкая зарплата и мизерные чаевые не перестали ее устраивать. Когда Хлое исполнилось семь лет, ее мама сменила работу. ― Я тереблю обтрепанный край одеяла, сосредоточившись на торчащих ниточках.
― Она стала стриптизершей.
Он молчит. Слушает.
― Хлоя никогда не обижалась на мать за это. Напротив, она была как бы… вдохновлена. Она равнялась на маму, ценила ее целеустремленность и сильную волю. Ее матери часто не было дома ― она приходила поздно вечером, отсутствовала по выходным. Но то время, которое они проводили вместе, было драгоценным, наполненным любовью и вниманием. Можно подумать, что ее мать не говорила дочери правду ― грязный секрет, скрытый в тени, ― но это было не так. Ее мама была гордой и не испытывала стыда. Когда Хлоя подросла, она начала задавать вопросы. Мама всегда отвечала на них правдиво. Хлоя чувствовала себя уверенно. И хотя она никогда не хотела танцевать сама, она уважала выбор своей матери.
