1917 г. Всемирный Евангелический альянс в своей брошюре «Война и жертвенная смерть» отклонил понятие автоматического спасения через славную смерть.
Теологический аргумент в этом вопросе стал вполне очевиден, но только случай должен был подтолкнуть к такому развитию событий. Язык кровного жертвоприношения и Холокоста был данью военному времени[147].
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПУТИ БОЖЬИ. ВЕРА, ЕРЕСЬ И СУЕВЕРИЕ
У солдата всегда есть религия, но я не уверен, что это христианство.
Невилл Талбот
В 1916 г. незабвенный епископ Артур Ф. Виннингтон-Инграм сделал заявление относительно духовного воздействия войны на воюющие страны. «Те, кто воевал на фронте и погиб, — утверждал он, — вознесутся на небо вместе со своими душами как святые мученики». Эти слова сильно затронули Зигфрида Сассуна[148], мужественно сражавшегося в битве при Сомме и впоследствии ставшего одним из наиболее выдающихся британских поэтов и мемуаристов. В своей поэме «Они» Сассун изобразил епископа, приветствующего возвращающихся героев, которые столкнулись лицом к лицу со смертью, ведя войну с антихристом. Конечно, после таких страшных военных сражений, ранее наивные юнцы больше не будут прежними людьми! Солдаты с ужасом осознали, что их жизнь изменилась безвозвратно, и не самым благородным способом. Кто-то ослеп, кто-то потерял свои ноги, другой смертельно ранен, иной стали сифилитиком. Достойно в поэме звучит ответ клерикалу-милитаристу: «Несправедливы пути Божьи!»[149]
Читая торжественную речь, с высоким пафосом рассказывающую о вселенской борьбе, современные читатели могут задаться вопросом, насколько религиозные надежды проповедников и простых верующих достигли своих результатов. Действительно, мы можем спросить, чего хотели обычные солдаты от этой войны, кроме шанса выжить и не стать калеками? Когда проповедники и профессора призывали к крестовому походу, верил ли кто-нибудь в окопах этим шестидесятилетним пожирателям огня? Вне семинарий и епископских дворцов кто стремился утверждать дьявольский характер врага и подпитывать Богом свой патриотизм? От Лондона до Западного фронта, по-видимому, мало кто стремился путешествовать дальше сотни миль, а тем более на одну тысячу лет назад.
Конечно, многие солдаты выражали свое презрение религиозной риторике войны. У Сассуна мы можем прочесть об этом следующее: «Бог, как клоун, прячется где-нибудь в подвале с подвыпившими священниками, которые обслуживают Его». Для современников такое осмеяние кажется полностью соответствующим правде, а долгосрочные культурные последствия этого оказались полностью предсказуемыми. Перспектива для церкви была плачевной, в ней разочаровались многие ее последователи, что, в свою очередь, привело к радикальной всемирной секуляризации в обществе. Рассматривая все злодеяния 1916 года, британский еврей Израэль Зангвилл отмечал:
«Мир к жестокости склонный,
Церковь, мертвая и грязная,
Слепое продвижение слепых
И глухое перемещение глухих»[150].
Но религиозные последствия войны были намного сложнее и масштабнее, чем это можно было предположить. Новые религиозные идеи очень широко распространились и очень сильно повлияли на жизнь простых людей во всех воюющих странах, и прежде всего на военнослужащих. Именно через них эти идеи трансформировались самым удивительным образом в сознание других людей, начиная от возвеличивания войны и заканчивая демонизацией врага.
Во что верил солдат? Это зависит от того, что мы понимаем под верой. Сверхъестественные и духовные интерпретации текущих событий часто проявлялись вне господствующих церквей.
В Европе в 1914 г., как и в Соединенных Штатах, невозможно понять весь диапазон религиозной веры, если подразумевать под ней лишь официальную церковь, потому что обычная вера всегда сопровождается различными разновидностями оккультных и мистических верований, имеющих значение для многих людей. Если эти идеи кажутся причудливыми или вводят в заблуждение, то мы должны спросить, были ли они более сумасшедшими, чем политика официальных правительств и военных элит в то время. Официальные пропагандисты были успешны не только потому, что они опробывали идеи вселенской конфронтации, а потому, что они использовали идеи, которые были уже известны всей мировой культуре.
Религиозный мир
Бесчисленные популярные значения культуры давали современникам понимание того, как правильно отличить пропаганду от реального положения вещей; особенно это было понятно солдату в траншее на фронте, который видел в своем противнике родственную душу больше, чем в тех духовных поджигателях, которые остались у него в стране.
Большинство солдат были неверующими, так как призывались на войну из городских и индустриальных районов, где всегда наблюдались социалистические и антиклерикальные настроения. Кайзеровский режим в Германии стремился законами урегулировать плохие показатели религиозности рабочего класса, насильно обязывая его посещать церковь. Аналогичное положение религиозности населения было и в Италии, которая входила в «красный пояс»[151]. Даже в Англии протестантские писатели отмечали, что многие госслужащие позволяют себе лишь показное благочестие. А обязательные церковные богослужения в Британской армии давали скептикам лишний повод для циничного богохульства. В 1919 г. церкви Британии, после своего бессилия справиться с плохой религиозной обстановкой в армии, опубликовали совместный документ, где мы читаем: «Христианство и церковь потерпели неудачу, от которой они не оправятся больше никогда, так как их ненавидят, и это не послужит для пользы справедливости»[152].
Но не только европейская общественность была негативно настроена против всеобщей религиозности и, прежде всего, христианской, то же самое мы видим и на фронте, о чем свидетельствует поэма Сассуна. Конечно, уровень падения авторитета религии и церкви не везде в Европе был одинаковым. Сильнее всего он был во Франции, что мы видели еще до войны, но с ее окончанием это падение интенсивно продолжилось в течение нескольких десятилетий — до начала нового политического кризиса в стране.
В других странах Европы авторитет церкви держался на том же уровне, что и в 1914 г. Протестанты еще с конца XIX в. успешно продвигали в странах Европы свое религиозное образование, сделав его настолько популярным, что оно способствовало общей грамотности населения. Как и в других странах, британское духовенство было озадаченно ростом городов и индустрии и вынуждено было перенаправлять свою социальную активность в те районы, где люди стремились уйти от прогресса и атеизма и жить патриархальным укладом[153]. В отличие от Западной Европы, Россия в это время переживала общее религиозное возрождение, наблюдалось повышение общего уровня грамотности среди крестьян и бум публикационной активности религиозной литературы. Русская православная церковь была на пике своего подъема.
Православная церковь в России даже смогла проникнуть в рабочее движение — в лице своих самых харизматичных представителей, которые были одержимы реформаторскими идеями. Уровни религиозной активности Православной церкви достигли беспрецедентных высот в городах и индустриальных областях. Церковь также достаточно весомо проявляла себя и в культурной жизни, принимая участие наряду с другими интеллектуалами во многих культурных диспутах и ассоциациях,
